— Я вскоре поеду в Цюрих, Джамиль, — сказал ему отец. — Иорданцы будут продолжать держать тебя как заложника. Имей в виду, что у них нет британских законов, как у нас в Палестине. Закон — это то, что захочет король, и они могут обвинить тебя в чем им будет угодно. Шансов в иорданском военном суде у тебя нет. Призываю тебя успокоить твоих ребят. Ты понял?
Взгляд Джамиля казался потусторонним.
— Не беспокойся обо мне, отец. Занимайся в Цюрихе тем, что тебе надо, независимо от того, что станет со мной.
— Мне кажется, тебе нравится вся эта возня, — сказал Ибрагим.
— Нравится? Не знаю. Думаю, какая разница, жив я или умер.
— Ну, ну, умирать никто не хочет.
— Я и все мои друзья должны рано или поздно умереть в борьбе, которую вы нам навязали. Что еще нам остается, кроме как умереть? Мы никуда не можем пойти; ничего не можем делать; нам велено ни о чем не думать, кроме мести и возвращения.
— Я стараюсь сделать жизнь для вас лучше.
Джамиль разразился сумасшедшим смехом, вскинул голову и плюнул.
— Тебе, отец, безразлично, умру я или нет. Тебе даже лучше, если я стану мучеником.
— Заткнись!
— Ну, избей меня снова.
— Джамиль, ты мой сын. Я стараюсь вызволить тебя отсюда.
— Зачем? Не хлопочи. Я тебе не сын. У тебя только один сын. Ишмаель. Разве не так, отец?
Ибрагим ударил его по лицу. Джамиль вскочил на ноги.
— Однажды я ударил тебя, отец, и я все еще чувствую восторг от этого. Тюремщик! Тюремщик! Верни меня в мою камеру!
Через несколько дней после того, как отец вернулся в Акбат-Джабар, он взял меня в Иерихон, в офис профессора доктора Нури Мудгиля.
— За ваши сокровища я получил восемь тысяч долларов, — сказал археолог. — Вот авиабилеты для вас и шейха Таджи. Мы подумали, что вам лучше бы не ехать снова в Амман, так что вы полетите маленьким самолетом из Восточного Иерусалима на Кипр, а потом в Цюрих. Мне часто приходилось отправлять древности по воздуху, и я хорошо знаю людей в аэропорту. Билеты на самолет и особое внимание к некоторым чиновникам сожрали больше двух тысяч восьмисот долларов. Вот ваши путевые документы. Визы при них.
— Но это же не паспорта, — сказал отец.
Мудгиль покачал головой.
— Нет такой страны — Палестина. Есть только Иордания, а Иордания не даст вам паспортов. Придется ехать по этим бумагам.
Отец просмотрел один из документов и передал его мне.
— Что здесь написано?
— Здесь написано, что ты лицо без гражданства, а это виза в Швейцарию и обратно, действительная на тридцать дней, — сказал я.
— К сожалению, мне пришлось на каждый из этих документов издержать по тысяче долларов, — сказал Нури Мудгиль, загибая пальцы. — Бакшиш, стандартная взятка. Мы могли бы без всякой платы дать вам израильские паспорта, но тогда вы не смогли бы получить в Цюрихе делегатские мандаты. Арабы заблокировали бы признание.
— Сколько остается? — спросил меня отец.
— Три тысячи двести долларов, — сказал я.
— Снимите еще пятьсот. Провозить наличные запрещено. Мне пришлось провести ваши деньги через церковные благотворительные организации. Нужно было уплатить пятьсот долларов одному из монахов в канцелярии архиепископа. Итак, считая новую одежду для вас и шейха Таджи, у вас остается около тысячи долларов на каждого на еду и жилье.
— Но это вынуждает меня оставить семью без копейки, только с заработком Сабри. Если они будут зависеть от пайков Красного Полумесяца, им придется голодать. А если я в Швейцарии истрачу деньги?
Нури Мудгиль открыл ящик стола и достал конверт с иорданскими деньгами.
— Я вам даю личную ссуду на расходы вашей семьи. Вам не надо беспокоиться о том, чтобы ее вернуть. Что касается вас в Цюрихе, то Гидеон Аш будет держать вас на плаву, если вы останетесь без средств.
— Нищие мы, нищие, — промолвил отец, беря деньги, билеты и наличные.
— Мне очень жаль, хаджи. Это все, что я смог сделать.
— Нет, нет, друг мой. Вы и так уже сделали слишком много. — Отец повернулся ко мне со странным выражением лица. — Ишмаель, подожди-ка в рабочей комнате доктора Мудгиля. Мне надо сказать ему пару слов с глазу на глаз.
Некоторое время они говорили между собой. Не знаю, сколько, потому что меня всегда поднимало к небесам, когда случалось проходить мимо кабинета доктора Нури Мудгиля с его чудесами. Возле его скамейки был сложный рисунок открытой им византийской мозаики — пол в одной церкви. Наконец, дверь открылась, меня позвали и велели сесть.
— Ты поедешь с доктором Мудгилем, — коротко сказал отец. — Прямо сейчас.
— Я не понимаю.
— Пока меня нет, лучше, чтобы тебя не было в Акбат-Джабаре.
— Но почему, отец?
— Потому что твоя жизнь в опасности! — рявкнул он.
— Что же, мне трусливо сбежать?
— Не трусливо, а разумно.
— Кто же защитит женщин?
