— Нет, конечно нет. Гидеон, что ты можешь мне сказать?
— Мы не проводим такой политики, чтобы выгонять арабов из Палестины. Ни один ответственный человек среди нас не питает иллюзий, что мы можем создать государство без мира с нашими соседями. Видит Бог, мы не хотим приговорить себя и своих детей к поколениям кровопролития. Мы пытались дотянуться до каждого арабского лидера. Но все они решили воевать.
— Можешь ты мне сказать… договаривались ли вы с какими-нибудь арабскими деревнями? Останутся ли какие-нибудь из них?
— Мы договорились. Даже с деревнями в Иерусалимском коридоре.
— О чем?
— Не идите на нас войной, тогда и мы на вас не пойдем войной. Все просто. В один из этих дней вы узнаете, что евреи Палестины планируют для вас лучшее будущее, чем ваши знаменитые братья по ту сторону границы.
— А если, допустим, я попрошу о том же для Табы?
Гидеон встал и вздохнул.
— Она стала враждебной деревней. Около трех десятков твоих людей находятся в ополчении Джихада. Более пятидесяти участвовали в нападении на Кастель. В Табу нерегуляры приходят и уходят, когда захотят. Другими словами, вы активно участвуете в попытке выморить голодом сто тысяч человек в Иерусалиме. Ибрагим, я не хочу предложить напасть на Табу, но стоит начаться войне, как верх берут неуправляемые силы.
— Я погиб, — сказал Ибрагим. — Как раз арабы-то меня и выживают.
— Знаю.
— Деревня на грани паники. Стоит кому-нибудь громко выстрелить в воздух, как все побегут.
Гидеон рассматривал обезумевшего человека, беспомощного перед нахлынувшими событиями. После мировой войны в Табе культивировалась ненависть к евреям. Многим не нравилась нейтральность, другие были слишком напуганы, чтобы ее придерживаться. Помоги им Бог, если они побегут.
Ибрагим с чувством взмахнул руками и встал, пошатываясь. Гидеон нацарапал несколько цифр на клочке бумаги и дал его Ибрагиму.
— По этим телефонам можно до меня добраться. Если у тебя будут личные трудности, постараюсь помочь.
— Если бы только мы с тобой могли сесть и обо всем поговорить, — сказал Ибрагим монотонным, отсутствующим голосом. — Мы бы обо всем договорились. Мы могли бы установить мир.
— Мы к этому всегда готовы, как только будете готовы вы.
Зазвонил один из телефонов. Гидеон слушал взволнованный лепет на иврите. Он сказал, что сейчас же придет, и положил трубку. Он с ужасом взглянул на Ибрагима.
— Иргун напал на арабскую деревню около Иерусалима. Дейр-Ясин.
— Что произошло?
— Была резня.
Гидеон Аш прибыл в Дейр-Ясин через час, чтобы немедленно оценить ситуацию. Деревня была оцеплена, и полковник Бромптон был там. Он поверил сообщению англичанина, так как оно соответствовало тому, что ему самому уже было известно, и отправил адъютанта, молодого офицера Пальмаха, обратно в Иерусалим с первым донесением.
Затем Гидеон приступил к неприятному делу — личному осмотру трупов, разговаривая с ранеными и восстанавливая события этого кошмара.
Запах горелого мяса и отвратительный дым сражения были невыносимы, невыносимы были сдавленные рыдания, прерываемые вспышками ярости и истериками. Он вяло предложил воспользоваться еврейскими средствами медицины, но раненые были слишком напуганы. Вой сирен, мчащихся туда и обратно, совсем доконал его. Он сделал все, что было в его возможностях.
Повидимому, что-нибудь в этом роде и должно было произойти. После того, как Хагана открыла дорогу на время, чтобы по ней смогли пройти три конвоя, арабы закрыли ее снова. В цепочке арабских деревень, используемых для подавления еврейского транспорта, деревня Дейр-Ясин на окраине Западного Иерусалима была одной из самых враждебных. Стремясь одержать такую победу, которая сравнилась бы с успехами Хаганы, Иргун собрал сотню людей и бросил их на деревню, чтобы захватить ее.
Но разведка Иргуна ошиблась. Им казалось, что они смогут обратить население в бегство, как было в случае с Кастелем. Они не знали, что в это время в Дейр-Ясине был крупный контингент Милиции джихада. Сопротивление оказалось яростным. Податливая цель становилась все более твердой по мере того, как разгорался бой. В то время Иргун был силой городских партизан, не обученных и не умевших вести полевой бой. Они продвигались медленно, и каждый захваченный дом взрывали.
Когда арабское ополчение отступило, они оказались лицом к лицу с обыкновенными крестьянами. Разразилась паника: деревенские пытались отделиться и сбежать, а Милиция использовала их как прикрытие. Гражданские попали под яростный перекрестный огонь. К этому моменту дисциплина иргунцев испарилась, они словно взбесились. Иргун нажимал, стреляя по всему, что двигалось.
Гидеон закончил свой осмотр и удалился в один из пустых домов; его тошнило. Полковник Бромптон вошел в комнату и закрыл за собой дверь, пока Гидеон приходил в себя.
— В итоге, кажется, более двухсот пятидесяти убитых, — сказал Бромптон. — Из них половина — женщины и дети.
