Всего несколько минут назад я сел в поезд в Бенгхэме. Для ночного поезда в нем было довольно многолюдно, и пьяный болтливый громкоголосый парень, вошедший в вагон прямо передо мной, сильно расстраивался из-за того, что все купе, похоже, полностью заняты.
— Вот ведь чертовы британские поезда, — пьяно проворчал он, — либо совсем пустые, либо совсем полные. Никакой тебе организации — скажешь, не согласен?
Он ткнул меня локтем под ребра, покачиваясь вместе со мной в тускло освещенном коридоре.
— Э… ну да, — ответил я. — Так и есть!
Ни у кого из нас не было чемоданов, и когда мы пробирались по коридору в поисках свободных мест в темных купе, парень, которого я про себя назвал «Джок», вдруг резко затормозил.
— Ну что за хрень, только погляди! Еще и занавески задернули. Наверняка какая-нибудь парочка и шесть свободных мест. Черт бы их всех побрал. Только хрен я буду тут стоять, раз там места есть…
Дверь оказалась заперта изнутри, но это препятствие ни на мгновение не остановило Джока. Он продолжал колотить в деревянную раму двери, пока она осторожно не приоткрылась на несколько дюймов, после чего он просунул в щель ногу и толкнул дверь плечом, заставив ее полностью открыться.
— Нет, нет… — запротестовал худой бледный мужчина в пиджаке в полоску, закрывая собой проход. — Сюда нельзя, это купе зарезервировано…
— Чего? Ну-ка покажи мне бумажку, что места заняты, — Джок многозначительно постучал ногтем по пустому стеклу двери. — Тогда и тревожить тебя не стану, а пока что будь любезен, уступи-ка местечко…
— Нет, нет… — начал было снова возражать худой, но его быстро оборвала короткая команда за его спиной:
— Впусти их.
Я тряхнул головой и, зажав нос, надул щеки, чтобы прочистить уши — голос, доносившийся из тускло освещенного купе, звучал глухо и неестественно. Вероятно, поезд вошел в туннель, из-за чего у меня постоянно возникают проблемы с ушами. Бросив взгляд в окно в коридоре, я тут же понял, что ошибся — вдали на темном горизонте виднелось красное сияние коксовых печей. Так или иначе, странный эффект — резонанс? — тут же прошел, поскольку голос Джока прозвучал совершенно обычно:
— Ну, вот так-то лучше, пропусти-ка.
Оттолкнув плечом стоящего в дверях, он неуклюже опустился на сиденье рядом со вторым незнакомцем. Войдя в купе и закрыв за собой дверь, я увидел, что незнакомцев всего четверо; вшестером, включая Джока и меня, мы могли вполне удобно разместиться на восьми сиденьях, расположенных по четыре лицом друг к другу.
Я всегда был человеком довольно стеснительным, так что бросил лишь мимолетный взгляд на каждое из трех новых лиц, прежде чем достать книжку в мягкой обложке, которую купил днем в Лондоне. Взглядов этих, однако, оказалось вполне достаточно, чтобы я отложил книгу, поняв, что трое друзей человека в полосатом пиджаке выглядят весьма необычно — особенно один, крайне высокий и тощий, напряженно сидевший рядом с Джоком. Остальные двое соответствовали примерно тому же описанию, что и Полосатый, как я начал мысленно его называть, если не считать того, что у одного из них были тонкие усики; но четвертый, высокий, был совсем другим.
Мне хватило даже короткого взгляда, чтобы заметить, что, на фоне остальных черт лица, рот его выглядит крайне странно — так, словно он просто нарисован на лице, простая красная линия, без каких-либо признаков губ или чего-либо, указывающего на наличие соответствующего отверстия. Обращали на себя внимания также толстые уши и густые брови, а столь пронизывающего взгляда мне не доводилось видеть еще никогда. Возможно, именно потому я быстро отвел глаза. Лицо его было настолько лишено какого бы то ни было выражения, что у меня промелькнула неприятная мысль о некоем колдовстве; по крайней мере, это объясняло, почему дверь была заперта.
Неожиданно Полосатый, сидевший рядом со мной и прямо напротив Безротого, вздрогнул, и, подняв взгляд от книги, я увидел, что оба смотрят прямо в глаза друг другу.
— Скажи им… — произнес Безротый, хотя я был уверен, что его странные губы даже не шевельнулись, а голос вновь показался искаженным, словно слова его проходили через целый лабиринт коридоров, прежде чем достигнуть моих ушей.
— Э… сейчас почти полночь, — сообщил Полосатый, болезненно улыбнувшись сначала Джоку, а потом мне.
— Угу, — язвительно заметил Джок. — Каждую ночь, и примерно в это время… Ты весьма наблюдателен…
— Да, — сказал Полосатый, не обращая внимания на насмешку. — Так оно и есть, но все дело в том, что мы трое… вернее, четверо, — поправился он, кивая в сторону своих спутников, — члены малоизвестной… э… религиозной секты. Мы должны совершить обряд, и были бы вам весьма признательны, если бы вы, джентльмены, вели себя тихо…
Я понимающе кивнул. Я человек вполне терпимый, но Джок считал иначе.
