Многие новые военные почувствовали, что Старик достиг своей вершины, когда объявил Декларацию независимости Израиля. Он рано отстранился от младотурок Пальмаха и Хаганы, более доверяя политическим решениям, чем оружию. Он придерживался старой теории, что ни одна маленькая страна не должна воевать, не имея поддержки от более крупной силы. Поскольку это не было возможно, он сделал выбор в пользу политических решений. Он обычно пререкался со своими офицерами, жаждавшими создания более крупных военных формирований и больше денег для армии. Военные считали, что новое государство должно иметь крепкую еврейскую армию для защиты своих границ.
Размолвка персонифицировалась Игалем Аллоном, объявленном величайшим еврейским военачальником после библейских Иисуса Навина и Иоава. Как и Гидеон Аш, Аллон родился в Галилее, был из первых киббуцников и как молодой офицер Пальмаха пользовался большой любовью своих людей. У Аллона было все. Он был сочетанием примирителя, планировщика, волевого командира, воспитателя, а главное, совершенно честным и преданным человеком. Подобно другим руководителям СОИ, он знал своих людей лучше, чем большинство генералов в большинстве армий где бы то ни было. Он стал первым командиром Пальмаха, первым командиром формирований на уровне дивизии, отцом и основателем новой армии. Ему было всего тридцать лет, но чувствовалось, что ему суждено стать будущим начальником штаба, если не премьер-министром.
Чувствовалось также, что Игаль Аллон должен продолжать командовать наиболее жизненно важным Центральным фронтом, включавшим Тель-Авив, а также Иерусалим. Может быть, звезда его была чересчур яркой, потому что Бен-Гурион отправил его в «ссылку» — командовать в пустыне Южным фронтом.
И дело было не в том, что Аллон представлял собой серьезного политического соперника, а в том новом типе еврея, с которым Б. Г. не был достаточно знаком и с которым ему было не совсем комфортно, несмотря на годы, прожитые в Палестине.
Местонахождение посадочной полосы было установлено по слабому радиосигналу, который вывел их на плиты полосы. Гидеон смылся, как только самолет приземлился в крошечном оазисе, находившемся от Эль-Ариша на расстоянии видимости в полевой бинокль. Игаль Аллон и Гидеон приветствовали друг друга медвежьими объятиями, лишь чуточку менее крепкими, чем звенящая сталь.
Аллон был само разочарование, показывая Гидеону положение своих войск. Эль-Ариш находился у подножия Полосы Газы в том месте, где она переходила в Синайскую пустыню. Время запомнило сотни сражений вокруг Эль-Ариша — от колесниц филистимлян до британских танков. Железнодорожная линия, огибая море, уходила к Суэцкому каналу и далее в Каир.
— Моя разведка доложила, что прибыл двадцативагонный поезд. Египетский офицерский корпус собирается сбежать сегодня вечером. Я достаточно разрушил рельсовый путь, чтобы поезд не смог уйти по крайней мере до завтра. Но, Гидеон, мы прощупали Эль-Ариш. Они не оставили ничего. Я могу взять его двумя батальонами и изолировать всю Полосу Газы.
Гидеон хотел было отдать свой приказ о прекращении огня, но не стал этого делать.
— Я два дня просил о встрече со Стариком, чтобы получить разрешение на атаку. Все, что я получил, — молчание. Могу я его теперь взять без спроса? — спросил Аллон.
Гидеон не ответил. Аллон вправе сам обратиться к Б. Г., Кабинету, начальнику штаба, командованию операциями.
— Если ты мне обещаешь, что не станешь атаковать, я гарантирую тебе встречу утром с Б. Г., — сказал Гидеон.
— А если поступит приказ о прекращении огня?
— Моим самолетом он не пришел, — солгал Гидеон. — Игаль, оставайся двенадцать часов вне своей штаб-квартиры. Если ты персонально не получаешь приказа, то и не можешь его выполнить. Так ведь? Ну, не раскисай. Делай, как я тебе сказал. Старика я для тебя постараюсь размягчить…
Давид Бен-Гурион был маленький непропорциональный человек. Его слишком большая лысая голова была окаймлена подковообразным венчиком снежно-белых волос, придававшим ему вид херувима. Когда спустя несколько часов прибыл Гидеон, он находился в раздраженном состоянии. Он провел хлопотный день, стараясь обеспечить выполнение прекращения огня. И все было бы в порядке, если бы не египтяне, откуда все еще доходили сообщения о боях и горячем молодом командире Игале Аллоне, требовавшем слова.
— Ты видел Аллона? — приветствовал он Гидеона.
— Два часа назад.
— Тогда у него есть приказ о прекращении огня, слава Богу.
— Я его не отдал ему, — сказал Гидеон.
Лицо Старика побледнело, потом отразило неверие.
— Игаль два дня пытался связаться с вами. Вы его сознательно игнорировали. Он ваш командующий на южном направлении. Он имеет право говорить с вами и с Кабинетом.
— Что ты, черт возьми, о себе думаешь, Гидеон? Хочешь быть первым евреем, казненным за неповиновение? Ты хоть понимаешь, насколько это серьезно?
— Игаль имеет право говорить с вами, — упрямо повторил Гидеон.
— О чем? О разрешении уничтожить египтян? Там же еще четверть миллиона беженцев, напиханных в Полосу Газы. У нас для собственных солдат нет хлеба. Что мы будем делать с их солдатами?
