Ибрагим не представлял себе силы евреев, но он привык уважать их за необычайные организаторские способности, уважать их командиров и единство цели. Хагана имела поразительный успех против англичан. Она была непобедима против арабов. Десятки тысяч новых еврейских ветеранов войны пополнили ее ряды. Охрана киббуцев могла бы повернуть назад все, что Абдул Кадар или Каукджи бросили бы против них.
У евреев есть еще несколько батальонов молодых и сильных бойцов Пальмаха.
Кроме того, в планах евреев были реальность вместо фантазии и поддержка ишува вместо внутриплеменных неурядиц.
В конечном итоге цену будут платить не Кабир, Каукджи или Абдул Кадар, а феллахи Табы и сражающиеся крестьяне и горожане Палестины.
— Хаджи Ибрагим.
Он обернулся и взглянул в вечно скорбное лицо Дандаша.
— Кабир-эфенди готов к встрече.
Глава шестая
— Брат.
— Брат.
— Брат.
— Брат.
В офисе Фавзи Кабира стоял стол для конференций — из тех, вокруг которых спорят короли и министры иностранных дел. Хаджи Ибрагим решил, что заседание не станет его запугивать, раз его посадили напротив Абдул Кадара Хуссейни и генералиссимуса Каукджи, облаченного в новую фельдмаршальскую форму.
— Прежде чем мы начнем, — сказал Каукджи, — я хочу, чтобы хаджи Ибрагим знал, что у меня нет и никогда не будет помыслов о личной мести ему или людям Табы за тот раз, что он меня перехитрил. Теперь мы все братья перед лицом общего врага.
«Общий враг — мы сами». Ибрагим кивнул и улыбнулся Каукджи.
— То, что сказал генералиссимус, относится также и к Хуссейни, — добавил Абдул Кадар. — Мой дядя, великий муфтий, не имеет на тебя зуба. Такой роскоши, как мелочная вражда между нами, больше быть не может. Слишком настоятельны более важные дела.
Ибрагим снова кивнул.
Фавзи Кабир прокашлялся, уравновесил свое жирное маленькое тело на краешке кожаного кресла с высокой спинкой, поджал губы и сложил щепотью пальцы.
— Со времени восстания муфтия времена круто изменились. И потом, даже если бы у меня была другая точка зрения. Когда мои два брата пришли ко мне, я был лишь счастлив участвовать в новом порядке вещей. Сегодня есть только одно дело и один враг. Единство в арабском мире превыше всего.
— Когда же это у нас было единство? — спросил Ибрагим.
Трое раздраженно уставились на него. Кабир с самого начала почувствовал, что с ним будет трудно.
— Мы пришли к согласию в тот день и минуту, когда был проголосован план раздела. Мир увидит, как арабские братья могут стоять плечом к плечу.
— Когда еще арабская земля осквернялась угрозой сионистского государства? — добавил Абдул Кадар.
— У меня самого было немало расхождений с муфтием, — продолжал Каукджи литанию братства, — но 1939-й — это 1939-й, а 1947-й — это 1947-й.
«Но ведь состав актеров все тот же. Леопард не меняет пятен на своей шкуре, и верблюд не избавится у колодца от своего горба за ненадобностью. Что изменилось? Во всех троих кипит честолюбие. Неужели они в самом деле верят, что теперь они союзники?»
— Стратегическая цель наших двух, назовем их так, армий освобождения, — сказал Каукджи, принимая вид человека, уверенного в том, что он выдающийся военный ум, — ясна. Абдул Кадар и я, мы захватим как можно больше территории Палестины до формального вторжения регулярных арабских армий Египта, Сирии, Иордании и Ливана.
— Простите меня, — сказал хаджи Ибрагим, — я лишь простой и скромный феллах, не сведущий в военных делах. Но ваши добровольцы, простите — ваши армии имеют тот же, в общем, состав, какими они были десять лет назад. А евреи сегодня лучше подготовлены, лучше вооружены, лучше организованы и под лучшим командованием, чем было десять лет назад. Десять лет тому назад вы не смогли уничтожить ни одного еврейского поселения. Пусть даже мы объединимся, но что дает вам уверенность, что на этот раз что-нибудь будет иначе?
«С ним будет одно беспокойство, — подумал Кабир, — много беспокойства».
— В прошлый раз мы своего не добились, — сказал Абдул Кадар, — потому что потратили силы на борьбу друг с другом. Этого больше нет.
«Клянусь бородой Аллаха, я в самом деле вижу, что он уговорил себя, что верблюд оставиттаки свой горб у колодца. Он верит, что мы разом изменили свою природу. Дорогой брат Абдул Кадар, ты не отличаешь ослиного навоза от материнского молока».
— И еще многое теперь по-другому, — сказал Каукджи, вскочив.
Положив свою плеть на стол, он уставился на потолок и жестикулировал рукой, как бы читая лекцию кадетам:
— А именно, первое. На этот раз у евреев не будет англичан, чтобы их спасать. Британское командование заверило нас на высшем уровне, что несмотря на то, что англичане все еще в стране, они не станут вмешиваться в действия добровольческих армий. Далее, нас заверили в том, что, уходя, они передадут нам все главные стратегические позиции. К пятнадцатому мая следующего года, когда не станет англичан, уже не останется столько евреев, чтобы объявить независимость или хотя бы собрать кворум для вознесения молитв их мертвецам.
Каукджи и Абдул Кабир позволили себе немного посмеяться.
