— Конечно, я передам Старику ваше послание. Понимаете ли, есть проблема. Та же, что была у нас в Европе. Чтобы эвакуироваться, у нас нет места куда. Или я должен так понимать, что ваше предупреждение поступает вместе с великодушным жестом правительства его величества, раскрывающего свои объятия, чтобы принять к себе сто тысяч евреев или полмиллиона евреев в случае тотальной победы арабов? Нам не следует эмигрировать в Англию. А как насчет того, чтобы отправить нас в Уганду, Индию или Вест-Индию? А может быть, вы сможете уговорить американцев или канадцев дать нам убежище? Или что-нибудь из других ханжеских христианских демократий? Ах, полковник, наивный вы человек. Мы, евреи, отлично знаем, что ни одна слеза не прольется по поводу нашей гибели.
Гидеон встал и направился к двери.
— Гидеон.
— Да, Бромптон.
— Лично я весьма огорчен всем этим.
— Ничего. Быть евреем всегда означало: мы — народ, который живет в одиночку.
Ответ ишува пришел немедленно. Бен-Гурион приказал открыть Баб-эль-Вад. До сих пор Пальмах действовал только небольшими подразделениями, отрядами, патрулями. Еврейское командование привело в действие план операции «Нахшон», названной так по имени первого человека при Моисее, который прыгнул в Красное море, чтобы попробовать воду. Бригада Хар-Эль («Холм Бога») Пальмаха получила выматывающее кишки задание открыть Баб-эль-Вад на время, достаточное для проведения нескольких конвоев в Иерусалим. Одновременно ишув начал тайное строительство дорог в обход Латруна, в стороне от Баб-эль-Вад.
Самую стратегически важную позицию на Иерусалимском конце шоссе занимала арабская деревня Кастель, построенная на развалинах фортов римлян и крестоносцев. Расположенная на высоте, она господствовала над дорогой и была главной территорией, где организовывались рейды против еврейских конвоев.
Используя сведения, годами собиравшиеся Гидеоном Ашем в разведке, бригада Хар-Эль разделилась, ночью пересекла предательскую местность и захватила ключевые пункты вдоль дороги, выкинув оттуда арабских нерегуляров.
Одновременно группа из восьмидесяти членов Хар-Эль пробралась незамеченной по длинному и крутому склону холма к Кастелю. Схватка закончилась через несколько минут, и деревенские обратились в бегство.
Кастель оказался в руках евреев, и последовала бешеная операция на круглые сутки. Припасы грузились на машины по всей Палестине. К 30 апреля три больших конвоя доковыляли до Иерусалима.
Молва о захвате Кастеля докатилась с арабских деревень до Иерусалима вместе с недоверием. Арабскую общину до Табы сразу же охватила лихорадка. Хотя хаджи Ибрагим не давал своего одобрения и уклонился от участия, десятки его феллахов кинулись ответить на призыв вернуть Кастель.
Собравшись у подножия холма, мужчины беспорядочно вооружились — только для того, чтобы быть отброшенными. Без решительного и толкового руководителя арабы не смогли организовать и провести сражение, и после нескольких выстрелов наугад просочились обратно к своим домам.
На Абдул Кадара Хуссейни стали сразу давить, чтобы вернуть Кастель, переданного на попечение подразделения из девяноста резервистов Хаганы старшего возраста из Иерусалима. За несколько дней после потери Кастеля Абдул Кадар собрал отряд джихадовцев, толково расставил их и стал осторожно двигаться вверх по холму под прикрытием огня. Он занял позиции на безопасных местах, прижимая к земле немногочисленных еврейских защитников.
Оттуда раздался отчаянный призыв о помощи — их боезапас был катастрофически опустошен. Они не смогли бы сдержать арабской атаки. В это самое время грузовой пароход пробрался через британскую блокаду. Его груз оружия был быстро выгружен, и грузовик доставил его как можно ближе к Баб-эль-Вад. Когда он был остановлен арабской засадой, десяток пальмахников взяли пятьдесят тысяч патронов и направились в холмы кружным путем. Они проскочили сквозь линии Абдул Кадара, когда у защитников оставались последние патроны.
Абдул Кадар отдал приказ об атаке и сам возглавил войска. Они были встречены внезапным огнем, и поле покрылось трупами нерегуляров. Они отступили, и Хагана выслала патруль, чтобы осмотреть поле. Среди мертвых арабов они обнаружили тело Абдул Кадара Хуссейни.
Из всех арабских деревень от Хеврона до Наблуса мужчины кинулись в Кастель на такси, автобусах, автомобилях и грузовиках. Половина крестьян Табы — кроме хаджи Ибрагима — оказалась среди массы, пробиравшейся вверх по холму в нахлынувшей человеческой волне.
Командир евреев растолкал своих усталых людей, бросил им ящики с боеприпасами, выстрелил из своей винтовки, выругался, выкрикнул команды. Они просто не могли достаточно быстро стрелять, чтобы остановить арабов, и отступили.
Чувства, вызвавшие ярость арабов, теперь вылились в чистое горе, когда они нашли тело своего павшего вождя. Стреляя в воздух, рыдая и выкрикивая клятвы, они отнесли мертвеца вниз и отправили в Иерусалим. В этом одном из самых странных эпизодов войны арабы оставили лишь горстку людей для защиты Кастеля, ведь они на самом деле пришли сюда только для того, чтобы разыскать Абдул Кадара. Хагана быстро вернулась и на этот раз осталась.
