Сионист — убийца мира,
Дети, деревья и птицы погибают от его пуль,
Все бедняки плачут,
Ведь дома их разрушены,
И мир заплатит.
Старше класс — горячее слова.
Хлестай меня!
Еще!
Больше палачей!
Пусть их будут тысячи!
Избей меня до подошв ботинок!
Вотри соль в каждую рану!
Старые раны и новые.
Своей кровью я напишу
Миллион песен протеста.
У нас были разные учебники из многих стран. В старших классах мы читали в «Египетской книге для чтения в школе старшей ступени»:
О, ИЗРАИЛЬСКАЯ МАТЬ
О, израильская мать!
Осуши свои слезы, осуши кровь
твоих детей, пролитую в пустыне,
ведь из нее не произрастет ничего, кроме шипов и полыни.
Вытри свою кровь, о израильская мать,
сжалься и побереги пустыню от твоей мерзкой крови, о
израильская мать. Убери своих мертвецов, от их
плоти у ворон болят животы, а их
вонь вызывает тошноту. Плачь, израильская мать,
и стенай. Пусть каждый еврейский дом
станет Стеной Плача.
Все классные комнаты были оклеены лозунгами — клятвами смертью и разрушениями. На школьном дворе обменивались шутками:
— Сколько евреев уместится в фольксвагене?
— Тридцать. Четверо на сидениях и двадцать шесть в пепельницах.
Наше физическое воспитание было на самом деле программой военной подготовки. По правилам ЮНРВА нам надо было бродить вокруг школы, «изучая природу». А на самом деле мы отправлялись к секретным местам тренировок федаинов. Нас обучали, как жить в поле, учили искусству выслеживания, как драться ножом и в рукопашную, пролезать под колючей проволокой, прыгать через огонь, бросать гранаты и душить живых животных, чтобы показать мужество. Мы изо всех сил трудились, чтобы нам разрешили сжечь жизненные припасы. Стрельба из пулемета наполняла нас величественным чувством силы и восторга. Лучшим стрелком был девятилетний мальчик.
Десять старшеклассников, в том числе и я, удостоились чести обучаться у известного святого человека из Братства. Программа была основана на публикациях конференции Академии исламских исследований в Каире — собрания пятидесяти самых видных мусульманских богословов и святых людей со всего исламского мира. В добавок к делегациям из арабских стран, кое-кто был там из Того, России, Индонезии, Индии, Югославии, Китая и Японии. Это были муфтии, преподаватели, министры религии. Были десятки речей, лекций, ученых записок, форумов и резолюций. Все они охватывались «Пятью главными темами»:
1. Евреи — враги Бога и человечества.
2. Евреи были порочны на протяжении всей истории. Их Библия заполнена злословием и развратом, показывающими истинную природу их религии. Это подделка, фальсифицирующая Божье послание.
3. Евреи — отбросы, они не составляют настоящей нации.
4. Государство Израиль должно быть уничтожено, ибо оно является кульминацией исторической и культурной развращенности евреев. Их государство находится в полном противоречии с «домом ислама» Аллаха.
5. Ислам превыше всего. Его величие — гарантия полного триумфа над всеми религиями и народами. Исторические поражения арабов задуманы Аллахом для того, чтобы дать мусульманам уроки и обновить их чистоту и цели.
Мы находились вне поля зрения администраторов с голубыми глазами и светлыми волосами, похоронивших себя за стенами вилл в Аммане. Все обучение было оставлено арабам. Нас всегда заранее предупреждали, когда должны приехать инспекторы ООН. Главная тайна школы была известна немногим избранным. В нашем подвале хранились оружие и боеприпасы.
Доктор Мохаммед К. Мохаммед вернулся к нашей первой годовщине. Нас собрали на солнцепеке на школьном дворе, где множество ораторов превозносило наши успехи и преданность революции. Как будущие федаины, мы прошли долгий путь в нашем духовном развитии. Наши арабские братья, крепко сплоченные, были тут же, через границу, и подпоясывали свои сабли, готовясь к войне на уничтожение. Многим из нас суждено стать героями.
К тому моменту, когда доктор Мохаммед К. Мохаммед выступил вперед, чтобы произнести речь, мы уже еле держались на ногах.
— Сегодня второе ноября по христианскому календарю, — проревел он в микрофон. — Знает ли кто-нибудь из вас, что это значит?
— Нет, — отвечали мы хором.
— Это один из самых черных дней во всей арабской истории.
— Ох, — пробормотали мы.
— В этот день британские империалистские собаки продали наше законное право евреям, дав им ложные права на наши священные земли в Палестине.
— Ох.
— Это тот день, когда они объявили позорную Декларацию Бальфура. Долой Бальфур!
Наши учителя, стоявшие на небольшом возвышении позади доктора, ответили хором:
— Долой Бальфур!
Мы, старшеклассники, вскочили на ноги.
— Долой Бальфур!
Доктор Мохаммед К. Мохаммед сошел с возвышения, построил нас и повел со школьного двора, и мы кричали хором:
— Долой Бальфур!
Мы устремились наружу к цепочке киосков и кафе, в которых сидели пожилые бездельники. Когда мы проходили мимо, они встали и присоединились к нам.
