Когда было покончено с приветствиями, мы поднялись на Джабаль аль-Кала, доминирующий над местностью холм с древней римской крепостью. В большом дворе, среди развалин Замка Геркулеса, дюжина слуг должна была подать нам послеполуденную трапезу.
— Абдалла знает, как угостить на английские деньги, — заметил отец.
С этого чудесного места открывался вид на королевский дворец «Хашимийя» и окружающие холмы.
Настало время осторожно смешаться с другими. Когда мы мыли руки в фонтане перед едой, я заметил делегата в традиционной пустынной одежде, пробирающегося к отцу, и встал поближе, чтобы послушать.
— Я шейх Ахмед Таджи, — вполголоса сказал человек. — Мои люди и я находимся в Хевронском лагере.
Следуя его пониженному голосу, отец тихо представился.
— Я знаю, кто вы, — сказал шейх Таджи. — Я слышал оба ваши выступления, в отеле «Филадельфия» и возле амфитеатра. Вы с ума сошли, в самом деле.
Шейх что-то сунул отцу, кажется, талисман из черного камня. Отец быстро спрятал его в карман.
— Нам надо встретиться после этого съезда, — прошептал шейх. — Когда я получу от вас этот талисман с запиской, я приду к вам.
Отец кивнул, и оба они так же быстро, как встретились, разошлись в разные стороны. Я знаком показал отцу, что запомнил имя человека, и побрел в сторону, чтобы что-нибудь о нем узнать.
В тот вечер нас пригласили во дворец «Хашимийя» на встречу с королем. Я никогда не был во дворце, не видел всамделишнего короля и неподдельно взволнован, хотя это и был Абдалла. Мы с отцом хорошо оделись, одолжив одежду у всех, у кого в нашей части Акбат-Джабара осталось хоть что-нибудь приличное. Но многие делегаты были в лохмотьях. Цепочка понемногу двинулась в тронный зал.
Второй раз в этот день у меня тряслись коленки. Да, место, конечно, замечательное. Это было единственное красивое место, не считая римского амфитеатра и крепости. Хотя дворец и не столь чудесен, как то, что я видел во время своего путешествия в рай, он вполне подходил для Абдаллы и Иордании.
И вот я перед самим королем! Кажется, я был разочарован. Его троном было просто большое кресло, стоявшее на возвышении, выкрашенном в золотой цвет. Он шагнул вниз, чтобы принять цепочку делегатов; его окружали телохранители-черкесы. Это были не настоящие арабы, а русские мусульмане. В своих меховых шапках с серебряными изображениями королевской короны они походили на казаков, которых я видел на картинке. Советники в европейских костюмах и арабских головных уборах стояли по сторонам от короля и шептали ему на ухо, когда проходил очередной делегат.
Для короля Абдалла был низковат, и одежда его не была украшена, но более начищенных черных ботинок я в жизни не видел. Он был весело настроен, и это меня удивило — я ожидал, что он выглядит зловеще, как полковник Зияд, находившийся здесь же. Полковник зашептал королю, когда мы приблизились. Абдалла расплылся в неестественно широкой улыбке, обнял отца, расцеловал его в обе щеки, погладил меня по голове, хотя я был почти такого же роста, как он.
— Добро пожаловать, милости просим в мое скромное королевство, хаджи Ибрагим! Да будет вам моя страна родным домом. Благословенно ваше присутствие. Да поведет вас в эти дни мудрость Аллаха.
— Ваше величество, нет слов, чтобы описать волнение этого момента, — ответствовал отец.
— Чего бы вы ни пожелали, теперь или потом, вам стоит лишь протянуть руку, — сказал король и повернулся ко мне. — Твое имя, сын мой?
— Я Ишмаель, — торжественно произнес я.
Нас слегка подтолкнули, чтобы не задерживали очередь, и в конце концов мы очутились в самом большом шатре, какой мне приходилось видеть, — он вмещал всю делегацию. Нетрудно было разобраться, кто здесь беженец, а кто из богатых и зажиточных палестинцев — это были лохмотья и золотые нити, перемешавшиеся во всеобщем братстве.
Последовавший за этим пир был еще более пышным, чем те, что устраивал отец, будучи мухтаром Табы. Многие из нас давно не видели такой еды и ели, пока не раздулись, и после этого тоже продолжали есть. Музыка и танцовщицы дополнили атмосферу любви и согласия. Слуги раздавали гашиш, чтобы наше блаженство не растаяло слишком скоро.
После пиршества мы смотрели верблюжьи гонки, искусство верховой езды и соколиной охоты, и снова были музыка и танцы. Потом мы слышали по радио, что король тихо ускользнул из Аммана, не желая своим присутствием нарушать демократизм встречи.
На следующий день отец отправился в свою комиссию, заседание которой началось и кончилось общим криком из-за его попытки расширить повестку дня, а не просто принимать уже составленные решения. Он высказался за то, чтобы не употреблять слово «беженец», но его перекричали. Я вскоре ушел, чтобы собрать сведения, которые он велел мне достать.
Вечером я рассказал отцу о том, что удалось узнать. Шейх Таджи — глава полукочевого племени, занимавшего территорию к северу от залива Акаба и предместьев Эйлата. В начале войны с евреями египтяне в военных целях выселили их из родной страны, и они бежали в Хеврон. К концу войны евреи завоевали пустыню Негев и оставили шейха Таджи удивляться, зачем он уехал. Оставшихся бедуинов евреи не тронули, и они сотрудничали с евреями, снабжая их охотниками и сведениями.
