Нада вскрикнула и отскочила ко мне. Там! В углу! Куча человеческих костей.
— Ничего, — прокаркал я. — Они мертвые.
И тогда мы увидели нечто еще более ужасное. Там был огромный кувшин, он развалился, и в нем открылся скелет маленького ребенка с маленьким кувшинчиком и горсткой зерна возле его головы.
— Кто бы это мог быть, — сказала она.
Мы огляделись. На чем-то вроде каменного алтаря со следами огня были еще кости детей. Мы не знали, что все это значит, но с каждой минутой становились все смелее и дерзнули заглянуть вглубь. Мы осмотрели три зала и в каждом нашли свидетельства прошлой жизни. Там лежали десятки маленьких котелков, большей частью разбитых, сандаловое дерево, коса волос, зерно, куски ткани и корзины, нечто вроде кухонной каменной печи, домашняя утварь.
Фонарь мой начал тускнеть, показывая, что батареи на исходе.
— Здесь ничего нет стоящего, — сказал я в разочаровании. — Пошли отсюда.
— Погоди! Иди-ка сюда, — сказала Нада, показывая на проход.
Он вел в помещение столь низкое, что ей пришлось пролезть туда на четвереньках.
— Ну-ка, Нада. Если свет погаснет, будет беда.
Мне было досадно, что она меня не слушалась, но у меня не было иного выбора, чем полезть следом за ней.
— Здесь слишком низко. Здесь никто не мог жить.
— Но они наверняка могли здесь что-нибудь прятать.
Мы дошли до слепого конца, держась друг за друга и стараясь не потерять дорогу. Я обвел фонарем вокруг, но все, что мы смогли разглядеть, была груда хвороста.
— Ничего здесь нет, — настаивал я.
— Кто-то ведь должен был принести сюда этот хворост, — сказала она.
— Ну и что?
— Погоди. Послушай, — сказала она.
— Я ничего не слышу.
— Вот там, где ты отряхивался сбоку, поворачивая.
— Всего лишь скользнули камни, — сказал я.
— Ишмаель! Посвети-ка сюда. Вот это что!
Все, что я смог разглядеть, был маленький кусочек корзины, выскользнувший из трещины вместе с несколькими камешками. Нада подняла ветку и ткнула ею в это место. И как будто внезапно открылся люк. Начали выпадать вещи! Их было много! Было очень тесно, мы почти лежали на животе. Мы не могли толком разглядеть, что это было. Я подобрался, взял палку, сунул ее в дыру, расширил ее, просунул руку и вытащил еще три металлических предмета. Фонарь опять почти погас.
— Возьми, что сможешь унести. Я заберу остальное. Пошли отсюда!
Мы вернулись в главный зал как раз вовремя. Как только мы достигли света у входа в пещеру, фонарь совсем погас. Мы разложили наши находки и уставились на них. Это были красивые вещички из металла, по-моему, из меди, повсякому скрученные и изогнутые, с украшениями на них. Одна была украшена головой горного козла, а у другой, выглядевшей как корона, было кольцо с выгравированными на нем птицами. Еще два предмета были из слоновой кости, с гравировкой и множеством дырочек.
— Что это такое, Ишмаель?
— Не знаю, но думаю, что это очень важные вещи.
— Нам их не в чем нести, — сказала она. — Давай спрячем их и вернемся с корзиной.
— Нет, их могут обнаружить или украсть, — сказал я, стаскивая с себя рубашку.
Я мог завернуть половину их. Что делать? Аллах, помоги мне думать!
— Ну ладно, Нада, давай твою рубашку.
Она без колебаний сняла ее, и только панталоны до колен остались блюсти ее скромность.
— Постараюсь не смотреть, — галантно сказал я, — а если взгляну по ошибке, клянусь, никогда в жизни об этом не скажу.
— Это не имеет значения. Ведь ты мой брат. И кроме того, это важнее.
Когда мы добрались до Сабри, он уже немного овладел собой. От радости легче было спускаться вниз. Когда мы готовы были уйти, мне пришло в голову, что надо что-то рассказать Ибрагиму. Я понял, что нам придется сплести небольшую ложь и поклясться друг другу хранить тайну. Впервые в жизни мне было стыдно перед женщиной.
— Нада, нам нельзя говорить отцу, что ты лазала вместе с Сабри и мной. Я мог бы сказать, что был там один, но он же понимает, что все это я не мог унести сам. Придется сказать, что мы были там с Сабри.
Ее большие блестящие глаза наполнились болью. Сабри опустил глаза. Он не мог взглянуть на нее, и я тоже.
— Ты же знаешь отца, — пробормотал я. — Он может избить меня и Сабри до смерти. Он может и тебе навредить.
Должно быть, мы сидели молча с полчаса. Нада взяла меня за руку и потом смело взяла руку Сабри.
— Ты прав, Ишмаель. Это нашли вы с Сабри. Меня там не было.
Глава девятая
Можно считать себя бедуином, верить, что ты бедуин, и пытаться жить, как бедуины. Кое-кому из этой породы, известной как пустынные крысы, удается выжить, но если ты не родился в пустыне, то в конце концов она высосет и высушит тебя.
Рай разрушился за несколько месяцев до моего тринадцатилетия.
