ета: напасть быстро, на смерть, без жалости, без всякого такого вздора.
Полумертвый от усталости, Уингейт по-английски проповедовал им сионизм, прохаживаясь над их простертыми телами, и читал по памяти на иврите длинные пассажи из Библии. Он до тонкостей знал, как использовать любую часть страны так, как она использовалась древними воинами Иудеи и Израиля.
Арабы, евреи и англичане жили очень близко друг от друга на густо населенной территории, и все тайны были, что называется, на открытом рынке. Новости о странном англичанине и его войске стали предметом ежедневных пересудов. Когда отряд на грузовике покидал киббуц, его всегда сопровождали внимательные взгляды. Чтобы скрыть передвижения, он научил людей выпрыгивать из грузовиков на полном ходу. Они прятались в придорожных канавах, а потом по одному отправлялись к неизвестному арабам месту сбора.
Два бугра у Латруна стояли как последние часовые у входа в Баб-эль-Вад. На одной стороне шоссе находился британский тегарт-форт. На другой — монастырь траппистов, заслуживший репутацию производителя превосходного дешевого вина. Первоначальное место монастырского поселения было оставлено ради современного здания. В старом покинутом монастыре Гидеону и Ибн-Юсуфу можно было встретиться, избежав любопытных глаз.
Гидеон смотрел, как Ибн-Юсуф пробирается через поле к покинутому монастырю. Ибн-Юсуф был хрупкий человек с мелкими чертами лица в окружении седых волос и седой бороды. Он оглянулся, чтобы убедиться, что его не преследуют, и вошел в здание. Гидеон поманил его от двери монашеской кельи. Орд Уингейт, находясь вне поля зрения, но в пределах слышимости, напряг слух.
Ибн-Юсуф рассказал о тщательно разработанном плане Каукджи и его бандитов нападения на Табу. Два отвлекающих маневра, скоординированные с атакой. В Лидде и Рамле проповедники муфтия будут подстрекать к бунту, чтобы связать тамошние британские гарнизоны. Отдельное нападение будет совершено на удаленную арабскую деревню с участием горсточки людей, чтобы вытянуть британцев из Латруна вверх по грязной извилистой дороге, которую легко будет взорвать за ними и таким образом задержать их на несколько часов.
Связав англичан бунтовщиками и ложной тревогой, они перейдут к цели — Табе. Гидеон не спеша беседовал с Ибн-Юсуфом, уточняя численность войск, карту взаимодействий, сроки и места. Каукджи собирается использовать до трех сотен человек — крупная операция. Приоритет мятежа — очевидно, захват Табы.
Ибн-Юсуф ушел. Уингейт вышел из тени и плюхнулся на жесткий монашеский топчан. Он тупо уставился на затянутый паутиной потолок, а Гидеон через щелочку окна смотрел, как Ибн-Юсуф садится на своего осла.
Сосредоточенно погружаясь в свои мысли, Уингейт имел обыкновение машинально вытаскивать из кармана брюк зубную щетку и расчесывать ею волосы у себя на груди. Внезапно он сел.
— Вы доверяете этому типу?
— Я понимаю, что вы хотите сказать, Уингейт. Не все они врут и хитрят.
— О, конечно, они годами будут вести с вами дела, но когда наступит критический момент, они вас продадут за копейку.
— Но они и свой собственный народ продают за копейку, — сказал Гидеон. — Если мы собираемся остаться в Палестине, нам придется выработать компромисс.
— Ибн-Юсуф и любой последний араб — узники своего общества. Евреи в конце концов должны будут столкнуться с тем, с чем вы здесь имеете дело. Арабы никогда не полюбят вас за то хорошее, что вы им принесли. Они и не знают на самом деле, как любить. Но ненавидеть! Боже мой, ненавидеть они умеют! И они затаили глубочайшую обиду, потому что вы стряхнули с них самообман величия и показали им, кто они на самом деле — упадочный и дикий народ, управляемый религией, лишившей их всех человеческих стремлений… кроме немногих достаточно жестоких и надменных, чтобы командовать ими, как стадом баранов. Вы имеете дело с сумасшедшим обществом, и лучше бы вам научиться его контролировать.
— Это чертовски противно нашей натуре, — грустно заметил Гидеон.
Уингейт резко сменил тему.
— В целом план для Каукджи весьма изощренный, — сказал он.
— Я это знаю, — согласился Гидеон. — Невольно хочется, чтобы вы отдали команду готовности.
— Вы что, не слышали, что я сказал? — воскликнул Уингейт.
— Перед вами не один из тех парней из Особого ночного отряда, с которыми вы беседуете для поднятия духа.
— Я говорю вам, что с тех пор, как вы, евреи, вернулись в Палестину, вы никогда не переставали прятаться в ваших укреплениях. А теперь, когда независимость должна действовать, вы очень возбуждаетесь. К черту британскую армию. Пусть они занимаются охотой по всей Иудее. О Боже, да неужели вы не чувствуете грязную руку какого-то английского офицера, придумавшего для Каукджи эту операцию? — Он вскочил на ноги и начал ходить, остановился перед Гидеоном и ткнул своей зубной щеткой ему под нос. — Поймите ход их мыслей. Каукджи и этот британский офицер… они говорят — не так ли? — что Хагана не сдвинется с места из киббуца Шемеш. Евреи рассуждают только в терминах обороны. Как только территория будет свободна от английских войск, ничто не сможет остановить нападение на Табу. Хагана вмешиваться не станет. Они в этом уверены, абсолютно уверены.
