Англичане ударили по Бат Яму внушительной артподготовкой и обстрелом с воздуха, после чего направили танковые патрули, чтобы очистить дорогу. Это было подобно откупориванию бутылки с газировкой. Арабы хлынули из Яффо, бросившись на юг в беспорядочном бегстве. Хагана позволила арабам свободный проход на юг, ловко избежала схватки с англичанами и продолжала усиливать окружение Яффо с других сторон.
Наши монашьи кельи в церкви Святого Петра находились высоко, и всю ночь нам были видны стрельба и разрывы снарядов. На третий день боев брат Анри принес нам ужасную новость, что Бассам эль-Бассам исчез. Неизвестно, бежал ли Бассам или убит нерегулярами за то, что помогал нам.
Брат Анри сказал, что англичане все еще держат дорогу через Бат Ям открытой и предложил, чтобы мы попытались затеряться в потоке беженцев. Отец отверг предложение, сказав брату Анри маленькую ложь. Из Яффо было только два пути — единственная дорога на юг и через порт. Отец сослался на то, что Каукджи поставил своих людей на обоих направлениях, разыскивая его, и они тщательно проверяют каждого.
Втайне отцу нравилось оставаться в церкви Святого Петра. Он по секрету поделился со мной, что когда англичане окончательно уйдут, город захватят евреи. Опасаясь мести Каукджи, он в то же время совсем не опасался еврейской резни.
На самом деле отец лелеял надежду, что евреи возьмут-таки Яффо и это позволит ему вернуться в Табу и проведать дядю Фарука. Он жил этой надеждой. Если даже потом арабские армии победят евреев, что из того? Зато он сведет счеты с Фаруком.
Через два дня брат Анри пришел встревоженный. Солдаты Каукджи вынюхивали все вокруг церкви и спрашивали о нас. Монах дрожал и говорил, что церковь больше не может давать нам убежище. Нам нужно уходить.
Хаджи Ибрагим решил, что наша последняя надежда — Гидеон Аш. У него сохранились номера телефонов, которые дал ему Гидеон, но брат Анри сказал, что все телефонные линии с Яффо перерезаны. И мы с отцом состряпали отчаянный план.
Под вечер я выскользнул из церкви Святого Петра и направился в Маншию, пробираясь по узеньким улочкам к линии фронта. Я чувствовал себя уверенно, едва ли кто-нибудь обратит внимание на еще одного бегущего мальчишку. К тому же в молодежном ополчении принимали участие в боях юноши моего возраста или чуть старше.
Я стал городской крысой. Мне не составляло труда проделать путь в поисках самого лучшего наблюдательного пункта. У меня был инстинкт. Что-то внутри меня говорило, что блошиный рынок между двумя городами еще должен действовать, несмотря на ожесточенную перестрелку с обеих сторон. И я оказался прав.
Со своей крыши мне было ясно видно, что на рынке полно народу, а солдат нет. Уезжающие распродавали все, что не могли унести. Как по волшебству, я путешествовал по зоне свободной торговли. У меня был последний предмет из украшений Рамизы и записка, которую я написал по-английски.
Я пробирался вдоль ларьков, внимательно прислушиваясь и приглядываясь к торговцам, не найдется ли среди них кого-нибудь, кому я почувствовал бы доверие, чтобы доставить мою записку. Такого не было. Каждый постарался бы меня обмануть, ведь я был маленький. Они присвоят браслет Рамизы и оставят меня в дураках.
Я побродил и возле некоторых еврейских торговцев, но иврит у меня был плохой, а большинство их не говорили по-английски. А тем, кто говорил, я не доверял. Подойти к обычному еврею — владельцу магазина было бы сумасшествием. Что же делать?
В дальнем углу рынка был забор, а в нем проем, через который люди проходили туда-сюда. На той стороне еврейские солдаты проверяли документы у каждого, кто покидал рынок. Здесь! Это мой единственный шанс.
Страшно много времени ушло, чтобы набраться храбрости. «Давай, Ишмаель, — говорил я себе снова и снова, — пройди через забор». Я незаметно подобрался к нему, приказывая себе не бояться. «Не беги, — говорил я себе, — тебя убьют, если побежишь. Найди взрослого, идущего на еврейскую сторону, а лучше двоих или троих, и проскользни сзади».
«Вот! Мой шанс! Ну! Иди». Я вспрыгнул сзади на ослиную тележку разносчика, как будто был здесь свой, и оказался на еврейской стороне! Разносчик не заметил. Дюйм за дюймом, фут за футом — и мы проникли на другую сторону и поравнялись с их сторожевым постом.
И вдруг чья-то ладонь схватила меня за руку и сбросила с тележки. Еврейский солдат сердито смотрел на меня сверху. Я решил, что мне конец.
— Тебе нельзя переходить на эту сторону! — сказал он на иврите.
— Вы говорите по-английски? — спросил я.
Он оттолкнул меня и махнул рукой, чтобы возвращался на свою сторону. Я снова кинулся к нему.
— Английский! — крикнул я. — Английский! Английский! Английский!
По милости Аллаха, я привлек внимание другого солдата.
— Чего тебе надо, мальчик? — спросил он по-английски.
Я задержал дыхание, закрыл глаза, сунул руку в карман, вытащил записку и отдал ему. Он с любопытством развернул ее, медленно прочитал и почесал в затылке.
