Прямо на море, в двух милях ниже грузовика, зеленая полоска становилась видна все лучше и лучше. И тогда я услышал, прежде чем увидел! Это был звук воды!
Я приказал себе не торопиться. «Будь осторожен, Ишмаель. Берегись, Ишмаель». Я оглянулся, нет ли евреев и бедуинов. Было совсем тихо. Никакого движения. Я молился, чтобы меня не выследили. Ближе… ближе… и вот я увидел то, что слышал! Почти у самого моря вода лилась из скалы потоком в два больших озерца, а потом переливалась в море.
Я подкрался на четвереньках поближе к одному из них, ежась от страха, потому что был уверен, что в любой момент прозвучит выстрел и я буду мертв. Около озерца я сел, собираясь с мужеством. Больше я не мог терпеть. Я позволил своей руке опуститься в воду и медленно поднес ее к губам.
Чудесная вода!
Я вскочил и стал кричать от радости, забыв, что мог бы быть у кого-нибудь на мушке. Я бросился в озерцо, крича и смеясь, и плача одновременно, и затем без остановки побежал к грузовику. Даже боль, пронизавшая мое тело оттого, что я выпил слишком много воды, не могла остановить меня.
— Вода! Вода! Вода! Вода!
Должно быть, я вел себя как сумасшедший, потому что Омар стал меня трясти. Я пытался говорить, но слова запинались друг о друга. Все казалось невероятным. Я в самом деле видел воду? Пил ее? Купался в ней? Или все это обман пустыни, который приходит, когда умираешь? Я сошел с ума или в самом деле видел маленькое пятнышко на горизонте к северу?
Я выхватил у Омара бинокль и встал, прилипнув к пятнышку, становившемуся все больше. Да, кто-то шагал по тропе из Иерихона! Я замер, как замороженный олень, пока пятнышко не прояснилось. Это был Сабри, и у него на спине был привязан радиатор, и в обеих руках он нес свертки.
Я побежал в пещеру и выложил новости! Камаля оставили сторожить, и все по одному спустились по веревочной лестнице, даже мама. Бидоны для воды спустили в пращах на блоках, и мы направились к грузовику.
Сабри пришел без сил, но тут же принялся за работу, заменяя старый радиатор, шланги, батарею, ремни. Последнюю нашу канистру воды вылили в радиатор. Когда Сабри прыгнул в кабину, отец воскликнул: «Да будет милостив Аллах!»
Мы все закрыли глаза и стали хором молиться. Он повернул ключ. Ничего! Женщины начали причитать, когда Сабри открыл капот и стал копаться в проводах, потом вернулся в кабину. Ничего!
— Зажигание. Попробую повысить напряжение.
Поп… поп… Поп… поп… Поп… поппу-уп… поппу-уп… р-р-р-р-р… р-р-р-р… р-р-румф! Самый чудесный звук, какой я слышал! Рр-румф, р-р-румф, р-р-румф!
Вокруг грузовика возник импровизированный танец. С ума сойти! Мужчины и женщины танцевали друг с другом, и никто не боялся! Крики радости! Боевые кличи! Все, кроме отца, плакали навзрыд. Все мужчины тискали и целовали Сабри. Они вспомнили, что я нашел воду, и меня тоже обнимали!
Ибрагим вскочил в кабину.
— Поеду продам этот навоз! Через пару дней вернемся с ослами!
— Погоди, отец, погоди! — закричал я. — Давай сперва отправимся к источнику и наполним наши бидоны!
Он хлопнул себя по лбу.
— Конечно! Все в машину!
Я прыгнул в кабину рядом с отцом и Сабри.
— Отец, разве не следовало бы тебе сперва отправиться в Иерихон продать остаток сигарет ради зерна для ослов, а грузовик был бы у нас пока, чтобы это перетащить?
Он снова тронул себя за лоб.
— Слишком много благословений Аллаха сразу. Да, мы сначала поедем в Иерихон, чтобы купить зерна.
— Отец, а пока тебя не будет, кто станет командовать?
Он озорно посмотрел на меня.
— Ты еще слишком молод и слишком честолюбив, — сказал он. — А с другой стороны, ты больше всего подходишь. Ты будешь командовать. Я скажу всем перед отъездом.
Мое сердце прыгало от радости, когда мы подъезжали к источнику. Все напились до того, что чуть не лопнули, а потом наполнили бидоны. Отец велел женщинам отойти в глубь грузовика, а мужчины разделись и бросились в озерцо. Это была для нас первая ванна больше чем за две недели. А потом мы ждали в глубине грузовика, пока искупаются женщины.
— Мне надо с тобой поговорить, — услышал я, как Агарь обратилась к Ибрагиму.
— Да?
— Теперь, когда есть источник, нам нужен будет только один осел, а не два.
— Но два осла принесут вдвое больше воды, и нам придется вдвое меньше ходить.
— Зачем кормить двух ослов, если работу может сделать один? — настаивала мать.
— Мы можем позволить себе двух ослов. Мы всегда сможем воспользоваться ими. И всегда сможем продать.
— Если бы ослы были нам нужны для навоза как горючего, я бы согласилась, — настаивала мама. — Но у нас достаточно дров, так что навоз нам не нужен.
— Неужели я похож на человека, который удовлетворяется одним ослом, хотя может себе позволить двух?
— Два часа назад мы не могли себе позволить и одного. Не слишком ли мы искушаем Аллаха, добывая двух ослов?