Гидеону Ашу было пятьдесят три, и у него еще хватало сил пускаться на выслеживание в пустыне вместе с молодыми, самыми крепкими воинами. Всю жизнь он бродил по этим лабиринтам арабского ума, ища компромиссов, дружбы и мира. Все это ускользало от него. Первая его радость от Особых ночных отрядов постепенно омрачалась ощущением трагедии. Иллюзия братства с арабами опрокидывалась реальностью, реальностью того, что если мечте о Сионе суждено осуществиться, то евреям придется продолжать наступление, противное их душам.
В келье стало так тихо, как будто в ней размышлял давно исчезнувший монах.
Гидеон в задумчивости вздохнул. Ну хорошо, сейчас они схватятся с арабами, потому что если они этого не сделают, то арабы никогда не перестанут им докучать. Но сколь долго, сколь ужасно долго будет это продолжаться? И все это время дружелюбие еврейского народа будет подтачиваться? Дорога виделась нескончаемо длинной, но это была та цена, которой требовала мечта о Сионе.
— Ну ладно, — сказал Гидеон, — это и есть то, за чем мы все сюда пришли?
— Конечно, момент Сиона близок.
— Не знаю, что за план задумывает ваша голова, Уингейт, но хаджи Ибрагим — гордый человек. Он скорее потеряет все, чем примет нашу помощь.
— Вот это, мой друг, и есть история арабского народа в одной фразе, — ответил Уингейт. — А хаджи Ибрагиму я не дам выбора.
Уингейт, облаченный в синюю спецодежду члена киббуца, вскарабкался на вершину Табского холма через поля сзади, чтобы не встретиться с деревенскими.
— Эй, ты там, — крикнул он мечтателю, сидевшему возле могилы пророка, — давай-ка дуй вниз в деревню и приведи сюда хаджи Ибрагима.
Крестьянин был поражен внезапным потоком отличной арабской речи.
— А ну, делай что я тебе сказал, — властно подогнал его Уингейт.
Через пятнадцать минут появился хаджи Ибрагим; он остановился за спиной незнакомца, рассматривавшего холмы в бинокль.
— Ты знаешь, кто я? — спросил Уингейт, не поворачиваясь и не опуская бинокля.
— Тот самый психованный английский офицер.
— Точно. Но заметь — я не в форме. То, что я имею тебе сказать, это — другу от друга.
— Возможно, я даю дружбе больше времени развиться, чем ты.
— Не время для заковыристых фраз. Сегодня ночью вас собираются расколошматить, а в Латруне не будет никого, чтобы вас выручить. — Уингейт опустил бинокль, повернулся, улыбнулся и прошел мимо Ибрагима к другой точке обзора. — Клянусь Богом, те ребята, что поставили здесь деревню, знали, что делали. Близко не подберешься, разве что сзади вверх по холму. Но все равно, защититься вы не сможете. У Каукджи слишком много народу. Они подползут на брюхе, скрываясь в высокой траве, на пятьдесят ярдов от того места, где мы стоим… Они станут орать проклятья, и твои люди превратятся в трясущуюся массу мяса, не в состоянии сдвинуться с места.
— Мы сделаем расчет.
— Может быть. Аллах знает. Полагаю, ты продашься за хороший совет.
— Если ты имеешь в виду обращение за помощью к евреям, то не надо.
— А я и не думал предлагать тебе это, хаджи Ибрагим. — Взгляд глубоко сидящих карих глаз Уингейта продолжал задерживаться на склоне. — Ветер придет с моря, — сказал он. — Он будет дуть вниз с холма. А трава сухая. Она загорится, чтобы показаться такой… как при Навине, когда он заставил солнце остановиться. Под ногами у людей Каукджи будет довольно жарко.
— Поджечь поля?
— Конечно, поджечь поля, приятель; конечно же, поджечь их.
— Вот уж самая глупая тактика, какую я слышал, — сказал хаджи Ибрагим.
— Да? А я-то думал, тебе понравится.
— Глупо.
— Однако, хаджи Ибрагим, это то самое, что сделал ваш великий полководец Саладин с крестоносцами у Рогов Хиттима. Заманил их против ветра во всем их вооружении, и поджег поля. Те, что не сгорели заживо или не задохнулись от дыма, пытались вырваться и добраться до Галилейского моря, потому что их тоже поджарило, но между ними и морем стоял Саладин. — Он отвернулся. — Конечно, чтобы быть Саладином, нужно воображение.
С этими словами Орд Уингейт направил свои шаги вниз по склону и исчез из вида.
Когда темнота завершила суетливый день, войско Каукджи начало выскальзывать из Факима и направляться в Баб-эль-Вад по тропе, некогда служившей римлянам дорогой на Иерусалим. Еще раньше днем он отправил свое отвлекающее подразделение в маленькую глухую деревню, чтобы выманить англичан из Латруна. Одновременно были взбудоражены толпы в мечетях Рамле и Лидды.
Орд Уингейт вывел свой Особый ночной отряд из киббуца Шемеш и повел его зигзагами через поля вверх по холму, покрытому узором лоскутного одеяла. Если бы их заметили, никто не смог бы определить их направление. Они собрались возле устья Баб-эль-Вад, нашли укрытие и замерли. Через час высланные заранее разведчики доложили Уингейту, что люди Каукджи спускаются и приближаются к ним.