Отцовское лицо превратилось в словарь подозрения.
— Он не может попасть из Наблуса в Газу, если только у него нет крыльев. Как механик, он может прожить войну князем там, где он есть.
— Сабри сказал мне по секрету, что… что… что…
— Что!?
— Один иракский офицер взял его… сделал его… принудил его… стать его… его любовницей.
Отец ударил меня по лицу. Это было больно, но я был готов к удару.
— Он не виноват. Его заставили пыткой.
Хаджи Ибрагим овладел собой.
— Как он научился своей специальности? Механика, я имею в виду.
— У его отца был гараж и пять грузовиков, они ими пользовались, чтобы грузить урожай и отвозить его в Яффо из деревень около его города.
— Какого города?
— Бейт Баллас.
— Бейт Баллас! Город жуликов! Логово головорезов муфтия!
Пусть отец изобьет меня до смерти — не могу обрекать свою семью на риск, притворяясь, что опасности нет.
— Отец, — сказал я, — ты сейчас захлопываешь дверь перед твоим ни в чем не виноватым братом, как захлопывали двери перед нами.
Я снова получил удар по лицу, и мне показалось, что голова моя отвалилась. Я хотел крикнуть ему, пусть сам ведет этот проклятый грузовик, но вместо этого просто стоял в ожидании, которое, казалось, длилось двадцать минут.
— Приведи Сабри ко мне. Я поговорю с ним.
К счастью, здравый смысл отца возобладал над гордостью. Сабри Салама не только оказался хорошим водителем, но и показал нам разницу с тем, как это делали мы. Мы решили уехать рано утром, а не ночью, ведь ночью повсюду за нами подглядывают глаза, а мы их не видим. Если уж суждено случиться поломке, гораздо лучше исправлять ее днем.
Мы выследили только что отремонтированный грузовик, но в последний момент у нас его выхватили из рук. Пришлось остановиться на грузовике, который только что совершил изнурительный переезд из Багдада. Когда его нагрузили, стало так тесно, что страшно было икнуть. Между Наблусом и Иерихоном, на пути менее чем в пятьдесят миль через горы, четырежды была авария. При каждой остановке мы нервно выставляли стража, а Сабри нырял под капот или под грузовик. К счастью, у него, кажется, всякий раз было готовое решение, и времени уходило немного.
Сразу за Иерихоном мы поехали по костоломной земле вдоль Мертвого моря. Отец стал принюхиваться, вспоминая.
— Мы уже близко. Мы близко. Смотрите, чтобы не было аварии.
— Здесь, — закричал Омар.
Мы приехали в древний Кумран, который теперь был всего лишь кучей камней. Отец искал глазами неприступную стену утесов и ущелий со стороны моря. Он выбрал для въезда первое же русло вади, потому что сухое ущелье могло быть для нас чем-то вроде дороги. Мы углубились в него. Через полмили нам пришлось остановиться совсем близко от устья каньона. Грузовик встал намертво, мы и сами были едва живы, задыхаясь от пыли и нестерпимой жары.
Быстро темнело. Нам придется дождаться дня, чтобы поискать хорошее убежище. Мне было всего лишь двенадцать лет, но я уже был арабским полководцем.
Глава пятая
Поднялись мы вместе с солнцем. Сабри тут же отправился работать — чинить грузовик. По его мнению, машина совсем плоха.
Джамиля оставили стеречь провизию, женщин и Сабри. Четверо остальных мужчин — себя я отношу к мужчинам с осторожностью — стали карабкаться по длинному крутому склону по направлению к входу в каньон в поисках подходящей пещеры. Для меня это был великий день: в первый раз я нес ружье.
Через несколько сот футов русло вади выходило на высокое плато. Мы двинулись в каньон с огромными скалами, много тысяч футов высотой, нависавшими по обе стороны от нас. Углубившись на полмили, мы нашли вход в другой каньон и решили разделиться. Я остался с отцом, а Омар и Камаль пошли в развилку.
У меня были часы, которые мне дал Гидеон Аш, и у Камаля были часы, спасибо иракцам. Я предложил согласовать время встречи, но Ибрагим не доверял часам. Он показал на солнце и велел нам повернуть обратно к развилке и обсудить наши находки, когда оно достигнет полуденного положения на небе.
Еще через полмили мы с отцом стали обходить пещеры, но ничего подходящего не нашли. Большей частью они находились в скалах на высоте нескольких сотен футов, что делало доступ крайне трудным или невозможным. Мы подошли к другой развилке. Отец решил продолжать двигаться по основному вади, а меня отправил в показавшийся в тупике мини-каньон. То, что мы разделились, оказалось серьезной ошибкой. Когда я подошел к кажущемуся тупику, он вдруг открылся в другую ветвь каньона, а когда я попытался повернуть обратно, то понял, что попал в лабиринт.
По мере того, как солнце садилось, стены каньона, казалось, сдвигались друг к другу. Я отхлебывал из фляжки и твердил себе: не паниковать. Через час я понял, что ковыляю по кругу, не могу сориентироваться и не знаю, где выход.
Видно, я все-таки поторопился назвать себя мужчиной и теперь чувствовал себя маленьким мальчиком. «Не паникуй», — продолжал я твердить себе. Солнце скользнуло в послеполуденное небо. Я начал кричать и свистеть, но собственный голос смеялся надо мной, отражаясь эхом от стен.
Скалы были такие высокие, что солнце исчезло, и когда жара спала, я понял, что приближается вечер. Мои яростные крики не принесли никакого ответа, кроме эха. Я сел на землю, закрыл лицо руками и собирался было заплакать, когда взглянул наверх.
