— Я это знал, уезжая из Палестины, — сказал Ибрагим.
— У меня все еще есть кое-что, чего иорданцы от меня хотят, — сказал Гидеон. — Дай мне договориться о тебе и твоей семье. Я подумаю кое о чем.
— Я не опозорю храбрости моего сына.
— Храбрости ради чего, Ибрагим? Чтобы вырасти террористом? А если бы в той тюрьме оказался Ишмаель? Стал бы ты договариваться о нем?
— Скорее я дал бы Ишмаелю умереть, — ответил Ибрагим без колебаний.
Лицо Гидеона внезапно побагровело от гнева. Он ударил кулаком по столу; он не мог говорить.
— Я пришел не для того, чтобы спорить с тобой, Гидеон. Это ты всегда говорил, что араб живет в фантазиях. Ну, а ты разве не пережил самую большую фантазию из всех? Ты веришь, что вы одолеете арабский мир?
Гидеон устал и окаменел от многих месяцев разочарований. Он снова взялся за бутылку.
— Я скажу тебе, чего боится ваш Бен-Гурион, — нажимал Ибрагим. — Он боится, что Израиль кончит тем, что превратится в левантийскую страну, живущую так же, как и мы.
— О нет, — огрызнулся Гидеон, — этого не будет, потому что мир для нас — ценность. Ценность для нас — любовь. — Он вскочил со стула и начал ходить туда и обратно, как в клетке. — Я приехал сюда, в Цюрих, веря, что хотя бы на йоту правда, разум проникнут в те запертые склепы, что вы носите в ваших головах. — Он наклонился через стол к лицу Ибрагима. — Что за порочное общество, религия, культура… что за человеческое существо… может производить эту вулканическую ненависть… что знает только ненависть, воспитывает только ненависть, существует ради ненависти? Что ж, позволь умереть своему сыну. Будь гордым, хаджи Ибрагим.
Они стояли, шатаясь, два гладиатора на краю гибели.
— Давай, — подзадорил Гидеон, — выхватывай свой кинжал. Это все, что ты умеешь.
Ибрагим отвернулся.
— Я не знаю, увидимся ли мы еще раз. Я не хотел, чтобы так получилось. — Он подошел к Гидеону и вскинул руки. — Разве ты не видишь — я побежден! — воскликнул он с болью. — Если я пересеку границу Израиля, мое сердце умрет.
— Знаю… знаю, Ибрагим, — прошептал Гидеон.
— Гидеон, брат мой, я побежден. — Он заплакал.
Гидеон крепко обнял его, упал в кресло у стола и закрыл лицо руками.
— Если бы зависело от нас с тобой, Гидеон, разве не добились бы мы мира?
Гидеон отрицательно покачал головой.
— Только если бы вы не держали руку на нашем водяном клапане.
Воцарилась тяжелая тишина.
— Теперь один Аллах может дать мне мир, — пробормотал Ибрагим.
Гидеон слышал, как закрылась дверь библиотеки. Хаджи ушел навсегда.
Глава шестнадцатая
Столики под зонтиками на открытом воздухе, так красиво располагавшиеся по набережным вдоль реки Лиммат, с наступлением усиливающихся холодов пришлось убрать. Ибрагим уже не мог позволить себе ежедневной чашки кофе, но оставался в кафе желанным гостем. Франц все еще приветствовал его как уважаемого посетителя, находил ему уютный угловой столик и снабжал его кофе, сладостями, а иногда, по случаю, и тарелкой супа, если погода была особенно гадкой.
— Хаджи Ибрагим.
— Да, Франц.
— Вас к телефону в кабинете управляющего.
— Меня?
— Это женщина. Она пожелала говорить со мной и спросила, не я ли тот джентльмен, который каждый день обслуживает арабского джентльмена? Она говорит, что она ваша старая подруга, которую вы встретили в Дамаске.
— Где я могу подойти к телефону?
Франц проводил его в кабинетик и оставил одного.
— Алло?
— Алло. Это хаджи Ибрагим?
— Да.
— Ты знаешь, кто это? — спросил голос Урсулы.
— Это теплый голос в очень холодном месте, — ответил он.
— Извини, что мне пришлось добираться до тебя столь таинственным способом. Уверена, ты понимаешь.
— Да.
— Мне надо обсудить с тобой нечто крайне важное. Можешь встретиться со мной?
Ибрагим насторожился.
— Может быть.
— Ты знаешь Банхофштрассе?
— Только глядя в окна магазинов на вещи, которые не могу себе позволить.
— Это и есть та самая улица. Возле отеля «Боро-Лак» увидишь магазин мадам Хильдегард, торгующий кошельками из гобеленов и вышитыми бисером. Я звоню оттуда. Ты можешь прийти поскорее и так, чтобы за тобой никто не увязался?
Ибрагим не ответил.
— Знаю, о чем ты должно быть подумал. Могу тебя заверить, будешь в безопасности. У меня здесь годами было множество свиданий. Хильдегард — моя близкая подруга. Мы сделали друг другу немало хорошего… без расспросов.
— Хорошо, я скоро буду, — сказал Ибрагим после еще одной паузы.
— Воспользуйся служебным входом. У Хильдегард есть позади маленькая демонстрационная комната для особых клиентов. Она будет ждать твоего прихода.
Банхофштрассе, одна из самых дорогих в мире торговых улиц, была облачена в униформу подходящих друг к другу, почти совершенных зданий девятнадцатого века. В тамошних магазинах имелся королевский выбор самых дорогих товаров.