— Долой Бальфур! — кричали они.
Мы оказались на шоссе. На обочине очередь из нескольких сотен женщин и девушек ждала водовозку. Взбудораженная очередь смешалась.
— Долой Бальфур!
Они стали маршировать за нами следом, и мы все вместе направились к лагерю Эйн эс-Султан. Из Акбат-Джабара присоединились еще сотни людей. Шоссе заполнилось людьми.
— Долой Бальфур!
Мы подошли к маленькому отдельно стоящему двухэтажному домику сапожника, армянина по имени Томасян, всю свою жизнь прожившего в Иерихоне.
— Что случилось? — крикнул он со своего балкона.
— Долой балкон! — крикнул кто-то.
— Долой балкон! — стало новым припевом.
— Долой того, кто там наверху!
Разносчика с ослиной тележкой согнали с шоссе, и мы окружили его.
— Долой тележку!
— Долой корпус Абдаллы!
— Долой Объединенные Нации!
— Долой американских преступников!
Теперь толпу оркестровали Мусульманские братья. Люди ворвались в дом армянина, разграбили его и хором орали, что Томасян — предатель.
— Джихад!
— Священная война!
— Долой армян!
Очевидно, кто-то координировал наш разрастающийся бунт, потому что учитель из Братства вышел из Эйн эс-Султана с сотней мальчишек, во всю прыть бежавших за ним. Когда они присоединились к нам, стало заметно, что они страшно устали от жары, вспотели и едва держались на ногах. Они смешались с нами, и одного из них начало рвать, за ним другого и третьего. Через минуту разразилась всеобщая рвота.
— Сионисты отравили источники!
— Долой сионистов!
Люди стали падать на колени, давясь, их стало рвать по всему шоссе.
— Нас отравили!
Сотни людей попадали на землю, корчась и крича. Кому виделся Мохаммед. А кому — и сам Аллах!
Скорая помощь Красного полумесяца не могла справиться с приступом всеобщей истерики. Женщины лишались чувств. Мужчины бессмысленно бегали кругами.
Застрявшие на шоссе машины и грузовики сердито сигналили. На них набросились, перевернули и подожгли. Вскоре воздух наполнился бесцельно швыряемыми камнями. К блевотине присоединилась кровь.
— ДОЛОЙ БАЛКОН!
— ДОЛОЙ БАЛКОН!
Глава пятая
1953 год
С того самого момента, как Пер Ольсен вошел в нашу хибарку, мы поняли, что он отнюдь не из породы обычных чиновников. Нашим новым администратором от ЮНРВА был датчанин лет пятидесяти, но у него не было ни голубых глаз, ни светлых волос. Он был славный человек с тем чувством заразительного доброго юмора, что помогает быстро преодолеть натянутость, которую испытываешь с большинством иностранцев.
Свои рекомендации Пер Ольсен заслужил в отголосках одной из самых кровавых в истории войн — войны между мусульманами и индуистами в Индии. В ходе обмена населением, последовавшим за образованием Пакистана, буквально за один день возникло около двадцати миллионов беженцев. Гуманитарной работой среди них Ольсен заслужил высокий авторитет. Но Иерихон был для него нечто другое, чем просто новое место работы.
С самого начала, когда датчанин попросил своих арабских помощников о встречах, отец был под впечатлением от Пера Ольсена.
— Это прекрасный человек, — сказал мне Ибрагим. — Я уверен, что у него здесь особые дела.
Мне уже стукнуло семнадцать, и я хорошо владел английским. В добавление к постоянному преподаванию в школе Вади Бакка, я был переводчиком у своего отца. Таким образом, я с самого начала был как бы частью его дружбы с Пером Ольсеном.
Оказавшись в стране и разобравшись в возможностях арабов, Ольсен зашел к нам домой.
— Я хотел бы опереться на вас, хаджи Ибрагим, как на своего личного советника.
— Я всего лишь скромный служащий Объединенных Наций. Я всегда к вашим услугам по первому вашему слову.
— Мы собираемся интересно провести здесь время, — сказал Ольсен, выхватив из пачки в кармане своей рубашки длинную, тонкую шиммельпеннинкскую сигару.
Отец попробовал.
— Гмм, совсем другое дело, — сказал отец. — Отличная.
— Теперь, когда мы подымили в вашем доме положенные сорок секунд, позвольте мне поговорить с вами, пусть не совсем как с братом, но как с человеком, которого я хотел бы иметь на своей стороне.
Отец улыбнулся.
— Что вы хотели бы узнать обо мне? — продолжал Пер Ольсен.
— Ваши звание и репутация опередили вас, — сказал отец.
— Худшее я повидал на границе Индии с Пакистаном. Желаете ли вы знать подробности того, что я собираюсь делать?
— Лишь время покажет, можно ли Индию перенести на Палестину.
— Мне слишком много приходилось быть свидетелем того, как людскую испорченность усыпляют ощущением ложной безопасности. Короче говоря, — сказал Пер Ольсен, — я не за тех и не за других. Меня не интересует еврейская или арабская политика. Моя первая жена была еврейка, ее убили нацисты в Дахау. Слава Богу, не было детей. Теперь у меня же