— Там есть Сабри, есть Омар, есть Камаль. Женщины будут в безопасности.
— Сабри работает, а Камаль ничего не стоит. Омар один не справится.
— Ему придется, — сказал отец.
— А куда я отправлюсь?
— Ты перейдешь реку Иордан, — сказал Нури Мудгиль. — Потом углубишься в пустыню к иракской границе, где побудешь среди моих очень хороших друзей, бедуинов аль-Сирхан. А с собой можешь взять побольше моих книг.
Я заплакал, а потом почувствовал очень странную, чудесную вещь. Отец стоял надо мной и с большой любовью положил руки мне на плечи.
— Как Джамиль? — спросил я, рыдая.
— Меня не запугают эти собаки из Аммана. Судьба Джамиля в руках Аллаха. Аллах велел мне принять страшное решение — кто из моих сыновей должен выжить. — Я взглянул на него. — Я принял это решение, Ишмаель.
Глава двенадцатая
Фавзи Кабир-эфенди откинулся на высокой кушетке в романском стиле в перестроенном эллинге в Цолликоне, роскошном предместье Цюриха. Четыре ступеньки вели от этого «императорского трона» вниз к циновкам в круглой комнате, обставленной вокруг зеркалами и освещенной для попойки.
Пальцы императора лежали на кнопках пультов управления. Он мог включить различную музыку, от атональностей Хиндемита и Бартока, пронзительного Стравинского, возвышенного Бетховена, приглушенного Моцарта, ударов «Болеро», Вагнеровских крыльев Валгаллы, горячего или холодного джаза и сентиментальных французских любовных песенок до знакомых восхитительных завываний Востока.
Рядом большой пульт приводил в действие безграничный набор световых эффектов, от почти двух сотен комбинаций маленьких мелькающих кружащихся пятнышек до внезапных вспышек молнии.
Еще один набор кнопок позволял спустить на пирующих обилие специальных эффектов: тропические туманы с одуряющими ароматами, масло для скользкости, дым, живых змей, лепестки роз, голубей, а когда все это действовало, он мог спустить с потолка еще трапеции или канаты, по которым соскальзывали вниз карлики.
Наконец, последний пульт поворачивал кушетку императора так, чтобы он мог видеть любую часть комнаты внизу, поднимать и опускать кушетку почти так же, как поднимают автомобиль при ремонте.
Были и другие комнаты: щедро обставленные бар и буфет; теплый бассейн с водопадом; гардеробная комната, наполненная костюмами от греческой тоги до краг, шкур животных, со всеми видами игрушек и полным ассортиментом кнутов, цепей, масок, имитаций половых членов, устройств для пыток. Полным был и набор наркотиков: первосортный ливанский гашиш, героин, чистый кокаин, расслабляющие вещества, взбадривающие таблетки.
Помещение оборудовала бригада лучших на континенте киносъемочных техников и декораторов, и обошлось это в чуть больше двух миллионов долларов.
Сам Фавзи Кабир редко спускался на циновки, а когда его посещали на тронном уровне, его соучастие было абстрактным, ибо он раздувался от обжорства, напичкивался наркотиками и становился недееспособен. Тем не менее его бездонное извращенное воображение требовало бесконечных игр и представлений. Его страсть причинять боль и унижение приносила ему дикие оргазмы восторга.
Проститутки Цюриха были ласковы, как сама страна, и в ограниченном числе. Эфенди предпочитал немцев и немок. Когда доходило до оргии, они были бесподобны. Урсула специально ездила в хорошо знакомые ей злачные места Мюнхена и добывала там актеров.
Около дюжины парочек заполняли матрацы, а их отражения в зеркалах невозможно было сосчитать. Время от времени играл струнный квартет, и чтец читал стихи. Мускулистые мужчины, натертые маслом какао, и знойные девицы с осанкой пантеры исполняли поодиночке и вместе нечто удивительное. Темы менялись соответственно воображению Урсулы, нередко продолжаясь до сотни часов подряд, обычно заканчиваясь конкурсом на супермужчину или суперженщину. И победитель! О, победитель! Его ждал алмазный браслет, золотые часы, автомобиль.
Мюнхенских шлюх тянуло к арабам как магнитом. Не только высокие и могущественные властелины ислама требовали обслуживания, ведь арабы обычно путешествовали с огромными свитами, так что нужно было дойти и до самых нижних слуг. Деньги вперед, не торгуясь. Шлюхи и сводники заслуживали своих денег, ведь нередко обращались с ними грубо, с налетом жестокости.
Урсула убедила Кабира, что если уж ему так надо отведать подобных зрелищ, то ему не удастся беречь свой бумажник. Парочки, еда, перевозки, жилье, питье, костюмы, наркотики, ремонт комнаты, сольные исполнители, подарки, — все это может вогнать вечеринку в сотню тысяч долларов.
Этой ночью актеры собирались встречать уже третью зарю, а эфенди достиг полного изнеможения. Прежде чем свернуться в тяжело дышащий комок, он был на пьянке, среди качающихся лиц и тел, гроздьев сочного пурпурного винограда, мочился со своего трона, опрокидывал галлоновые жестянки с краской для тел, пока не свалился, перепиливаемый бушующей в его теле борьбой между снотворными таблетками и кокаином.
Урсула взобралась к его кушетке, на которой он сейчас лежал, издавая бессвязные стоны, и вскрыла ампулу под его носом. Он дернулся и что-то пробормотал, показывая признаки сознания, под