Гидеон взял со стола карандаш и сломал его пополам.
— Как раз там египтяне в ловушке, им конец.
— Я тебя расстреляю! Я расстреляю Игаля!
— Ну так расстреляйте меня. Я подаю в отставку! — рявкнул Гидеон и направился к выходу.
— Вернись, вернись. Сядь, — сказал Бен-Гурион, понижая тон до редкого для него примирительного, но зловещего ропота. — Когда ты уехал от Игаля?
— Я вылетел в три, как раз перед песчаной бурей.
— Значит, ты знаешь, кто прилетел вместе с песчаной бурей сорока минутами позже? Нет? Ладно, я тебе скажу. Англичане ясно дали понять, что не намерены позволить уничтожить египтян. В добавление к нескольким военным кораблям, вышедшим с Кипра, они направили на наши линии как предупреждение еще пять «Спитфайров».
— Британские «Спитфайры»? Против нас?
— Британские «Спитфайры». Да ты дослушай. Мы их сбили в воздушном бою. Теперь пытаемся разыскать летчиков. Через полчаса после этого американский посол позвонил мне и сказал, что если мы немедленно не начнем прекращение огня, то не получим ни пенни помощи. Есть у тебя хоть слабое представление, какие мы банкроты, Гидеон?
Гидеон стукнул кулаком по столу.
— Говнюки! — заорал он. — Почему все выламываются, чтобы спасти египтян? Где, черт возьми, все они были, когда Иерусалим морили голодом? Где? Ну, хотя бы одному я рад — что мы сбили их чертовы самолеты, да, я рад!
Старик подождал, пока Гидеон успокоится.
— Ну, — сказал он, — так что ж по-твоему я должен делать?
— Вот немного масла, чтобы подлить в огонь, — сказал Гидеон, бросая на стол письмо Абдаллы.
Бен-Гурион прочитал его и развел руками, изображая тщетность.
— Этот Абдалла — настоящая собака. Несколько сот наших мальчиков убили при попытках захватить Латрун, а теперь он говорит нам, чтобы мы взяли Полосу Газы и держали для него! Хуцпа!
— Подумайте об этом, Б. Г. Если мы возьмем Газу, Абдалла в обмен отдаст нам Латрун и Еврейский квартал Старого Города. Больше того… когда мы начнем переговоры на Родосе, в торге это будет сильной картой. Египтяне что-нибудь дадут нам, чтобы мы позволили их войскам бежать.
Бен-Гурион покачал своей большой, обрамленной белым головой.
— В конечном итоге нам нужно десять-двадцать лет на переговоры о мире. Наш первый мирный договор должен быть именно с Египтом. В противном случае ни одно другое арабское государство ему не последует. Если теперь мы будем продолжать унижать их, то пройдет пятьдесят лет, прежде чем они будут готовы говорить о мире.
— Унижение! Они лишь тогда заговорят о мире, когда не останется другой альтернативы. Они лишь до тех пор будут соблюдать мирный договор, пока это будет отвечать их целям. Я скажу вам, как будут благодарны египтяне, если мы отдадим им Полосу. Они превратят ее в мощную партизанскую базу и оттуда сделают тысячу набегов. За то, что отдали им Газу, мы будем платить кровью… кровью всю оставшуюся жизнь.
Бен-Гурион встал и подошел к окну, безучастно уставился на зелень за ним.
— Я сейчас же повидаю Игаля.
— Вы имеете в виду для прекращения огня.
— Именно это я имею в виду. — Он вернулся к своему столу. — Товарищ мой, мы взялись осуществлять нашу мечту, изо всех сил надеясь создать всего лишь крохотное пятнышко — государство. Теперь у нас гораздо больше, чем казалось тогда возможным. У нас есть жизнеспособное государство. Без копейки денег, с ужасными границами, но жизнеспособное. Если мы станем заигрывать с таким слабым монархом, как Абдалла, которого сделали мишенью для убийства, то окажемся втянутыми в один за другим раунды бесконечных малых войн.
— Но вы не прекратите этих войн, отдав Полосу Газы. Вы только поощрите египтян. Они рассчитывают на нашу мягкость и будут брать от нее все выгоды для себя, — спорил Гидеон.
— Так мне говорили. Но мы можем воевать, только пока мы правы. И в этом должна быть наша игра. А наша энергия должна быть обращена на другое. Мы должны доставить сюда евреев из этих проклятых лагерей интернирования на Кипре. Мы должны разыскать остатки наших братьев и сестер в Европе и привести их домой. Мы должны вытащить еврейские общины из арабских стран, прежде чем их перережут. Мы должны иметь торговый флот, национальную авиалинию, мы должны преобразовать пустыню. Мир должен заговорить о наших ученых, художниках и академиках. Перед заигрыванием с арабами у Еврейского государства слишком много других приоритетов.
— Вспомните, Б. Г., каждый раз, когда они будут делать на нас набеги из Полосы Газы, о той безрассудной цене, которую вы заплатили, чтобы спасти гордость гнилых египетских мясников.
— Тогда найди нам других соседей, — сказал Бен-Гурион. — Это может занять много, много времени, но у Израиля особая миссия, единственная в мире. Мы представляем интересы западных демократий… да, даже англичан, которые угрожают нам оружием, и американцев, которые грозят нам экономическим шантажом. В конце концов они почувствуют отвращение к арабам и придут к пониманию того, что без Израиля их собственное существование в опасности.