— Секта? — резко бросил он. — Обряд? — Он с отвращением покачал головой. — Так, я член Шотландской церкви, и вот что я вам скажу — к черту все ваши языческие обряды…
Безротый сидел выпрямившись, не говоря ни слова и ничего не делая, но когда он повернулся и посмотрел на Джока, глаза его сузились до щелочек, а брови неодобрительно сошлись над переносицей.
— Э… возможно, будет лучше, — поспешно сказал Полосатый, наклоняясь через узкий проход к Безротому, настроение которого явно переменилось, — если они… э… заснут?
Это абсурдное заявление или вопрос, после которого Джок тупо уставился на Полосатого, а я изо всех сил пытался понять, что имеется в виду, было адресовано Безротому, который, не сводя взгляда с разъяренной физиономии Джока, согласно кивнул.
Не знаю, что произошло после — мне показалось, будто меня внезапно «выключили». Я заснул, но не совсем, скорее погрузился в транс, полный странных впечатлений и мысленных образов, изобилующий неприятными и реалистичными ощущениями, туманными обрывками мыслей и воспоминаний, которые всплывали в моем сознании, смешиваясь с мыслями странных людей в одном купе со мной…
Но даже в этом полусонном состоянии мозг мой продолжал работать, возможно, даже в полной мере. Все мои чувства продолжали действовать: я слышал стук колес и ощущал едкий запах табака из пепельниц в купе. Я видел, как Усатый достает с полки над головой складной столик, раскладывает его и ставит в проходе, между собой и Безротым и Полосатым с его спутником, видел рисунки на его крышке, вызывавшие ассоциации с экзотическими творениями Чандлера Дэвиса[6], и пытался понять их предназначение. Голова моя, похоже, откинулась назад, опершись об угол мягко покачивающегося купе, поскольку я видел все это, даже не двигая глазами — на самом деле я сильно сомневался, что вообще могу двигать глазами, и не помню, чтобы даже пытался это делать.
Я увидел книгу — том в необычном переплете, название которого, «Тосканские ритуалы», было написано архаичными выжженными буквами на его корешке. Книгу достал Полосатый и благоговейно раскрыл на ритуальном столике, так что все, кроме Безротого, Джока и меня, могли видеть текст. Однако Безротого, казалось, приготовления нисколько не интересовали, словно он уже видел все это раньше, много раз…
Зная, что я сплю — или нет? — я подумал о названии — «Тосканские ритуалы». Где я мог прежде слышать о подобной книге или книгах? Я подсознательно чувствовал, что название мне знакомо, но в какой связи?
Где-то на границе поля зрения я видел Джока, голова которого безвольно покачивалась, судя по всему, в таком же трансе, а глаза неотрывно смотрели на задернутые занавески на окне купе. Уголком правого глаза я видел губы Полосатого и Усатого, двигавшиеся почти в идеальном ритме, и представил себе губы Другого — так я назвал четвертого, остававшегося для меня невидимым, — делавшие то же самое. Все хором негромко читали некую замысловатую молитву.
Молитву? «Тосканские ритуалы»? Какому темному «божеству» они поклонялись?… И почему именно эта мысль возникла в моем спящем или загипнотизированном мозгу? И что теперь делает Усатый?
Он доставал из сумки какие-то предметы, аккуратно выкладывая их на церемониальный столик. Три из них он положил в одном углу стола, ближе к Безротому. Круглые пшеничные хлебы в форме колес с ребристыми спицами. Кто там писал о жертвоприношении круглых хлебов?..
Фест?[7] Да, Фест — но опять-таки, в какой связи?
Потом я услышал имя, произносимое нараспев троими участниками ритуала, но среди них не было Безротого, который продолжал сидеть выпрямившись.
— Сумман, Сумман, Сумман… — пели они, и неожиданно все встало на место.
Сумман! Которого Марциан Капелла называл Повелителем преисподней… Теперь я вспомнил… об ужасных «Тосканских ритуалах», «книгах, содержащих литургию Сумману…», как писал Плиний в своей «Естественной истории». Конечно же, Сумман, владыка Ночи, Ужас, Идущий во Тьме, Сумман, у которого было столь мало поклонников и культ которого был окружен такой тайной и страхом, что, если верить святому Августину, даже самые любознательные не могли ничего о нем узнать.
Значит, Безротый, который вел себя столь равнодушно во время обряда, в котором участвовали остальные, наверняка был жрецом культа.
Хотя взгляд мой был прикован к одному месту, и в центре моего поля зрения находилась одна из трех картинок на стене купе, прямо над головой Усатого, я, тем не менее, отчетливо видел лицо Безротого, а слева, словно в тумане, лицо Джока. Молитва подходила к концу, завершаясь призывом к «божеству» и предложением хлеба. Похоже, впервые за все время Безротый проявил какой-то интерес к происходящему. Он повернул голову, взглянув на столик, и когда я уже не сомневался, что он протянет руку и возьмет хлеб, поезд дернулся, и Джок соскользнул со своего сиденья, так что голова его оказалась где-то на уровне правой руки Безротого. Безротый резко повернул голову, и в его холодных глазах блеснула неподдельная ярость. Брови его ощетинились, черты лица напряглись, и лишь странный нарисованный рот оставался лишенным каких бы то ни было эмоций. Однако он даже не попытался подвинуть голову Джока.