Сначала была песчаная буря. Небо почернело. Сперва мы не могли понять, саранча это или песок. Нас хлестал обратный ветер из пустыни к морю, называемый хамсином, ветром с печным жаром. Все, что мы могли делать, — это лечь на землю, подставив ветру спину, и лежать так иногда несколько часов. Миллиарды песчинок болезненно хлещут тебя. Ты не можешь двинуться. Не можешь открыть глаза, песок ослепит тебя. Песок забивается в твою одежду, молотит по твоей коже и перехватывает твое дыхание.
Как бы мы ни старались закупорить пещеру, песок находил дорогу ко всему — к нашему зерну, оружию, топливу. Песок прорывал себе норы у нас в волосах. Мы выплевывали его еще через неделю после хамсина, песок постоянно был у нас на зубах и в носу, и как бы мы ни старались убирать пещеру, он постоянно примешивался к нашей еде, попадал под ногти и внедрялся в кожу.
На смену песчаным бурям пришли крохотные вши. Они пробирались нам в брови и волосы. Мы обрабатывали друг друга бензином и ходили к источнику, но наши запасы мыла истощились, и чтобы уничтожать вшей, нам приходилось жить с бензиновыми ожогами на коже.
После бури всегда приходилось тратить дни на разборку и чистку оружия, и мы больше расходовали наши запасы, чем нам хотелось. Сала, бензина, масла, мыла, некоторых продуктов становилось все меньше, а пополнить их в Иерихоне не было возможности. Там во всем была нехватка, стократное увеличение населения и неизбежный убийственный черный рынок. Толпы, скопившиеся в Иерихоне, вскоре остались без денег и ценностей. А в пещере мы достигли той точки, когда пополнение меньше расхода. Мы попросту были не в состоянии возмещать то, что тратили. Через два месяца, а то и меньше, мы будем опустошены… до дна.
Но хуже всего было то, что сделали песчаная буря и сокращение запасов с нашими умами. Рамиза и Фатима, несчастные в своей беременности, истерично рыдали, и их постоянно тошнило. Все раздражались и ссорились из-за пустяков. Подчас мы вспыхивали так быстро, что готовы были выболтать наши тайны ради победы в споре и причинить боль тому, кто вызвал раздражение в данный момент. Конечно, мы все же не выдавали наших тайн и еще глубже хоронили их в себе.
Затем пришла вода. Первый же зимний дождь и поток смел наши задерживающие воду запруды и расколол цистерну, уничтожив труд всей весны и лета. Та малость воды, которую мы собрали, была грязная и мутная, негодная для питья, и использовать ее было трудно.
Трещины в скале пропускали ручейки воды в пещеру. В сильную бурю воды набиралось по щиколотку. Сдерживать течи было невозможно, у нас поселилась сырость, и плесень начала поражать наше зерно.
Сырость принесла с собой паразитов, они набросились на наши продукты и не давали нам спать своими звуками и бросаясь на наши тела.
Обувь наша износилась до предела. Наши подошвы затвердели от лазания по скалам, страдали и кровоточили от вонзающихся острых как нож обломков. Не было ни лекарств, ни хотя бы тех деревенских трав, которыми борются с нашествиями простуды, поноса и лихорадки. Одежда стала такой ветхой, что почти не защищала от солнца и жары.
Мы посматривали на хаджи Ибрагима, когда же он скажет, что нам надо уходить, — это было бы наименьшим из зол. Даже с отцом во главе, наша воля стала крайне слабой. Уверенность и фамильная гордость, что еще оставались у нас, сменились всеобщим страхом, безнадежностью и подозрительностью.
Но что по-настоящему сломило хаджи Ибрагима, так это плохие вести, поступавшие из Иерихона. Второе перемирие кончилось. И быстро последовали одно за другим: потопление флагманского корабля египетского флота, захват евреями Беэр-Шевы, изгнание ими египтян из Негева и даже вторжение в Синай. Остатки Каукджи и Освободительной армии отброшены за границу. Сирия изолирована в Галилее и выведена из действия, а Ливан никогда и не был фактором.
Овладеть Латруном евреи не смогли даже после двух новых попыток, зато они построили обходную дорогу в Иерусалим и удержали свою часть города.
С несчастьем, нависшим над арабами, настал час племенного сведения счетов.
Кловис Бакшир, мэр Наблуса, был убит за своим столом бандитом муфтия за поддержку Абдаллы.
В ответ Абдалла ликвидировал особым отрядом Легиона полдюжины промуфтийских мухтаров, устроил облаву на сочувствующих по всему Западному Берегу и бросил их в тюрьму в Аммане.
Когда великолепный генеральный замысел уничтожения евреев потерпел крах, один за другим стали возникать слухи о тайных делишках.
Первый был инициирован саудовцами, имевшими протяженную границу с Иорданией. Семья Саудов находилась в давней кровной вражде с Абдаллой. Это Сауды изгнали Абдаллу и его хашимитскую семью из Аравии. Такое не забывается. Сауды дрожали при мысли о возрастающем могуществе Абдаллы, ведь скоро он начнет вынашивать планы отмщения.
Для арабской победы всегда было первостепенным участие Арабского легиона Абдаллы, и Сауды заплатили египтянам, иракцам и сирийцам, чтобы они втянули Абдаллу в войну. Их замысел состоял в том, чтобы дать Легиону захватить Западный Берег, затем убить Абдаллу, растворить его королевство и разделить его между собой. Абдалле удалось искусно избежать убийства, а его войска сохранили за собой завоевания в Западном Береге.