— Не пугайся, мой маленький друг.
Кто бы он ни был, он хороший человек, и я почувствовал себя вне опасности.
— Вы совсем не похожи на то, как вас изображают, — осмелился я сказать.
— Это идолы, — отрывисто сказал он. — Разве я выгляжу высоким и с рыжей бородой?
— Нет.
— Если бы было так, то я наверняка был бы не Иисус. Не знаю, откуда пошла молва о моей внешности. И я совсем не понимаю, почему человек моего вида не может быть таким же святым, как эти идолы.
И вдруг он пропал.
— Где вы? — воскликнул я.
— Здесь! — чудно отозвалось эхом через каменные стены.
Я рискнул взглянуть на себя. Мои лохмотья исчезли! На мне было чудесное черное с белым одеяние, отделанное золотом, и нагрудник из драгоценных камней.
— Здесь, — звал голос, — здесь…
Внезапно меня стало поднимать от земли. Я почувствовал под собой качание и, посмотрев вниз, увидел себя верхом на чудесном огромном звере, и мы поднимались над утесами Горы Соблазна. Животное скакало огромными прыжками, хотя ничего не было под его копытами, и голубые молнии вылетали из его ноздрей, не производя никаких звуков.
Он повернул ко мне лицо и улыбнулся. Это был Абсалом! И это был не Абсалом. Он был такого же цвета, как текущий мед, и на нем было покрывало из той же чудесной ткани, что моя одежда. Конечно же, это был Абсалом, но его лицо напомнило мне Наду, а его большие копыта были усеяны алмазами. На нем не было седла, и я приник к его гриве, заплетенной в блестящие черные косы трех футов длиной.
— Здесь… здесь… — звал голос, пока мы поднимались прыжками, покрывавшими сотню миль.
Я стал чувствовать себя на Абсаломе в полной безопасности, когда мы во весь опор погружались в пояс комет с длинными хвостами. Когда они оставались позади, я различал, что у каждой было лицо мусульманского святого, но странным образом похожее на стариков, умерших в Табе. Из комет мы попали в яростные зарницы, производившие шум и искажавшие небо.
Мы попали к морю, гладкому, как кожа Нады, и Абсалом заскакал по морю, а потом через огромные пещеры в тысячу футов высотой, и их соляные сосульки были украшены серебряной пылью. После пещер мы мчались в полной темноте. Ветер был наполнен ароматом мирры.
— Теперь можешь слезть, Ишмаель.
Стоя посреди вселенной, я без колебаний подчинился. Абсалом исчез, но я не чувствовал страха. Передо мной возникла дорожка, обрамленная большими алебастровыми кирпичами, и я вошел в лес оливковых деревьев со стволами из слоновой кости, а листья у них были из сверкающих рубинов, и плоды казались кошачьими глазами.
Флейта позвала меня с дорожки к брызжущему водопаду, стекавшему в бассейн с вином. За ним был большой открытый луг, покрытый разноцветными лепестками роз и самой мягкой травой, какую мне приходилось видеть. Иисус сидел среди роз.
— Где мы? — спросил я.
— В первом раю, — ответил Иисус. — Дальше я идти не могу.
— Но на небесах ты ведь можешь пойти куда угодно!
— К сожалению, не раньше, чем Аллах окончательно распорядится обо мне. Когда я пришел в первый раз, Аллах заверил меня, что я и мои последователи могут неограниченно пользоваться небом. Мне доставляло хлопоты изгнать всех, кто населял землю и умер до моего рождения. Больше всего мне хотелось выбросить евреев. Я когда-то был еврейским рабби, ты знаешь. Однако моим именем была названа целая религия, и Аллах отдал им небеса, потому что они одни из всего человеческого рода знали истину. Мы могли ходить везде до седьмого рая, пока он не пришел.
— Кто он?
— Мохаммед.
— Ты знаешь Мохаммеда?
— Ну конечно. Пока он не пришел, меня считали сыном Аллаха. Мохаммед яростно спорил целые столетия, и меня в конце концов понизили до мусульманского святого и пророка.
— Так кто же ты, Иисус? Еврей, христианин, мусульманин?
— Я истинно верующий. Понимаешь, ныне только исламу принадлежит небо.
— Но почему ты не можешь выйти за пределы первого рая?
— Я все еще отказываюсь согласиться с заявлением Мохаммеда, что всех неверных надо заживо сжечь. Мне удалось убедить Аллаха оставить неверных хотя бы в первом раю. Но Мохаммед, надо сказать, настойчив. Он желает всех других сжечь.
— А христиане знают, что ты на самом деле мусульманин?
— Они бы отказались в это поверить, по крайней мере пока Аллах не вынесет об этом окончательного решения. Мне не хочется беспокоить Аллаха, потому что, в конце концов, ему же приходится присматривать еще за семьсот пятьюдесятью четырьмя миллиардами триллионов других планет, не говоря уже обо всех солнцах и всех этих сумасшедших кометах.
— Но если есть лишь одно настоящее небо, то куда же уходят люди со всех этих других планет?
— У всех них есть свое седьмое небо. Одно на планету, вот так. Но я ведь пришел, чтобы помочь тебе справиться с твоими трудностями, Ишмаель, — сказал он, внезапно сменив тему небесной политики. — Скоро ты увидишь золотую лестницу, — сказал Иисус. — Взойди по ней, и найдешь ответ.
— Но это загадка, которую невозможно отгадать, — возразил я.