«Я — Ишмаель. Мой отец — хаджи Ибрагим аль-Сукори аль-Ваххаби. Он мухтар Табы. С вашим большим начальником, господином Гидеоном Ашем, они большие друзья. Нам сказали позвонить ему по этим телефонам, если у нас будет серьезная беда. Мы в ловушке. Не могли бы вы позвонить для нас господину Гидеону Ашу? Спасибо».
Теперь уже и офицер проявил любопытство. Он прочитал записку, и все трое стали рассматривать меня.
— Может, это хитрость, — сказал один.
— Какая хитрость? Если Аш не знает, кто эти люди, он не придет.
— Пожалуйста! — воскликнул я. — Пожалуйста! Это не хитрость! Каукджи пытается убить моего отца.
— Подожди здесь, мальчик, — сказал офицер.
Он вошел в маленький домик, который использовали под командный пункт, и через минуту вышел вместе с другим офицером. Тот, кажется, был начальник. Он прочитал записку и с удивлением стал меня рассматривать.
— Мы были соседи, — сказал я. — Киббуц Шемеш и Таба. Соседи.
— Ну ладно, — сказал старший офицер. — Я позвоню ему вечером. Приходи завтра.
— Нет, — сказал я. — Я не могу уйти, не повидав господина Гидеона Аша.
— Ну, здесь тебе оставаться нельзя. Через час рынок закроется и повсюду начнется стрельба.
— Пожалуйста! — закричал я.
Я взял браслет и предложил его ему. Офицер осмотрел его и вернул мне.
— Положи это к себе в карман, — сказал он. — Идем со мной.
Остальное было как во сне. Мы прошли через дорожный завал к сторожевому посту, офицер держал меня за руку. Через минуту мы уже ехали в помятой машине в сторону Тель-Авива.
— Я из Иргуна, — сказал офицер.
Ну, теперь уж мне точно каюк.
— Я тебя отведу на ближайший командный пункт Хаганы.
Через минуту мы въехали в другое бедное предместье и остановились у ряда домов, возле которых суетились солдаты. Я был напуган и чувствовал себя беззащитным, но страх как-то стал проходить. Никто мне не угрожал, никто не допрашивал и не трогал. На меня посматривали с мимолетным любопытством. А иргунский офицер, казалось, даже симпатизировал.
Внутри одного из домов побольше меня подвели к двери, которую охранял часовой. Иргунский офицер поговорил с охранником, и он пропустил нас в комнату. Офицер Хаганы за столом казался очень важным. Он стал говорить со мной по-арабски, и после того, как я рассказал ему нашу историю, отвел меня вниз в зал. Меня привели в комнату, в которой была лишь пара стульев, и велели сесть.
Офицер Хаганы долго расспрашивал меня о том, как зовут членов нашей семьи, о Табе и киббуце Шемеш. Он снова и снова спрашивал, почему наша семья не ушла через Бат Ям. Он был очень подозрителен, и я понимал, что это потому, что я такой маленький и арабский крестьянин и говорю на трех языках. Под конец он спросил меня, могу ли я дать секретное послание, которое поймет только Гидеон Аш. Я долго думал об этом, ведь это был последний ключ к нашему выживанию.
— Скажите господину Гидеону Ашу, что я ходил за ним в ту ночь, когда умер ребенок Рамизы.
— Не знаю, сколько это займет времени, — сказал офицер Хаганы. — Оставайся здесь. И не вздумай сбежать.
Вскоре пришел солдат со спальным мешком и едой. Я не понял, почему, но я мало ел с тех пор, как мы оставили Табу, и теперь я ел так быстро, что мне стало плохо. Много раз в комнату заглядывали солдаты и смотрели на меня. Все они были очень добрые, и скоро моя подозрительность прошла. Хотя началась стрельба, я чувствовал сильную усталость. Спать я не хотел, но держать глаза открытыми было трудно.
— Ишмаель.
Я открыл глаза. Господин Гидеон Аш стоял на коленях около меня. Никогда в жизни я не делал подобного — я обнял его и заплакал. Я пытался говорить сразу на всех трех языках, плача и глотая слова. Он помог мне взять себя в руки, и я рассказал ему свою историю.
Мы прошли в кабинет командира, и они двое долго говорили, а потом развернули на столе карту.
— Ты разбираешься в карте, Ишмаель?
— По-моему, да.
— Отлично. Вот церковь Святого Петра, вот Большая мечеть и турецкая Часовая башня.
— Да, — сказал я, — понимаю.
— Почта, широкий бульвар и церковь Иммануила.
Я кивнул в знак того, что слежу по карте.
— Пройди еще три сотни ярдов за церковью по Яффской дороге до этого места. — Он показал на карте. — Над дорогой есть узенькая аллея. Там будет стоять грузовик. У тебя есть часы?
— Нет.
Он отстегнул свои часы и дал их мне.
— Жди здесь на своей стороне дороги до половины девятого. Я отправлю туда патруль и привезу вас. Я скажу слово «Таба», а ты ответишь словами «киббуц Шемеш».
Я повторил инструкцию несколько раз.
— У тебя есть вопросы, Ишмаель?
— А если там будут арабские солдаты?
Вмешался командир Хаганы, он поговорил на иврите с господином Гидеоном Ашем. Мне удалось понять несколько слов. Он беспокоился о том, как бы информация не распространилась дальше. Господин Гидеон Аш сказал офицеру, что мне можно верить.
— По нашим сведениям, из арабской милиции дезертировало столько народу, что на линии фронта полно дыр. Если они будут стрелять, то по нашему патрулю. Мы дадим туда достаточно огня, чтобы их прогнать.