Похороны Абдул Кадара, чей сосновый гроб плыл над головами десятков тысяч впавших в истерику арабов, стали крайним проявлением мусульманской ярости и горя. Они шли через Дамасские ворота, заполняя каждый дюйм узких улиц, и принесли ему самые высокие почести, похоронив на Гарамэш-Шариф вблизи Наскального Купола.
Когда вспышка боли и гнева перешла в тихое кипение, жителей Табы постигло отрезвляющее потрясение. Они втянулись в драку, отказавшись от долгого мирного сосуществования. Их внезапный боевой порыв сменился темным страхом.
Теперь Кастель надежно оказался в еврейских руках, а Таба, некогда нейтральная, стала враждебной деревней. Они больше не были неприкосновенными. То, что происходило по всей Палестине, случилось и с ними. Они страшились и подумать о том, что англичане уйдут из Латруна. Они останутся голыми, с сильным еврейским поселением на расстоянии брошенного камня. Каждый день шли разговоры об оставленных арабских деревнях, городках и даже городах. В Табе семьи начали поддаваться панике и бежать.
Хаджи Ибрагим не мог больше просто размышлять. Люди уезжали; а нерегуляры давили на него, чтобы установить наблюдательные и снайперские точки. И никаких денег от Фавзи Кабира. Вот-вот наступит момент, когда он получит приказ оставить Табу. Тяжесть этого давила на него. Была ли возможность, хоть какая-нибудь возможность, что они перенесут это, не будучи уничтожены одной или другой стороной?
Он нарядился в лучшее, спустился с холма, перешел шоссе, остановился перед сторожевым постом киббуца Шемеш и попросил разрешения повидаться с Гидеоном Ашем.
Глава одиннадцатая
Апрель 1948 года
Домик Гидеона Аша отличался от других. Как один из немногих оставшихся основателей киббуца, он был удостоен привилегии иметь собственный водонагреватель на крыше. Домик представлял собой двухкомнатную спартанскую штучку: маленькая спальня и чуть большая комната, служившая гостиной, столовой, кабинетом. Его отлучки из киббуца не позволяли ему пользоваться общей столовой, и киббуцники проголосовали за предоставление ему маленькой кухни. Пара личных телефонов на столе выглядела как заключительный аккорд его особого положения.
На стук в дверь Гидеон поднял глаза от вечной стопки документов.
— Войдите.
Охранник придержал дверь открытой, пока входил хаджи Ибрагим. Он попросил Ибрагима развести руки в стороны и начал его обыскивать.
— В этом нет надобности, — сказал Гидеон.
Они не виделись почти три года, и вначале воцарилась неловкость. Гидеон поднялся и протянул руку. Ибрагим взял ее, они по-медвежьи обнялись и похлопали друг друга по плечам. Гидеон махнул рукой на стул напротив.
— Твои сыновья в порядке?
Ибрагим кивнул. Они помолчали. Ибрагим отметил отсутствие роскоши, а также книги, занимавшие все свободное место — сотни книг, грудами в каждом углу.
— Я часто думал, как ты живешь, — сказал Ибрагим. — Здесь полно книг. Я даже вижу книги на арабском. На скольких языках ты читаешь?
Гидеон пожал плечами.
— На пяти… шести… семи.
— Это впечатляет. Ишмаель читает мне из палестинской «Пост».
Гидеон ощутил напряженность, но не показывал вида, пока араб старался поймать ускользающую ниточку беседы. Он открыл нижний ящик письменного стола, извлек бутылку шотландского виски и толкнул стакан по столу.
— Привет от наших британских защитников.
Ибрагим протестующе поднял руки.
— Ты же знаешь, мне от этого плохо.
— Вина?
Мухтар отказался. Гидеон открыл другой ящик, пошарил там, нашел палочку гашиша и бросил ее Ибрагиму.
— Ты покури. А я выпью, — сказал Гидеон.
— А охранники?
— Они не отличат гашиша от конского навоза.
Две затяжки, и напряженность смягчилась. Ибрагим вздохнул и опустил голову на руки.
— Все это — все равно, что пытаться замостить море.
— Что я могу сказать? Мы этой войны не хотим, Ибрагим.
— Я хотел бы быть бедуином. Они знают все приемы, как выжить. — Его ум затуманился после новой затяжки. — Я видел Рош-Пину. Проезжал через нее.
— На пути в Дамаск, где ты встретился с Фавзи Кабиром и Каукджи, а также с Абдул Кадаром, которого, плохо ли, хорошо ли, больше нет с нами. Полагаю, они позвали тебя не для того, чтобы пожелать тебе хорошего урожая от твоих оливковых деревьев.
— Так унизительно видеть, как мои люди бегут. Может быть, для евреев унижение не так чувствительно. Вас ведь унижали много раз и во многих местах. А нас унижение уничтожает.
— В чем дело, Ибрагим?
— На меня жутко давят, чтобы эвакуировать Табу.
— Знаю.
— Если я выведу своих людей, пусть на короткое время, смогу ли я вернуть их обратно?
— Если мы оставим киббуц Шемеш, позволят ли нам арабы вернуться? — вопросом на вопрос ответил Гидеон.