— Где находятся шейх Таджи и Чарльз Маан? — спросил Ибрагим.
— Их с извинениями освободили.
— А мой сын Джамиль?
— Он сейчас вне опасности, вместе с другими парнями. — Фарид Зияд взглянул на лежащую на столе бумагу. — Их пятьдесят два.
— Это преднамеренная провокация. Разве вам нужны волнения в лагерях беженцев?
— Сомневаюсь, что они произойдут, если только вы не станете подстрекать, и сомневаюсь, что вы станете, пока эти ребята в заключении.
— Для безопасности?
— Для безопасности.
— Вы понимаете, что в связи с этим инцидентом зарубежная пресса может оказаться не слишком любезной к его величеству.
— Пока я аплодирую умному способу, каким вы трое манипулировали собранием и прессой, двое могут играть в эту игру. Мы дали сообщение, объясняющее ситуацию. — Он протянул Ибрагиму лист бумаги.
— Я не читаю по-английски.
— Тогда я вам прочту.
«Сегодняшняя облава — кульминация нескольких месяцев расследования ситуации, беспокоившей короля Абдаллу и иорданские власти. Шайки молодежи, поощряемые разбойными элементами старшего возраста, перешли к буйству террора в лагерях беженцев. Среди преступлений этих шаек — махинации на черном рынке, крупные хищения, шантаж, вымогательство и т. д., и т. д., и т. д.»
— Известно ли зарубежной прессе, что любое из этих обвинений может быть предъявлено почти каждому иорданскому чиновнику на Западном Береге и что ваш великолепный Арабский легион участвовал в этой деятельности и поощрял ее?
Зияд вернулся к столу и поднял руку.
— Об этом я и хотел поговорить с вами, хаджи Ибрагим. Вспоминаю нашу первую встречу в доме покойного Кловиса Бакшира, да примет к себе Аллах его благородную душу. Я увидел, что вы очень умный человек. Сейчас вы трижды ущипнули меня за нос, но я не в обиде. Вы, однако, сделали свою позицию в высшей степени ясной. Больше ее терпеть невозможно.
— Значит, ребят держат в заложниках, чтобы укоротить наши языки и приглушить наши стремления.
— Это крайний выбор слов. Да, они останутся в заключении. Мы будем продолжать допрашивать их об их деятельности. В случае правильного поведения может быть суд, а может не быть суда, — сказал Зияд, пожав плечами с выражением невинности.
— В зависимости от результатов в Цюрихе, — сказал Ибрагим.
— Такова жизнь. Даже сейчас, спустя несколько часов, некоторые из них добровольно дают показания… на разумной основе, что они расскажут о других, если мы снимем обвинения с них самих.
Маневр Зияда был ясен. Что делать? Мычать и реветь? Пояснить, что могут начаться массовые волнения? Или успокоиться и послушать? Зияду что-то нужно. Это надо выяснить.
— Я весь внимание, — сказал Ибрагим.
— Хорошо, — ответил Зияд со слабым проблеском улыбки.
Он надорвал пачку сигарет, предложил Ибрагиму и зажег себе и ему.
— Помните наш разговор в Наблусе, хаджи?
— В точности.
— В таком случае вы помните, что я тогда убеждал вас, что его величество Абдалла — не типичный исламский фанатик в отношении евреев. Он вступил в войну против собственной воли, главным образом чтобы поддержать арабское единство. Все его последние выступления против евреев большей частью рассчитаны на публику, чтобы показать миру, что у арабских лидеров единый фронт. Вы можете согласиться со мной по этому пункту?
— Скажем так: в данный момент я принимаю ваше заявление.
— Отлично. Значит, мы сможем понять друг друга. Нам не доставляет большого удовольствия держать вас в лагерях. Мы сделали больше, чем любая арабская страна. Мы предложили немедленное гражданство, работу, правительственные кабинеты.
— И любое подавление, — сказал Ибрагим.
— Да, конечно, и подавление, — согласился Зияд. — Мы не можем поддерживать анархию среди более чем полумиллиона людей, слоняющихся без дела, как необузданный поток.
— У нас есть права, — сказал Ибрагим.
— Конечно. Все, какие вам дает король.
— Вы недовольны, что мы не падаем на колени и не глядим на Абдаллу как на нашего спасителя, — отпарировал Ибрагим.
— Честно говоря, нас это не заботит. Не заботят нас и ваши права. Мы получили от палестинцев то, что хотели. Остальные со всем согласятся, когда столкнутся с действительностью. Позвольте мне говорить с вами с той откровенностью, которой вы так известны. Вас и ваших братьев удивительно легко контролировать, и вы никогда не были бойцами. Мы не думаем, что вы собираетесь изменить более тринадцати столетий истории.
Ибрагим сдержался.
— Нас никогда так не запирали, как теперь. То, что случилось с этими ребятами, Леопардами и Акулами, — это лишь предупреждение, что следующее поколение палестинцев будет иного рода. В конце концов, полковник Зияд, все мы когда-то считали, что евреи пассивны, что их легко топтать. Но поколения меняются. Думаю, это урок, который вам следует учесть.
— Мы не собираемся давать этим ребятам расти недорослями. Мы дадим им красивую форму, направим их энергию на ненависть к евреям и превратим ее в дисциплинированные партизанские акции против евреев. Это даст нашим арабским братьям дальнейшие доказательства, что мы вместе с ними в борьбе, не так ли? Что касается огромного большинства палестинцев, то я думаю, что они настроены навсегда оставаться в этих лагерях и гнить там. У них нет духа, нет достоинства. Это плакальщики и попрошайки.
