Амир-джандар вышел.
Несколько лет назад, – заговорил султан, – я хотел низложить халифа. Он снарядил против меня двадцатитысячное войско под командованием мамлюка Куш-Темира, я разбил их, осадил Багдад, но потом передумал. Всем не объяснишь, за какие грехи я его арестовал. Но будут говорить, хорезмшах вероотступник, захватил самого халифа. Опустошил все его окрестности, но Багдад брать не стал. Мы возвращались через Курдистан. Я остановился возле одной крепости, принадлежащей главе туркмен ал-Йива. Я ехал налегке, без гарема, и послал к нему своего евнуха Сираджа с просьбой прислать мне невольницу, пригодную для ложа. Тот ответил, что, у него нет кого-либо достойного для султанского ложа, кроме его сестры. Делать было нечего, я согласился на заключение брака. На следующий день я двинулся дальше, оставив там ее. А через некоторое время ко мне прибыл слуга-евнух с сообщением, что она забеременела в ту же ночь. Я вызвал ее к себе, и она родила мне сына, Кайкамар-шаха. К сожалению, мальчик прожил всего три года, он умер в окрестностях Хилата… Да, его осада дорого обошлась мне.
Али с удивлением заметил, как лицо султана скривила гримаса, он пытался удержать слезу. После долгой паузы Джалал ад-Дин спросил:
– Расскажи мне, как ты в Табризе оказался, бежал от монголов?
– Нет, я был уже там, когда они взяли Байлакан. Иначе я бы погиб вместе со своей семьей. Я учился в медресе, отец послал меня, чтобы я, вернувшись, помог ему растить детей от второго брака. Но сам оказался без моей защиты. Моя мама умерла при моем рождении. После медресе я по рекомендации попал в суд, работал катибом у Кавама Джидари.
– А как ты у Шамс ад-Дина оказался?
– Кавама Джидари уволили, отстранили от судейства, когда вы осадили Табриз, и я остался без работы.
– Я что-то не припоминаю, чтобы я отстранял кади Табриза.
– Малика-Хатун, жена Узбека, очень хотела выйти за вас замуж, но она была в действующем браке. Узбек не давал ей развода.
– Но я сам видел свидетельство.
– Оно было выдано другим судьей. Кавам Джидари отказался подтвердить развод, и тогда Малика-Хатун отстранила его.
– Вот как – сказал султан. – Надо же было додуматься до такого. А может быть, это любовь, как ты думаешь?
– Может, – согласился Али. – Но зачем, в таком случае, она сбежала от вас впоследствии?
– Ты и это знаешь, – нахмурился султан. – Я смотрю, ты хорошо осведомлен о моей личной жизни.
– Простите, ваша жизнь интересна всем, о вас говорят везде.
– Шараф ал-Мулк преследовал ее, негодяй. В то время, когда я был на войне. Мне было не до нее. И она наделала ошибок. Позвала на помощь хаджиба Али.
– Возможно у нее, наверное, не было выхода, – сказал Али.
– Почему же? Надо было найти меня или терпеть, пока я не вернусь с войны. Но она прибегла к предательству, обратившись к моему врагу. Она была независимой. Это оборотная сторона брака с царицами. Представляю, как с ней натерпелся Узбек. Ты женат?
– Еще нет.
– Ах, да, ты же влюблен в дочку Шамс ад-Дина. Надеюсь, взаимно.
– Я тоже надеюсь.
– Значит, тебе тоже предстоит узнать характер девушки из знатного дома.
– Это вряд ли, – вздохнул Али.
– Почему?
– Как раз по этой причине. Шамс ад-Дин вряд ли отдаст дочь за простолюдина.
Султан задумался.
– В этом есть определенная несправедливость, – сказал он. – Такой образованный, умный и преданный своему господину молодой человек, по своему положению недостоин взять в жены дочь вазира. Но ничего, эту несправедливость мы сейчас устраним. Эй, кто там! – султан хлопнул в ладоши. В шатер заглянул гулям.
– Позовите Насави.
Через некоторое время в шатре появился канцлер. Али с интересом и удивлением, ждал, что будет дальше.
– Слушаю, государь.
– Напиши маншур о том, что хорезмшах жалует этому юноше титул малика[156]…
– Какой город тебе нравится?
– Нахичеван, подумав о Ладе, – сказал Али.
– Нахичеван отдать не могу, – сказал Джалал ад-Дин, – он принадлежит моей жене Джалалийе. Табриз тоже трогать не будем, Шамс ад-Дин итак был обижен мною. А как насчет Байлакана?
– Монголы от него камня на камне не оставили, – заметил Али.
– Ты, видно, давно там не был. Шараф ал-Мулк восстановил его. Хоть какая-то польза была от него. Очень любил хозяйством заниматься, правда, в свою пользу. Он как- то зимой нагнал людей, разжег костры, а когда земля оттаяла, заставил их рыть каналы. А когда они были готовы, сдал их в аренду за восемьдеся тысяч динаров. Я удивляюсь тому человеку, который взял у него канал от Аракса в аренду.
– А я не удивляюсь, – заметил Али. – Попробовал бы он не взять.
Султан улыбнулся.
– Это так. Значит, Байлакан?
– Ваша щедрость, султан, не знает границ, – заговорил Али осторожно. – Не знаю, чем я этому обязан, но вы одарили меня сверх меры тем, что пожаловали титул малика. Но Байлакан не надо. Это слишком много для меня. Я человек скромный.
– Ты отказываешься от моего подарка? – спросил Джалал ад-Дин.