Мне показалось, что я увидел пещеру, находившуюся всего в пятидесяти футах или около того над скалой. Я побежал по каньону, чтобы разглядеть получше. Так и есть! Надо мной была очень большая пещера! Мне так хотелось оказаться тем, кто найдет пещеру, что страх мой немного прошел.
Путь наверх был отвесный, но мои руки и ноги были словно когти. Я пробирался наверх как паук. Знакомый запах достиг моих ноздрей. Это был трупный запах. Я повис на скале, стараясь определить, лезть ли мне наверх или спускаться вниз.
«Давай, Ишмаель, — увещевал я себя, — поднимайся». Я добрался до маленького выступа возле отверстия. И снова испугался, по-настоящему испугался. Моя рука инстинктивно затряслась, когда я включил фонарь и приблизился к отверстию. Луч открыл обширную полость, во много раз больше нашего дома. Я ощупал светом стены. От главного помещения отходило несколько коридоров. У меня не хватило смелости идти дальше, ведь я уже заблудился в каньоне и мне не хотелось заблудиться еще и в пещере.
Внезапно я запаниковал. Хлопанье крыльев, леденящие кровь визгливые крики, и масса черных птиц, летящая на меня! Я вскрикнул, когда полдюжины стервятников вырвалось наружу, чуть не сбросив меня с выступа, кружа и сердито наступая на меня. Я оперся спиной о стену и выстрелил из ружья. Я ни в кого не попал, но выстрел отогнал их.
Подавив желание убежать, я снова пробрался к входу в пещеру и обнаружил источник запаха. Четыре женщины, несколько маленьких детей и младенцев и один единственный мужчина. Они умерли недавно и были ободраны догола бедуинами. Их пожирали миллионы отвратительных маленьких червей.
Звук собственного дыхания и кряхтения был так громок, что это удивило меня. Я начал различать другие жуткие пещерные звуки. Может быть, за мной все это время следили бедуины? Я понял, что вторгся во владения мерзких маленьких тварей и неуловимых бедуинов. Но все же пещера была так обширна и так близко от земли, что я продолжал ее осматривать. Я различил птичий помет и решил, что вскоре увижу его обладателей. Летучие мыши, без сомнения.
Я отошел к выступу. Отсюда был хорошо виден вход в боковой каньон, и его нетрудно охранять. Над выступом скала поднималась, кажется, на тысячу футов или больше. Даже бедуин не сможет добраться до нас сверху, не будучи замечен.
Как же теперь добраться обратно до грузовика и утром снова найти эту пещеру? Сможем ли мы выследить дорогу обратно? Если я выброшу трупы, сможем ли мы найти пещеру по стервятникам? Это было противно, но я вернулся, вытащил все трупы, сбросил их с выступа и увидел, как грифы осторожно продолжили свой пир.
Вот! На краю выступа! Они соорудили веревочную лестницу! Я попробовал ее, не сгнила ли, но она оказалась крепкой, и надо воспользоваться этой возможностью. Я быстро спустился.
Темнело. Остаться здесь, и пусть отец с Омаром и Камалем ищут меня утром? Я еще раз выстрелил в грифов в надежде, что звук достигнет отцовских ушей. Я снова промахнулся, но их раскидало. Мне пришло в голову взять камень и сделать пометки на стенах, которые приведут нас обратно в пещеру.
Ночь пугающе сгущалась. Дальше идти нельзя. Я спрятался в трещине, зарядил ружье и старался разглядеть что-нибудь сквозь темень.
Все пугало меня — падающие камни, крик шакала, узнавшего о моем присутствии, насмешливое кудахтанье птиц, присматривающихся ко мне, чтобы поживиться.
Я отгонял сон, пока больше уже не мог держать голову, вздрагивая от каждого жуткого звука…
— ИШМАЕЛЬ! Ишмаель! Ишмаель! Ишмаель! ишмаель!
Я открыл глаза с бьющимся сердцем и пересохшим ртом.
— ИШМАЕЛЬ! Ишмаель! Ишмаель! Ишмаель! ишмаель!
Блики и тени плясали на стенах каньона, и десять миллиардов звезд были надо мной. С минуту я не понимал, где я, а когда понял, то маджнун, тот дух, который сводит с ума, начал поглощать меня.
— ИШМАЕЛЬ! Ишмаель! Ишмаель! Ишмаель! Ишмаель! — гремело в каньоне.
Это Аллах, он зовет меня к себе! Но нет! Нет! Это голос отца!
— ОТЕЦ! Отец! Отец! Отец! отец!
О Боже, прошу Тебя! прошу Тебя!
— Ишмаель!
— Отец!
— Ишмаель!
— Отец!
Мы не могли найти друг друга даже в свете луны, но нам удавалось сблизиться голосами.
— Ты меня слышишь! — звал его голос.
— Да!
— Оставайся на месте! Не уходи! Я найду тебя утром! Мы можем так перекликаться всю ночь!
— Ты с Камалем и Омаром?
— Нет, но мы немного слышим друг друга! Не бойся, сынок, Аллах защитит тебя!
Я бы хотел, чтобы отец был со мной вместо Аллаха, но вдруг мне стало нестрашно. Луна была прямо надо мной, ярко освещая стены. Вместе со звездами я почувствовал себя снова в раю. Я бедуин! Как бедуин, я спал сидя, скрючившись, открыв один глаз и оба уха. Всю ночь отец успокаивал меня своими призывами.