— Все, что выше, чем здесь, — загадка. Если бы мы не говорили загадками, никто нас не понял бы.
И сразу за ним появилась золотая лестница. Теперь я испугался.
— О, Иисус, — воскликнул я, — помоги мне! Что есть истина небес?
— Истина в том, что Аллах один. Он — все добро, и он — все зло. В каждом из нас он поместил равную меру того и другого. Тебе дан ум, чтобы вести войну внутри самого себя и удовлетворять только себя. Положись на собственную душу. Найди свой собственный ответ, и ты будешь свободен.
— Это самая ужасная загадка из всех!
— Однажды ты ее разгадаешь. А теперь взбирайся, Ишмаель. Чтобы получить ответ, тебе надо забраться на уровень, на который ты однажды взбирался, и там ты найдешь ответ.
— Но… но…
— Больше ни о чем не спрашивай. Действуй своим умом. А мне надо идти. Мне еще предстоит долгий путь, а лошади у меня нет.
Поначалу поднятие по золотой лестнице было удовольствием, чудом. Но с каждой ступенькой мое тело становилось все тяжелее, а руки и ноги все менее надежными. Я поскользнулся! И лестница исчезла! Я взбирался по обрыву — ужасному обрыву, борясь и потея, хватаясь за него и бормоча от страха. Без сил я упал на выступ, в крови и слезах.
Передо мной была странная дверь. Когда я добрался до нее, она открылась. Я оказался в комнате, огромной, как царский дворец, но там ничего не было, кроме малюсенького старинного горшка с надписью: «ПЕПЕЛ ПРОШЛОГО».
И в этот момент я стал погружаться. Я падал, и все чудные зрелища, запахи и звуки, которые я слышал, смешались вместе и передразнивали меня. Я увидел, как появилась планета Земля. Я падал все быстрее. Огни Акбат-Джабара возникли как дальняя вспышка, становившаяся все больше и больше. Меня разобьет на миллион кусков! Ниже… ниже… ниже… О Аллах, помоги мне!
Луч солнца открыл мне глаза. Я знаю! Я знаю! Я кинулся с Горы Соблазна в Акбат-Джабар, падая и обдирая в кровь руки и колени. Задыхаясь, я вбежал в нашу лачугу, схватил хаджи Ибрагима за руку и потащил его вон.
— Отец, — прошептал я ему на ухо, — я знаю, как связаться с евреями.
Глава третья
Я не мог рассказать хаджи Ибрагиму о своем путешествии в первый рай. Семья поверила бы мне, и возникла бы жуткая ревность оттого, что Иисус нанес свой персональный визит именно мне.
Будучи мухтаром Табы, отец наслышался за своим столом в кафе многих удивительных историй. Мы не глумимся над тем, что кажется фантазией. Нам и в самом деле трудно сказать, где кончается фантазия и начинается действительность. Один только мой отец обычно подвергал эти истории сомнению, но никогда не говорил этого в лицо рассказчику, ведь это могло его обидеть.
Я был в полной уверенности, что мое путешествие произошло на самом деле и раскрыло глубокую тайну. Но в глазах Ибрагима мне все-таки не хотелось показаться глупым. Я решил одолеть проблему логикой, ведь он был одним из немногих, кто мог бы это оценить.
— Смотри! — воскликнул я показывая на вывеску под окном второго этажа на противоположной стороне улицы. Надпись гласила:
— Во имя пророка, скажешь ты мне, в чем дело? — спросил Ибрагим.
— Помнишь, дети в Табе болтались у шоссе? Что они делали?
— Попрошайничали, — ответил он.
— А еще?
— Продавали напитки и еду.
— А еще что?
— Сыну не полагается задавать отцу загадки. Как раз наоборот.
— Что же еще они продавали? — настаивал я.
— Наконечники для стрел, черепки.
— А кто их покупал?
Ибрагим начал понимать мою игру.
— Большей частью евреи покупали, — сказал он.
— Да простит мне Аллах мое ужасное непослушание — что я был в киббуце Шемеш против твоей воли, но мне надо рассказать тебе, что я там увидел. Евреи устроили целый музей древностей. В Табе все дети знали, что евреи купят все, что относится к древностям. И я узнал, что и в других киббуцах есть музеи. Евреи с ума сходят по музеям.
Лицо отца просветлело. Я взволнованно нажимал.
— Помнишь, раз или два в год кто-нибудь находил сломанную вазу или урну? Мы ее всегда брали в Иерусалим, потому что торговцы из Старого Города давали хорошую цену. И вот я увидел, что те вещи, что мы продавали семье Баракат, попадают в конце концов в музей в Шемеше. Помнишь, я читал тебе в палестинской «Пост», как раз перед войной, что евреи заплатили десятки тысяч фунтов за несколько свитков, найденных около Кумрана?
— Ага, — сказал отец.
— По дороге к Мертвому морю — сотни пещер, много их и на иорданской стороне. Пустыня покрыта холмами, скрывающими древние города. Неужели бедуины не рыскали по этим местам? Неужели он их не покупает? — сказал я, показывая на вывеску доктора Нури Мудгиля. — И неужели он не продает их евреям?
Я видел, что мои доводы попали в цель.
— Может быть, ты и прав, — сказал он.
Мое сердце бешено колотилось, пока я доставал из одежды один из предметов, которые мы с Надой нашли на скалах над нашей пещерой. Это была металлическая палочка длиной около фута со сдвоенной головой горного козла на конце. Ибрагим развернул бумагу и завернул снова.