Каукджи кивнул и продолжил.
— Во-вторых. На этот раз мы используем танки, артиллерию, тяжелое вооружение всех типов, которого у нас не было раньше. Мы ударим по евреям таким огнем, какого они еще никогда не испытывали. Я предвижу панику, которая их охватит, как только я захвачу полдюжины их поселений, в чем нет никакого сомнения. Мы оставим им море, пусть в него убегают.
Каукджи быстро поднял руку, чтобы не дать Ибрагиму заговорить.
— Третье, — сказал он. — На этот раз у нас есть для поддержки армии всего арабского мира. Даже сейчас у нас есть офицеры из регулярных армий, и мы можем проскользнуть в части регулярных армий и включить их в силы Абдул Кадара и мои.
— У англичан сотни тысяч войск в Палестине. И все же евреи заставили их отказаться от мандата, — возразил Ибрагим.
— Но, — ответил Каукджи, — англичане же заигрывали с евреями. Мы им такой милости не окажем. Сто тысяч арабских войск в Палестине и сто тысяч британских войск в Палестине — не одно и то же.
— Я уверен, что вас ждут тяжелые потери, — настаивал хаджи Ибрагим. — Евреи так легко не уступят.
— Мы можем потерять тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч, но добьемся победы, даже если это потребует последней капли арабской крови, — нараспев сказал Абдул Кадар.
«Ага! Последняя капля крови. Когда-то я это уже слышал. Вроде тех сотен тысяч человек, которые сказали, что вступят в Армию освобождения, но у которых весь пыл испарился прежде, чем они добрались до вербовочного пункта? Эти трое выпили слишком много словесного вина. Они опьянены собственной риторикой. Кабир, может быть, нет. Он один нарабатывает действительность для себя. А Абдул Кадар и генералиссимус? Они даже не знают, где кончается одна команда и начинается другая. Они будут сражаться теми же самыми прежними необученными бандами. А евреи будут храбрыми, потому что храбрость часто появляется из-за отсутствия выбора. Но кто из этих трех знает о ком-нибудь, что он заключил тайный союз, и с кем из арабских лидеров?»
— Я был бы последним человеком в исламе, если бы поставил под сомнение мудрость фельдмаршала, но в случае, если у ваших армий не будет того первоначального успеха, на который вы рассчитываете, и призовут регулярные арабские армии, какова будет их цена? Я спрашиваю вас, Абдул Кадар, что хочет взамен Абдалла за то, что он приведет Арабский легион? Иерусалим? Или вы ожидаете, что он вернет его вам на тарелочке? Или они соберут свои вещи и уедут, сказав нам: «вот, братья, мы вам даем вашу Палестину»? Или может быть они захотят немножко — вы знаете — изменить границы за свое участие?
Воцарилась пронзительная тишина. Лица покраснели.
Кабир быстро вступил в разговор.
— Это совсем просто. После того, как евреи будут разбиты — теми или иными армиями и средствами, мы созовем конференцию и выработаем соглашение. Добычи хватит для всех.
«Когда это Абдалла в чем-нибудь приходил к соглашению с Египтом? Когда Сирия соглашалась с Ливаном? Когда это Ирак с кем-нибудь соглашался? Сколько будет длиться эта конференция? Тысячу лет?»
— Главное, что вы упускаете из виду, хаджи Ибрагим, — сказал Абдул Кабир, — это то, что мы едины и что мы победим. Какая в конце концов разница, если нами будут править арабы, а не евреи?
— Простите мое невежество, братья мои, но у меня было впечатление, что Палестину собирались освобождать для палестинцев, — возразил хаджи Ибрагим. — Думаю, конференцию надо устраивать теперь, до того, как кто-нибудь начнет стрелять, и убедиться, что всем нам ясно, кто за что.
— Итак, позвольте мне подвести итог, — сказал Кабир, уклоняясь от упреков и вопросов Ибрагима. — Так или иначе, у евреев нет возможности выжить.
Абдул Кадар и Каукджи кивнули в знак согласия.
— В таком случае, если мы разгромили евреев, по крайней мере в этой дискуссии, зачем меня вызвали сюда? — холодно сказал хаджи Ибрагим.
Остальные трое обменялись взглядами.
Кабир прочистил горло, побарабанил пальцами, покрутил усы.
— Все наши военные умы согласны, и я разделяю их мнение, что ключ к полной победе состоит в том, чтобы отрезать еврейский Иерусалим, — сказал он и передал слово Каукджи.
— В этом раунде, — сказал Каукджи, — моя армия и Армия джихада Абдул Кадара будут в полном взаимодействии, и мы сделаем все, чтобы устроить им блокаду. Ты знаешь Баб-эль-Вад. Ни один еврейский грузовик не проедет через нее.
— У Армии джихада, — с подъемом сказал Абдул Кадар, подняв палец и потрясая им в воздухе, — будет много тысяч людей в Иерусалиме и вдоль шоссе. Но у меня будет также более тысячи человек в Лидде и Рамле, чтобы захватить аэропорт!
— Мы установим очень хитроумную связь, — вмешался Каукджи, — и всякий раз, когда еврейская автомашина, грузовик, автобус или автоколонна выедет из Тель-Авива, мы будем знать, в какой момент они достигнут Лидды, и поднимем по тревоге тысячи людей, которые их остановят. Как? Каждая арабская деревня от Рамле до Иерусалима должна быть открыта для наших наблюдателей и войск.