Остаток дня ушел на то, чтобы собрать семью и увести ее окольными путями, избегая встреч с ополченцами. Когда мы добрались до места, мое сердце забилось от радости, что грузовик стоял над дорогой. Остальное было уже легко.
Семья сгрудилась в глубине грузовика. Я сел впереди между господином Гидеоном Ашем и моим отцом. Я снова почувствовал усталость, и каждый раз, вздремывая, видел, как насилуют мою мать, мачеху и невестку. На этот раз мне было приятно чувствовать на себе руку отца. Время от времени он похлопывал меня и называл храбрым солдатом. Я добился его уважения. В перерывах сна я слышал, как они разговаривают с господином Гидеоном Ашем, пока грузовик ехал через Тель-Авив и далее на север. Я так устал, что даже не мог разглядывать достопримечательности еврейского города.
— Перейдешь на ту сторону около Тулькарма. Тебя будет ждать человек по имени Саид.
— Как только я устрою семью, я пройду через тысячу миль расплавленной лавы, чтобы вернуться к Фаруку и разделаться с ним.
— Тебе нельзя возвращаться в Табу, — сказал господин Гидеон Аш.
— Мне все равно, даже если это означает мою собственную гибель.
— Но тебе же надо во имя чего-нибудь жить. Твои мечты о возмездии должны долго поддерживать тебя, хаджи Ибрагим. От Табы мало что осталось. Мы туда направили Хагану после того, как вы оставили деревню. В ту же ночь Джихад напал на нас и выгнал оттуда. А когда мы вернулись, пришлось взорвать большинство домов. Там мало что осталось.
— А мой дом?
— В него Фарук переехал.
Дорога внезапно кончилась, упершись в завал, за которым находилась арабская территория. Господин Гидеон Аш привел нас в небольшой лесок поблизости и дождался темноты. Отец позволил мне идти с ним, чтобы попрощаться с господином Гидеоном Ашем. В руку отца были втиснуты деньги. Он хотел отказаться, но не смог; мы были почти что без копейки.
— Как плохо, что у нас не было возможности решить наши проблемы, — пробормотал отец как в трансе.
— Не знаю, — сказал господин Гидеон Аш. — Давным-давно ты меня предупредил, что все было бы по-другому, если бы на водяном вентиле лежала твоя рука вместо нашей.
— Это верно, — сказал отец. — Вам бы пришлось погибнуть от жажды.
Господин Гидеон Аш рассмеялся.
— Теперь, когда мы отправляемся по разным мирам, я хочу, чтобы ты мне сказал, кто был твоим осведомителем в Табе.
— У меня их было много. Самый лучший — твой брат.
— Он мне не брат, — сказал хаджи Ибрагим. — Мой брат — это ты.
Внезапно темноту прорезал мигающий луч фонаря. Господин Гидеон Аш ответил на сигнал, и я собрал семью. После короткого представления Саиду все тронулись за ним.
— Ну, — сказал господин Гидеон Аш, — будь начеку. Кроме Саида, у меня много контактов повсюду на арабской стороне. Они знают, как меня найти. Шалом.
— Шалом.
Мы с отцом пошли побыстрее, чтобы догнать семью. Нам уже были видны отдаленные огни Тулькарма. Внезапно я остановился.
— Я забыл отдать господину Гидеону Ашу его наручные часы.
— Нет, Ишмаель, — сказал отец. — Он хотел, чтобы они были у тебя.
Через несколько дней Яффо перешел к Хагане и Иргуну. Ко времени последней атаки от семидесяти тысяч арабского населения осталось только три тысячи.
14 мая 1948 года Давид Бен-Гурион зачитал Декларацию о независимости государства Израиль. А через несколько часов на него напал весь арабский мир.
Часть IIIКУМРАН
.
Глава первая
Мы проворно пошли к Тулькарму. Господин Саид нервничал из-за нашего присутствия. Он извинялся, говорил, что он всего лишь разорившийся подмастерье аптекаря и живет в одной комнате в доме своего отца вместе с женой и пятью детьми. Указав нам направление к центру города, он сказал отцу, чтобы тот не искал встречи с ним кроме как при самой крайней необходимости, и исчез.
Через несколько минут мы достигли уличного базара, наводненного человеческим морем, тысячами бездомных семей.
— На ночь мы найдем пристанище в мечети, — сказал Ибрагим, — а завтра посмотрим.
Он слишком поторопился сказать это.
Людская давка была такая, что мы не смогли подойти к мечети и на сотню ярдов. Черная волна рыдающих женщин катилась по земле, они пытались пеленать своих детей. Мужчины ходили вокруг. Мы были частью человеческого стада без имени и без лица.
Ибрагим бестолково стоял посреди этого моря страдания.
— Пошли отсюда, — приказал он, и в первый раз я увидел, что он на самом деле лишился способности командовать положением — или самим собой.
Мы поплелись прочь, пока не поредела толпа, а потом стали рыскать по окраинным улочкам в поисках приюта, какого-нибудь брошенного здания, чего-нибудь со стенами и крышей.
И вот пришло отчаяние оттого, что дома в Тулькарме заперты от нас на замок. Кур, коз и скот из дворов убрали в загоны, опасаясь кражи. Костлявые собаки, как злые стражи, в ярости скалили зубы при нашем приближении. За каждым мутным окошком видно было наблюдающего за нашим движением мужчину с ружьем.