– Простите меня, султан, я знаю, что дареному коню в зубы не смотрят, как говорил мой друг Егорка. Но мне ничего не нужно, правда.
– Это тот светловолосый, который присвоил мою добычу?
– Да.
– Никогда ему этого не прощу. Ведь это был мой лучший выстрел. Тем не менее, я выделяю тебе в икта Байлакан, хочешь, владей им. Не хочешь, держи маншур при себе.
– Благодарю вас, султан.
Посмотрев на канцлера, который все это время терпеливо ожидал, закончил – … отдает ему в икта Байлакан.
Насави достал из кожаной сумки, висевшей у него на боку, свиток бумаги, чернильницу и калам. Сел, скрестив ноги, и на специальной дощечке стал писать указ.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Али.
– А батюшку?
– Мухаммад.
– Лакаб имеется?
– Нет.
– Откуда родом?
– Из Байлакана. Но живу в Табризе.
– Будешь именоваться Али Мухаммад ал-Байлакани.
– Может, лучше Табризи? – спросил Али. – Так красивей звучит.
– Лакаб дается по месту рождения, – строго сказал канцлер. Он протянул бумагу султану. Тот размашисто подписал ее.
– Благодарю тебя, Насави, – сказал Джалал ад-Дин. – Ты свободен.
Канцлер поклонился и вышел.
– Поздравляю, теперь ты малик – сказал Джалал ад-Дин. – И можешь с полным основанием посвататься к дочери Шамс ад-Дина. Что бы ни случилось, храни мой маншур. Придет время, предъявишь его моему сыну, который придет сюда мстить за отца. Ты знаешь, мой отец, спасаясь от татар и будучи в затруднительном положении, давал своим придворным, не оставившим его в трудную минуту, земельные наделы с отсрочкой исполнения. Потом после смерти отца, эти люди пришли ко мне и предъявили отцовские указы, и получили от меня все, что он обещал им.
В шатер вошел Раджаб и доложил, что танцовщиц нашли, и они скоро будут доставлены. Но султан отказался от прежнего намерения.
– Долго искал, – сказал он, – мы уже передумали, верно? – спросил он у Али.
– Я с самого начала не хотел, – ответил Али.
– Он не хотел, а я передумал, – заявил султан.
– Позвольте мне удалиться, – попросил Али.
– Иди, – разрешил султан. – Хорошо, что ты пришел, развлек меня. Раджаб отведи его к Насави, он один спит в своей палатке, пусть приютит его. А завтра, Али, придешь ко мне, мы еще поговорим. Постой, вот тебе еще перстень от меня, в знак моего расположения. Это серебро, но так даже лучше, из-за золота могут убить, времена смутные. А завтра приходи ко мне, мы еще потолкуем. Не торопись уезжать.
– Раджаб, – приказал он, – слышишь, без моего разрешения не отпускайте его.
– Слушаюсь, – ответил начальник охраны.
Али еще раз поблагодарил султана и, сжимая в кулаке кольцо, в сопровождении Раджаба вышел из шатра. Несмотря на то, что стояла глубокая ночь, канцлер не спал, составляя письма.
– В чем дело? – недовольно спросил он, когда в его палатке появился Раджаб, а за ним Али.
– Султан сказал, чтобы я отвел его к тебе, – заявил Раджаб.
– Зачем?
– Будет спать здесь.
– Как это спать, я здесь работаю между прочим, как ты видишь.
Работай.
– Но он мне будет мешать.
– Чем это он будет тебе мешать, он будет спать.
– Вот именно, он будет храпеть. И сбивать меня с мысли.
– С чего ты взял, что он будет храпеть?
– Да по нему видно, что он будет храпеть.
– Вообще-то я не храплю, – робко заметил Али. Но его никто не услышал. Два царедворца продолжали препираться друг с другом.
– Я китаб ал-мунши, – заявил Шихаб. – Этот шатер моя канцелярия, здесь не могут находиться посторонние…
– Иди, скажи это султану.
– …Особенно простолюдин. Веди его к себе.
– В моей палатке спит десять человек охраны, к тому же он не простолюдин, – нашелся Раджаб. – Он малик.
– А, ну да, – с досадой признал Насави, разыскав соответствующий указ, он сунул его Али. – Возьмите, ваша светлость. Я его уже зарегистрировал и поставил печать. Можете лечь в том углу и постарайтесь не храпеть.
Довольный Раджаб сказал:
– Ну вот, это другое совсем, – и вышел, торопясь, пока сварливый канцлер не передумал.
Али прошел в указанный угол, лег на груду какого-то тряпья и пожелал канцлеру спокойной ночи. Тот ничего не ответил. Некоторое время Али слышал, как скрипит калам по бумаге, затем забылся радостным и одновременно тревожным сном.
Его разбудил крик гуляма, который кричал: «Вставайте, вставайте, наступил Судный день». Али поднялся и, плохо соображая, что происходит, вышел из палатки. Он увидел канцлера, садящегося на коня, который крикнул: «Спасайся, парень, дело плохо». Али побежал зачем-то к шатру султана, но вовремя остановился. Шатер окружал отряд татар. Около десятка пеших бойцов из его личной гвардии, яростно сражались с ними. Со стороны вдруг появился другой отряд, на сей раз хорезмийцев со знаменем, и напал на татар, отогнав их от шатра. Несколько слуг вывели султана в белой нательной рубашке из шатра. Джалал ад-Дин был бледен, и, кажется, плохо понимал, что происходит. Его посадили на коня и ускакали. После этого Али, бросился бежать в темноту.