Я видел, что уныние овладевает хаджи по мере того, как тон его встреч становился все более безобразным.
— Нет, Ибрагим, — кричали его шейхи, — мы не возьмем и капли воды из Иордана, это значило бы пойти на соглашение с евреями. Мы скорее умрем от жажды, чем разделим с ними воду.
— Послушай, Ибрагим. Если мы построим фабрики в Иерихоне, разве это не станет для евреев знаком того, что мы приняли наше изгнание?
Когда был уже на ходу план ЮНРВА благоустроить лагерь посадкой деревьев и садов, строительством игровых площадок, устройством уличного освещения, появились разъяренные толпы.
— Смерть ЮНРВА!
— Смерть агентам империализма!
ПРОДУКТОВАЯ КАРТОЧКА, ВСЕМОГУЩАЯ, ДРАГОЦЕННАЯ ПРОДУКТОВАЯ КАРТОЧКА!
Обманывать ЮНРВА стало образом жизни. Когда рождался ребенок, мать регистрировала младенца ради продуктовой карточки. На следующий же день еще одна женщина из той же семьи регистрировала того же ребенка и получала еще одну карточку. Младенцы в данном клане подчас были зарегистрированы под несколькими именами.
Никто из работающих не сообщал об этом. О смертях никогда не сообщали, чтобы сохранить карточку умершего. Любая семья, которой удалось покинуть Акбат-Джабар, сохраняла в лагере свой адрес, а с ним и продуктовую карточку. Бедуины, откочевывая к себе в свой бескрайний мир, сохраняли свои адреса и кочевали обратно каждый месяц, чтобы забрать пайки.
Посредством рэкета кое-кто достиг богатства и жил теперь в Восточном Иерусалиме или Наблусе. Они являлись в лагерь, подчас на собственных автомашинах, чтобы получить свои пайки.
Обнищавшие крестьяне из Иордании и Западного Берега просачивались в лагеря под видом беженцев. Лишние продуктовые карточки вовсю продавались на черном рынке.
Когда предложили стройматериалы, чтобы починить наши хижины, этим мало кто озаботился. «Мы не позволим евреям считать, что строим себе постоянные дома».
И наоборот, разбогатевшие из числа торговцев черного рынка возводили себе небольшие виллы прямо посреди нищеты Акбат-Джабара.
Численность беженцев взорвалась. В начале войны полмиллиона арабов оставили свои дома. Теперь их численность увеличилась до миллиона и все еще росла. Точный подсчет стал невозможным, так как арабские администраторы в ЮНРВА закрывали глаза на злоупотребления.
Я не знаю точно, в какой момент и почему началась самая сильная волна демонстраций, но что из того? От бунта нас всегда отделяла лишь искорка. В большинстве случаев бунт начинался со школы. Учителя стали для нас важнее родителей и полностью контролировали сознание детей. Мишенью обычно служила штаб-квартира ЮНРВА, а раз уж демонстрация началась, то неизвестно, чем она кончится.
«Бедственное положение», «день бедствий», «изгнание» — подходящий повод для демонстрации. В остальном — страх, боязнь сокращения пайков, боязнь эпидемии, боязнь, что запоздает водовозка. Когда в амбулатории сокращали часы работы из-за нехватки персонала, за этим вскоре следовала демонстрация.
Как-то вечером во время бунта подожгли амбулаторию, а хаджи Ибрагима обвинили в том, что он — орудие сионистов. Амбулаторию подожгли из-за того, что срочно ввезли вакцину, принятую от Израиля, чтобы подавить вспышку холеры.
На следующий день мы отправились к Перу Ольсену, он забаррикадировался под охраной Арабского легиона. На столе лежало его заявление об уходе.
— Кончено, хаджи. Иерихонский проект официально мертв, — сказал он.
— Если вы хотите прекратить бунты, — сказал мой отец, — то начните выдавать продовольственные карточки. Это их прекратит.
— Я не могу уследить за всеми играми, которые здесь разыгрывают, — гневно сказал Ольсен дрожащим голосом. — Это за пределами человеческого разума и терпения. Я уезжаю.
— Мне жаль, что вам пришлось так плохо о нас думать, Пер. Вы нас проклинаете, не правда ли?
— Нет, друг мой, это система работает не так. ЮНРВА не желает, чтобы в ее машину бросали гаечные ключи. Слишком многим чиновникам надо поискать честной работы. Это сгладится. Разве вы не знаете, что в конце концов вину свалят на евреев. Вы старались, хаджи Ибрагим, но вы же все это время знали, что произойдет.
— Боюсь, что так, — тихо сказал отец.
Полные боли, мы шли домой из штаб-квартиры ЮНРВА. Тогда-то я и заметил, что отец начинает стареть. Он остановился и оглянулся кругом. Несколько кольев на каменистом поле обозначали контуры большой опытной фермы, так и не давшей урожая. Несколько разрушающихся фундаментных бетонных блоков с торчащими из них стальными прутьями — это все, что осталось от фабрик, так и не выработавших и одного рулона ткани.
— Почему, отец?
— Нужно работать всем вместе. А совместная работа требует доверия. Доверия среди нас нет. Мы гордимся своими возможностями. А на деле мы ни на что не годимся. Есть конфискованные стройматериалы, — сказал отец с горечью. — Мы их возьмем и построим славный домик поближе к шоссе. Такой, который к лицу чиновнику ЮНРВА.