За чертой города, где начинались фермы, множество людей спало в канавах вдоль дороги, а крестьяне крались по своим полям, оберегая урожай. Примерно через полмили мы подошли к длинной каменной стене, окружающей оливковую рощу. Кажется, ее никто не охранял, и мы взобрались на стену и прижались к ней, стараясь исчезнуть из вида.
Ибрагим сделал перекличку и велел стоять на страже. Он дал Омару свой пистолет и тяжело опустился. В этот момент я поймал его взгляд. Он был таким, как будто он вдруг встретился лицом к лицу с видением ада. Я стоял и смотрел на него, его поведение меня испугало. Он заметил это.
— Ты что уставился, Ишмаель? — мягко спросил отец.
— У нас ведь здесь нет родственников, — ответил я.
— Но мы же все еще на своей земле. Сейчас здесь смятение из-за того, что началась настоящая война, но мы здесь среди своих людей.
— Отец, они же заперли перед нами свои двери.
— Нет, нет. Они напуганы. Евреи ведь сразу по ту сторону дороги. Ты увидишь. Пройдет день, и нас снабдят пищей и кровом. Сделают какой-нибудь лагерь.
— Ты уверен?
— Я ни разу никому не отказал в Табе. Это наши братья. Кроме того, Коран говорит, что мы должны заботиться друг о друге.
— Ты точно знаешь, что так говорит Коран?
Я как будто ударил его. Отец был поражен не только видом масс бегущих людей, но и отвратительным приемом, который мы получили в Рамле и Яффо, а теперь в Тулькарме. Традиция гостеприимства укоренилась в нас, и ни в ком она не была так глубока, как в моем отце. Мы без конца хвастали своим гостеприимством. Это была наша сущность, суть нашей культуры, нашей человечности. Защита гостя и забота о нем были частью нас.
— Иди спать, — сказал он.
— Да, отец.
Но никто из нас не спал, хотя мы больше не разговаривали. Когда наконец его глаза закрылись и он скользнул на землю между своими женами, я позволил себе задремать.
Сон мой становился тяжелым, глубоким и полным безобразных видений. Много раз я чувствовал, что лежу на земле в оливковой роще, но не мог даже двинуть пальцем. Усталость довела нас до полусмерти, опутала мое сознание кошмарами. Я понимал, что отец пережил один из самых ужасных моментов своей жизни, когда наше легендарное гостеприимство могло обратиться в миф. Это проникало ко мне через мрак, смешавшись со сценами изнасилования моей матери. И другие сны тоже были ужасны… хаджи Ибрагим уже больше не мог защищать нас и принимать за нас решения… О. ночь, ночь, ночь… Все, конец!
— Вон с нашей земли!
Нас вырубила из сна окружившая нас стая рычащих собак со своими вооруженными хозяевами, жестами они прогоняли нас. Отец первым вскочил на ноги, остальные жались к стене. Хаджи Ибрагим с презрением оглядел их.
— Вы не арабы, — рявкнул он. — Вы даже не евреи. У вас задницы так близко ко ртам, что от вашего дыхания несет дерьмом. Ладно, мы уходим.
Чудом мы нашли то, что казалось последним деревом в Тулькарме, которое еще не было прибежищем для какой-нибудь семьи и не находилось на враждебной земле. Мы собрались под ним и стали ждать, пока отец не придумает что-нибудь.
Кроме отцовского пистолета и кинжала, последние личные вещи сложили на одеяло вместе с теми деньгами, что дал нам Гидеон Аш, и немногими фунтами, оставшимися от отцовских дел с господином Бассамом. Мне позволили оставить часы Гидеона. Серьги, браслеты, самые сентиментальные, дорогие сердцу пустячки отправились на одеяло. Серебряная пряжка хаджи Ибрагима, перстень Камаля, несколько золотых изделий, которые скопила моя мать. Отец решил, что, продав это, мы смогли бы прожить еще несколько недель, а за это время он что-нибудь придумал бы. Отвечать на наши вопросы он не мог и не позволял их задавать.
Агарь послали в город на рынок за скудным завтраком из фиг, козьего сыра и чашки молока для ребенка Фатимы, поскольку на прошлой неделе молоко у нее пропало.
Отец остался стеречь женщин, а нам с братьями велел поискать и нанять комнату. В обычное время в таком месте, как Тулькарм, можно было найти комнату за один-два фунта в месяц. Теперь же даже на окраинах фермеры просили пять фунтов за курятник или хлев, и цена повышалась по мере продвижения к центральной площади.
Все жались к мечети, где из громкоговорителя с минарета ревела военная музыка, каждые несколько минут прерываемая объявлениями.
«Арабский легион перешел Иордан!»
«Иракцы уже в Наблусе!»
«Египетские военно-воздушные силы бомбили Тель-Авив!»
«Сирийцы хлынули с Голанских высот в Северную Галилею!»
«Ливан сообщает об успехе на всей южной границе!»
Слухи о все новых победах мешались с пересудами. Каждое новое сообщение по громкоговорителю заканчивалось леденящими заявлениями о том, что будет с евреями. С одной стороны, мы с братьями были захвачены величием момента. С другой, нас трясло от