— Допустим, один осел сломает ногу, что тогда?
— Никогда не видела, чтобы осел ломал ногу.
— Они составят компанию друг другу.
— У меня в семье хватит ослов, чтобы составить компанию.
Отец начал понимать, что у Агари есть резоны.
— Ну ладно, пусть будет один осел, — сказал он.
— Один осел и одна дойная коза, — ответила Агарь.
— Зачем нам коза? У Фатимы плохое молоко?
— У Фатимы молоко испортилось.
— Оно станет лучше теперь, когда мы нашли воду.
— Она беременна, — сказала Агарь.
— Но одной беременной женщине не нужна коза.
— У нас двое беременных. У Рамизы тоже будет ребенок, — сказала Агарь и взобралась на грузовик.
Глава шестая
Иерихон, один из древнейших городов человечества, издавна считался вторым после Иерусалима. Восточные ворота святого города Иерихона знали многих царей, претендентов на царство и их армии. Находясь в стороне от глаз Иерусалима, Иерихон был гнездилищем древних заговоров, убийств и первой остановкой на пути потерпевших поражение и бежавших в пустыню воинов.
Самый низко лежащий город в мире и один из самых знойных, Иерихон под солнцепеком впадал в летаргию и превращался в деревушку, где еле шевелились несколько тысяч душ.
В эти дни он был еще более хаотичен, чем мог представить хаджи Ибрагим. Куда ни посмотреть, повсюду спали: на улицах и в сточных канавах, в поле, возле холмов. Тысячи и тысячи людей находились в унынии и хаосе. Близлежащий мост Алленби манил их перейти реку и уйти в Иорданию. Кто-то ушел, кто-то остался. Алленби — это был мост в полное неизвестности будущее, и может быть, в невозвращение.
Не менее огорчительны были военные новости, но Ибрагим почти не удивлялся. Действовало второе перемирие, но на самом деле арабские армии повсюду были остановлены намертво. Хуже всего было то, что египтяне в пустыне Негев отступали.
Только у иорданского Арабского легиона была маленькая толика успеха. Он удерживал Латрунский полицейский форт, Восточный Иерусалим и территории больших арабских поселений на Западном Береге реки. В остальном военное положение повсюду было плохим. В Иерихоне питаются слухами и иллюзиями, но Хаджи Ибрагим знал, что всякая надежда на победу арабов рухнула. Он понял, что Арабский легион никогда не выйдет для атаки из Латрунского форта. В данный момент Абдалла должен быть более чем доволен, вцепившись в то, что ему досталось. В конце концов, его ссора с евреями была больше упражнением в исламском непотизме[13], чем настоящей ненавистью. Его втянули в войну из-за его обученного в Англии Легиона. Почему бы ему не сидеть тихо в Латруне и просить, чтобы ему отдали Западный Берег? Но это значит, что Таба навсегда окажется внутри нового Государства Израиль.
Доставив в пещеру корм для осла и козы, Ибрагим и Сабри отправились в Восточный Иерусалим, чтобы продать грузовик. По Иерихонской дороге они приехали к окраине Гефсиманского сада у Рокфеллеровского музея.
Отсюда дорога Вади-эль-Джоз поворачивала и уходила в большой овраг, поднимавшийся до демилитаризованной зоны на горе Скопус. Эта улица, обрамленная импровизированными гаражами, была знаменита махинациями черного рынка, проститутками и наемными убийцами. На этой самой дороге попал в засаду и был перебит конвой еврейских врачей и медсестер, направлявшийся в госпиталь Хадасса.
Хаджи Ибрагим сразу насторожился. Улица пахла опасностью. Если он продаст грузовик и будет при больших деньгах, он может никогда не уйти отсюда живым. Он велел Сабри повернуть назад и вернуться на дорогу, а потом остановился на боковой дороге в Кедронской Долине возле Гробницы Авессалома.
— Отправляйся обратно до Вади-эль-Джоз и приводи сюда покупателей по одному, но не говори им, куда ведешь, а то за тобой потянется десяток родственников, — наставлял Ибрагим.
Ибрагим знал, что покупатели первого захода скорее всего затеют с ним игру, чтобы сторговаться в пользу окончательного покупателя. Их задача в том, чтобы ругать машину и сбить цену. Сабри вернулся с сирийским офицером, дезертиром, который открыл процветающий бизнес, скупая оружие у других дезертиров. Львиную долю своего арсенала он переправил евреям, державшим оборону противоположной стороны города.
— Мотор похож на ослиную задницу в бурю, — высказался он.
— Столь скромное транспортное средство явно недостойно столь благородного человека, — отвечал Ибрагим.
Несмотря на отвратительное состояние грузовика, сириец сделал унизительное предложение.
— Я бы дал больше проститутке за одну ее улыбку.
Когда сириец ушел, Ибрагим велел Сабри отвести машину на другое место — возле Львиных ворот стены Старого Города. Следующий потенциальный покупатель лил оскорбления потоком, указывая на двадцать настоящих или воображаемых недостатков грузовика, но показался Ибрагиму более обещающим.
— Эту машину катали в дерьме, — заключил он. — Она ничего не стоит, разве что на детали.
Ибрагим лишь велел Сабри переехать на третье место возле Могилы Девы. Теперь он знал, что вдоль Вади-эль-Джоз высказались все, а они узнали, что хаджи Ибрагим — торговец хладнокровный.