Ибрагим отыскал магазин мадам Хильдегард и после окончательных колебаний нажал на дверной звонок. Дверь открылась. Он подумал, что стоявшей перед ним женщине наверно лет пятьдесят, но она была надушена, в красивой блузке, элегантно причесана и по всей видимости принадлежала к высшему эшелону.
— Урсула ждет, — сказала она и повела его к двери конфиденциальной смотровой комнаты.
Он вошел и огляделся. Маленькая гостиная для элиты. В тени стояла Урсула в шляпе с вуалью.
— Здесь Хильдегард показывает сумочки с застежками из драгоценностей.
— Это ты, Урсула?
— Прости, что не встречаю тебя с большей теплотой. Ты скоро увидишь, что я болела.
Она выступила вперед и села на легкий стул, обтянутый парчой, но все еще была в тени. Ибрагим приблизился и сел на стул против нее. Через вуаль он различал, что лицо ее опухло.
— Я сидела на наркотиках, — сказала она, удивив его своей откровенностью. — Я уже не та Урсула, которую ты знал в Дамаске.
— Но я все еще хотел бы заниматься с тобой любовью, — сказал Ибрагим.
Она издала короткий смешок.
— Ты галантен.
— Это не ложь, — сказал Ибрагим.
— Ну, а теперь можем поговорить?
— Да, расскажи мне, пожалуйста, зачем ты звонила.
— Фавзи Кабир замышляет убить тебя.
— Не могу сказать, что воспринимаю это как новость, но рассказывай дальше.
— Кабир — собственность принца Али Рахмана, Сауда, ты знаешь.
— Это я слышал.
— Когда конференция еще только открылась, они обсуждали возможность убийства всех вас троих. Но Кабир отговорил принца от этого. Здесь, в Швейцарии, это слишком опасно. Но теперь, когда шейх Таджи и Чарльз Маан ушли, они изменили свое мнение. Ты их страшно раздражаешь. И они уверены, что теперь могут с этим покончить.
— Как же они намерены это сделать?
— Они везде следовали за тобой. И у дома, где ты снимаешь комнату, и у твоей подруги фрау Дорфман, где тебе надо свернуть и идти по узкому переулку. Не раз было замечено, что ты покидаешь фрау Дорфман среди ночи. Они замышляют наброситься на тебя в одном из этих переулочков…
— Нож?
— Нет, они боятся наделать шума на улице. Слишком много их денег держат у себя швейцарцы. У Кабира есть специальный телохранитель, который и делает грязную работу. Он иранец, имя его Султан. Они зовут его Персом. Он бывший борец в тяжелом весе, почти триста фунтов, очень подлый, отлично тренированный. Он прыгнет на тебя, накинет удавку, а второй телохранитель оглушит тебя дубинкой. Они отнесут тебя в ожидающую машину, отвезут в навес возле виллы Кабира. Там они тебя прикончат, отвезут на середину озера и утопят. Замышляется как необъяснимое исчезновение.
Ибрагим поворчал, поглаживая усы, и от души рассмеялся.
— Не часто приходится слышать о собственном убийстве с такими живыми подробностями. Я вооружен хорошим пистолетом. Полагаю, шкура Перса не остановит пулю.
— Поверь мне, у Кабира и Рахмана в запасе достаточно, чтобы справиться с тобой. Так или иначе, но они тебя достанут.
— Один из способов, чтобы они меня никогда не достали, это бежать из Цюриха. Я тебе глубоко благодарен, что предупредила. Теперь мне надо подумать.
Урсула протянула из темноты руку и взяла его руку.
— Если ты желаешь мести, то того же желаю я, — сказала она.
— Скажи мне почему, Урсула.
— О Боже, это долгая история. Конечно же, ты вправе знать. Так вот, Ибрагим… я связалась с Кабиром сознательно, но я была тогда очень молода. Несмотря на свою профессию после войны, я была совсем наивна. Я смотрела сквозь пальцы на одни уродства за другими, пока… Я ничего не делала, чтобы это прекратить… Деньги, подарки казались такими легкими. Ну, скажем, достаточно легкими, чтобы шлюха поддалась. Но я знала, что есть черта, которую я не смогу переступить. Есть на свете вещи, внушающие мне отвращение.
— Хорошо быть способной хранить подобную веру.
— Кабир — дьявол. Грубость его извращений становилась все более мерзкой. Что я могу сказать? Мужские проститутки, женские проститутки, им он платит достаточно, чтобы они позволили унижать себя. Даже то, что он их заставляет делать с животными, в том числе свиньями, собаками, лошадьми… ну ладно, причуда — это причуда, но… — Она на момент остановилась, не в себе, и начала снова дрожащим голосом. — Когда мы вернулись в Дамаск… Дети! Я видела девственных мальчиков и девочек, девяти-десяти лет, только лишь не разделанных на мясо. Ты хочешь увидеть, что он сделал, так я тебе покажу!
Она подняла вуаль и приблизила лицо к свету. Оно было цвета мела. Глаза ее остановились. На щеке багровое пятно.
— Посмотри хорошенько, мой хаджи, это ожог от сигареты. И на теле у меня шрамы. Но настоящие шрамы внутри. Он стал бояться, что я его оставлю. Я ведь устраивала большинство его забав. Я была физически принуждена принимать большие дозы героина. Как ты видишь, я стала наркоманкой.
— Боже мой, не думал, что меня еще можно чем-нибудь поразить, — мягко сказал Ибрагим.
— У м