Лицо Гидеона было мокро от пота. Он выдернул подол рубашки и вытерся им.
— Мы осуждаем это дело, — сказал он. — Хагана не имеет к нему отношения.
— О да, но все же ответственность на вас, не так ли?
Гидеон стиснул зубы и кивнул. Он знал, что евреи несут ответственность. Он поднял свою обрубленную руку.
— Багдадское гетто. Когда-нибудь слыхали о нем? Всю жизнь я живу с убийствами. Но только это — другое. Его совершили евреи. Уравновешивает ли оно сотню других, совершенных арабами?
— И это все, что вас беспокоит — равный счет?
— Нет, конечно. Защитный рефлекс. Я жил среди арабов. Я их любил. И хотя я утратил большую часть этой любви, я продолжал верить, что бок о бок мы могли бы сделать кое-что… прогресс… несомненное качество жизни… порядочность… уважение друг к другу. Мы бы подали пример, и когда другие увидят… они придут, чтобы говорить с нами о мире. Я еврей, полковник, и мне мучительно думать, что нас заставляют делать такое, чтобы выжить. Я могу простить арабов, убивающих наших детей. Я не могу простить их за то, что они заставляют нас убивать их детей.
— Итак, чистота сионистской мечты запачкана уродливой действительностью, — сказал Бромптон. — Копание канав, осушение болот и песни у костра — не совсем то же, что объявление независимости. Пока вы были в ваших синагогах, молились и молча принимали преследования, вы могли требовать от себя возвышенного набора правил. Вы потребовали для себя своей судьбы, хорошей или плохой, а для этого надо запачкать руки.
— Согласен, мы сделали гадкое дело. Но арабы ответят вне всяких пропорций.
— И будут продолжать делать это еще сотню лет, — сказал Бромптон. — Первая резня мусульман евреями. Вы им подарили великолепную отправную точку и навеки — сноску в учебнике истории.
— Видит Бог, мы не хотели ничего подобного.
— Честная борьба и все такое? Если я не ошибаюсь, вы говорили, что раз начинается война, события ее перехлестывают. Вы могли помешать этому, Аш.
— Как!?
— Держа Иргун под контролем. Это ваши люди. Вы за них отвечаете.
Гидеон наклонился к окну и взглянул на ряды трупов на носилках, которые тащили солдаты в противогазах. Гидеон сжал зубы от физической боли.
— Так что все ваши годы страстного идеализма и праведных мечтаний подвергнутся суровым испытаниям. Вы надавали нам уйму ханжеских советов. А теперь я их вам дам, — сказал англичанин.
Гидеон повернулся и твердо взглянул на него.
— Увидите Бен-Гуриона — так скажите ему, что надо распустить Иргун. Если вы будете и дальше позволять, чтобы среди вас была маленькая частная армия, то кончите той же анархией, что царит в арабском мире. Позволите этому продолжаться, как ирландцы с ИРА, — приговорите себя к вечному хаосу.
— Мы это знаем. Это лишь одна из множества проблем.
— Но ни одна другая не имеет такой важности, — ответил Бромптон. — Должна быть только одна центральная власть.
Позже в тот же день адъютант Гидеона вернулся из Иерусалима, и он снова разыскал полковника Бромптона.
— Сейчас в Тель-Авиве созывается пресс-конференция, — сказал Гидеон. — Нападение на Дейр-Ясин осуждается. Была встреча с Иргуном. Они повторили свое обвинение, что деревня была главной базой для операций против еврейского транспорта. Они заявляют также, что шесть раз предупреждали мухтара и деревенских старейшин, чтобы они это прекратили. Они далее предупреждают, что если арабы используют в будущем деревни в качестве военных баз, то им лучше сначала удалить оттуда гражданское население.
— Так что же, восстанавливается старая линия сражения?
— Не странно ли, что евреи опять завязли в грязном деле, которым никто больше не хочет заниматься? Вы с вашими друзьями-мошенниками во всех этих форинофисах в глубине души знаете обо всей этой жестокости и зле, которые исходят от мусульманского мира. Но вы боитесь вывести ислам на свет и сказать вашим людям: смотрите, вот с чем нам приходится жить. Нет, пусть этим занимаются евреи. Мы снова одни на баррикадах, и нас бранят наши чопорные так называемые союзники из западных демократий. Ислам собирается еще до конца столетия перевернуть все вверх дном, и вам лучше бы собраться с мужеством и заняться этим. Одиноко здесь, Бромптон. Одиноко.
Фредерик Бромптон избегал сердитого взгляда Гидеона Аша.
— Проводить вас обратно в Иерусалим?
— Пожалуйста.
— Да, Аш, первая резня всегда самая худшая.
— Если вы говорите о том, что это дело всегда будет приемлемо для еврейского народа, то вы ошибаетесь. Мы не боимся взглянуть на себя. Мы не прячем свою грязь.
— Пусть так, но боюсь, что арабы приговорили свои будущие поколения к мести.
К тому времени, когда хаджи Ибрагим вернулся из киббуца Шемеш, все население деревни собралось на площади, подходили и из соседних деревень. Раздался вздох облегчения, когда они увидели своего мухтара.
— Хаджи Ибрагим! Совершено ужасное убийство!
— Евреи перебили всех в Дейр-Ясине!
— Тысячи зарезанных!