Ибрагим поднялся со своего места и наклонился к столу Зияда, изогнувшись для ответа, но слова не приходили. Он закрыл глаза и медленно опустился на стул. Ужасно было услышать такие слова. Это потому, что их никогда еще не произносили.
— Хорошо, — сказал Зияд. — Мы признаем, что состояние хроническое.
— Я слышу ваши слова, — проскрипел Ибрагим.
— Зачем нам продолжать быть врагами? Если прояснить наши цели, то вы увидите, что есть способы разрешить расхождения. Нет, я не собираюсь пытаться вас подкупить. В Наблусе я узнал, что это не сработает. Вы человек принципов. Такая редкость. У меня разумное предложение.
— У меня разумные уши, — сказал Ибрагим.
— Отлично, да благословит Аллах эту встречу. — Зияд открыл нижний ящик, достал бутылку вездесущего шотландского виски и предложил Ибрагиму выпить.
— Нет, спасибо, виски выжигает меня изнутри, — автоматически произнес он отказ, но передумал. — Может быть, совсем немножко, чуть-чуть.
— Все дело в том, что ничто не остановит короля Абдаллу в его движении к Великой Сирии, ничто. Ни резкие слова арабских лидеров, ни беженцы, ни евреи. Это предназначение, божественное предназначение. Вопрос в том, что мы оба видим толк от евреев, так давайте пользоваться ими.
— Если королю предстоит выполнить свое предназначение, — сказал Ибрагим, стара-ясь скрыть насмешку, — то полагает ли он сокрушить еврейское государство?
— Он его включит.
— Включит?
— Да, как провинцию Великой Сирии.
— А евреи об этом знают?
— Узнают в свое время. Дайте им десять лет изоляции и осознание того, что их собственное будущее как верной Абдалле провинции надежно.
— Во имя пророка, они никогда на это не согласятся. Евреи и арабы как союзники?
— Не как союзники, а как подданные. А что в этом противоестественного? В древние времена мы в Иордании были гибеонитами, а Гибеон был областью Израиля. У двора самого царя Давида были моабиты, хиттиты и дворцовая гвардия из филистимлян. У Соломона были кельты и рейнцы!
Внезапно Фарид Зияд повысил голос до пронзительности, а глаза его дико округлились. Хаджи Ибрагим глядел на него, не веря своим глазам. Затем все стало ужасно ясно. Он, полковник Фарид Зияд, при британцах бывший бедуином, теперь видел себя генералом, командующим еврейской провинцией! В тот момент Ибрагим осознал все безумие арабской политики, произносимой языком одного человека.
— Я должен считать, — продолжал Зияд, — что поскольку вы оставили свою пещеру, вы установили контакт с Гидеоном Ашем. Прежде чем вы станете это отрицать, позвольте заметить, что вы не стали бы говорить так, как говорили сегодня в Вифлееме, не имея чего-то у себя в кармане, своего рода понимания.
— Я не подтверждаю и не отрицаю.
— Достаточно ясно.
— Продолжайте, пожалуйста, я очарован, — сказал Ибрагим.
— Чего вы, беженцы, хотите? Вернуться в свои дома? Так договоритесь в Цюрихе с евреями. Заберите с собой обратно тысячу, пятьдесят тысяч, двести тысяч. Мы не хотим бремени этих лагерей. Евреи разместят вас, будут кормить и обучать. В этом их слабость. А когда созреет время для Великой Сирии, у нас будет много тысяч наших братьев на местах, чтобы осуществить мирное овладение Израилем. Однако, какую бы сделку вы ни совершили, вы должны сделать это тихо. Мир не должен знать. Уничтожайте ваши лагеря помедленнее и тихо исчезайте из них… Иордании приходится продолжать все это осуждать на публику, — продолжал Зияд. — Мы будем осуждать вашу делегацию в Цюрихе, ведь надо же поддерживать видимость единства арабов.
— Чего вы хотите взамен? — спросил Ибрагим.
— Прекратите вашу деятельность против короля Абдаллы, не позволяйте Чарльзу Маану блеять в зарубежной прессе, а самое главное, ваша сделка с евреями должна оставаться в тайне. Ну, разве это не разумно?
— Мне надо об этом подумать. Я должен поговорить об этом со своими друзьями. Что с ребятами, которых вы держите под арестом?
— А мы все еще одурманены ароматом откровенности? — спросил Зияд.
— Говорите открыто.
— Если вы наделаете шума в Цюрихе, кое-кто из этих ребят долго не протянет, не успеет отрастить усы.
— Я хочу видеть моего сына, — прошептал Ибрагим.
— Конечно, и воспользуйтесь, пожалуйста, этим кабинетом. Его приведут к вам.
Выходя, Фарид Зияд сделал вывод: хаджи Ибрагим скорее всего примирится с утратой мальчишки Джамиля. А вот чтобы спасти другого сына, маленького Ишмаеля, он сдвинет горы. Как только хаджи Ибрагим уедет в Цюрих, Ишмаеля надо будет взять за решетку, также и… для страховки.
Джамиль, кажется, видел нечто вроде доблести в том, что арестован и как вожака его отделили от других.