Глава шестая
1954 год
Мой восемнадцатый день рождения очень памятен — разве может молодой человек забыть день, когда он стал мужчиной!
Вдовы, не имеющие защиты со стороны большой семьи или клана, очень уязвимы к сексуальному приставанию и оскорблениям. Но только не те, что находились под покровительством хаджи Ибрагима. В нашей части лагеря их было несколько, и им ничто не грозило. Лишь один человек осмелился бросить вызов моему отцу, и он проглотил язык за свою попытку.
Хильва была старше меня, может быть, ей было двадцать шесть. Уже больше года, как мужа ее не было на свете. Он погиб, когда перевернулся автобус, в котором он ехал в Иерусалим, и она осталась с четырьмя малыми детьми. Хильва была из тех, кто во время войны оказались разлученными со своими и поселились на участке Табы в лагере Акбат-Джабар. Когда погиб ее муж, она попросила у хаджи покровительства, и он с готовностью его оказал. Как я уже говорил, слово моего отца было в нашей части лагеря законом, и Хильве теперь ничто не угрожало.
По добрососедству я присматривал за Хильвой, чтобы она и ее дети получали достаточные пайки, и лично следил за тем, чтобы они пользовались медицинским вниманием, когда болели. Мы стали добрыми друзьями.
В нашем мире, где почти все, касающееся секса, опасно, запретно и секретно, большинство молодых людей получают свой первый житейский опыт от вдов или разведенных женщин. Чего я не знал, так это того, что женщины так же хотят секса, как и мужчины. Эта взаимная потребность стала для меня откровением.
Все то время, когда мне казалось, что я соблазняю Хильву, на самом деле она соблазняла меня. Когда она сказала мне, что у нее есть особый подарок к моему восемнадцатилетию, я подумал, что это наверно шапочка или что-нибудь вышитое ею.
Вкус граната, испытанный в первый раз, оказался не таким, о каком мечталось. У Хильвы было четверо детей, но она была наивна и почти невинна, занимаясь любовью. Она с детства была полна обычных страхов и запретов. И эти страхи забирались в постель вместе с нами. Вместе с виноватыми рыданиями и странными вспышками хихиканья это отчуждало и было стеснительно.
К счастью, наши отношения превозмогли эту первую нашу ночь. Хильва осторожно кивала мне на ходу, когда у нее выдавалось безопасное время. Визиты стали частыми и весьма приятными.
Но мне стало казаться, что что-то здесь не так. Что-то подсказывало, что не надо нам так торопиться. Нам нужна дисциплина, как во время поста в месяц рамадан. Когда я сказал ей об этом, Хильва покраснела и отвела взгляд. Мы попытались. И были вознаграждены.
И тогда Аллах наградил меня величайшей честью. Однажды она созналась, что я гораздо лучший любовник, чем ее покойный муж. Много раз она хвалила мою мягкость и уже не так страшилась говорить обо всем и исследовать интимные места.
Все стало спокойно, слишком спокойно.
Мы жили в перенаселенном квартале, и мои приходы и уходы стали замечать. Несколько раз я не мог прийти, а она этого хотела, расстраивалась и требовала. Я стал испытывать неловкость. Теперь, когда прошла новизна, я стал побаиваться ее растущего чувства собственности.
Откровенно говоря, я почувствовал облегчение, когда однажды вечером она не выдержала и сказала, плача, что мы больше не должны видеть друг друга, потому что у нее есть законный и серьезный поклонник. Я изобразил ужасную печаль, бил себя в грудь, я даже притворился, что ревную. Но уходя, я чуть не вскрикнул от облегчения.
Добавив таким образом это новое качество к своему характеру, я продолжил начатое. Как учитель в школе Вади Бакка, я знал, что у многих моих учеников овдовели матери и сестры. Я поставил себе целью навестить каждую из них, чтобы поговорить об учебе ее сына.
Поразительно, как скоро крадущийся волк начинает чуять добычу. Было совершенно удивительно, что так много женщин готово это делать, и еще более удивительно, что я стал пользоваться спросом.
Не хочу хвастаться подобно другим мужчинам, но почти все мои подружки-вдовы уверяли меня, что я принадлежу к лучшим в мире любовникам. Уверен, что таким сделали меня терпеливость и нежность.
И хотя было трудно, я хранил это в себе. Я не хотел позорить этих женщин и не хотел делиться ими. Я принял свое возмужание скромно.
После отъезда Пера Ольсена отец, казалось, был доволен своим чиновничьим положением. До гибели Иерихонского проекта он никогда не позволял нам пользоваться преимуществами нашего положения. Теперь же наша семья из девяти человек, включая нового ребенка Фатимы и Камаля, приобрела четырнадцать продуктовых карточек. Ибрагим реквизировал стройматериалы, и нам построили хороший дом поближе к шоссе.
Пера Ольсена заменил крошечный человек из Бирмы по имени Не Све. Отец отнюдь не недооценивал его возможности из-за малого роста. А Не Све был достаточно проницателен, чтобы понимать, что жизнь будет проще и спокойнее с хаджи Ибрагимом на его стороне. Он был из той страны, где обмен одолжениями — в такой же степени образ жизни, что и у нас. И с самого начала они отлично поладили.