Пока шейх Таджи сожалел о своей ошибке, он оказался в Хевронском лагере в бедственном положении. Мэр города был верным сторонником Абдаллы и превратил лагерь в один из оплотов короля в Западном Береге.
Отец показал мне маленький талисман, который дал ему Таджи, — яшмовый брелок с абстрактной резьбой. Я узнал обычный бедуинский талисман для охраны от джиннов.
— Эта штука потом доставит к нам шейха Таджи, — сказал отец. — Что ты узнал о здешнем лагере?
Я с важностью прокашлялся.
— Шнеллер и все лагеря вокруг Аммана гораздо хуже, чем Акбат-Джабар, — сказал я. — Здесь они живут или умирают по одному закону. Абдалла завербовал всех важных старых мухтаров и раздал им и их семьям все рабочие места в Красном Полумесяце. Если ты против короля, то ты не ешь и не протестуешь. Многих убили или бросили в тюрьму, так что всех инакомыслящих убрали.
— Я так и думал, — сказал отец.
— То же самое и с работой в Аммане. Только те, кто сотрудничает с Абдаллой, могут найти работу в городе. Говорят, таковы все лагеря в Иордании.
На третий вечер я уже смог доложить отцу, что нашел еще одного сильного диссидента, который, в противоположность Ибрагиму, помалкивал о своих чувствах.
— Его зовут Чарльз Маан. Он был учителем гимназии в Хайфе. Он хорошо известен в комиссии по Рамалле.
— Я о нем слышал, — ответил отец. — В Рамалле сильная группа. Можно ему доверять?
— Да, во всем, кроме одного, — сказал я.
— Так, кроме чего? — спросил он.
— Он христианин, а ты знаешь, как они лгут об Иисусе, будто он их господин и избавитель.
— И это все?
— Да, сэр.
— Ерунда, — сказал отец, удивив меня. — Христиане и мусульмане столетиями жили в Палестине без всяких реальных затруднений. Религиозная борьба здесь — это ливанское безумие. До муфтия мы уживались даже с евреями. — Откровение хаджи Ибрагима смутило меня.
Чарльз Маан тоже находился в лагере Шнеллер, только через несколько улиц от нас.
— Побудь возле его палатки и понаблюдай, но так, чтобы за тобой не следили, — велел отец. — Когда он будет один, подойди к нему осторожненько и представься, заговори или передай записку. Скажи ему, что я бы хотел быстрой мимолетной встречи.
— Где, отец?
Мы оба немного подумали.
— Возле уборной, где мы справляем наши дела, — сказал он.
Я прождал больше двух часов возле палатки Чарльза Маана; к нему без конца приходили и уходили делегаты. Я решил написать записку. Когда был перерыв в очереди посетителей, я быстро вошел и сунул ее ему.
Он был постарше отца, и под глазами у него были мешки от усталости. Он взял записку желтыми от курева пальцами.
Я Ишмаель, сын хаджи Ибрагима аль-Сукори аль-Ваххаби. Отец хотел бы встретиться с вами возле уборной в два часа ночи.
Он порвал записку в клочки и утвердительно кивнул. Уборная представляла собой длинный сарай из гофрированной жести поверх канавы, по которой нечистоты стекали в несколько ям. Незадолго до двух мы с отцом с предосторожностями оставили свою палатку. Было совсем темно и тихо, и мы надеялись, что так и будет. Мы дождались в тени, пока не спустилась по тропинке усталая взъерошенная фигура Чарльза Маана в поношенном европейском костюме. Он огляделся и вошел. Ибрагим последовал за ним, а я остался снаружи, чтобы предупредить, если появится кто-нибудь. Он встал над канавой, притворяясь, что мочится.
— Надо встретиться на другой стороне, — сказал отец.
— Согласен, — ответил Чарльз Маан.
— Вы знаете шейха Таджи в Хевронском лагере?
— Да, он заслуживает доверия. Хороший человек.
— Я его тоже приведу, — сказал отец.
— Согласен.
— Как нам связаться? — спросил отец.
— Когда вы с Таджи будете готовы, пошлите вашего сына Ишмаеля в Рамаллу. Я в лагере Бира. Мне удалось там открыть маленькую школу. Он меня запросто найдет.
— Нашу встречу надо тщательно скрыть, — сказал отец.
— У меня есть надежное место в Иерусалиме в Старом Городе. Вы знаете монастырь Сионских Сестер?
— Нет, — ответил отец.
— Войдите в Старый Город через Львиные ворота. Это на Виа Долороса возле арки Экко Хомо между Второй и Третьей остановками. Спросите сестру Марию-Амелию. Она ведет школу и будет знать точное время, когда вас ждать.
— Я не хочу вас обидеть, но ведь она женщина. Можно ли ей вполне доверять?
— Она моя дочь, — сказал Чарльз Маан.
— Кто-то идет, — шепнул я.
Отец быстро привел себя в порядок, пока господин Маан застегивал штаны.
— Через пару недель, — сказал Ибрагим, и мы быстро ушли.
После обеда в последний день съезда состоялся парад председателей различных комиссий, представлявших в римском амфитеатре свои резолюции на одобрение делегатов.