что же тебя не устраивает в его доме? Разве с тобой не обращаются гораздо лучше, чем ты заслуживаешь? Разве тебе хоть чего-то не хватает? Разве за всю твою жизнь у тебя когда-нибудь был такой дом, такой стол и такое обслуживание, как здесь? Говори!
– Нет! – ответила Хайди.
– А то я не знаю! – с горячностью продолжала дама. – Ты ни в чём не знаешь недостатка, ни в чём! Ты неслыханно неблагодарный ребёнок, и от полного благополучия ты уже не знаешь, что бы такое учинить!
Но тут в Хайди поднялось и прорвалось наружу всё, что в ней давно копилось:
– Я хочу домой, и оттого, что я так долго не возвращаюсь, Снежинка всё время жалуется, а бабушка ждёт меня, и Щеглу достаётся хворостиной, если у Петера-козопаса нет сыра на обед, а здесь никогда не видно, как солнце прощается на ночь с горами. И если бы беркут летал над Франкфуртом, он бы кричал ещё сильнее, что так много людей сидят в тесноте и злятся друг на друга вместо того, чтобы уйти в горы, где человеку хорошо.
– Боже милостивый, ребёнок сошёл с ума! – вскричала фройляйн Роттенмайер и в ужасе понеслась вверх по лестнице, где с разбега налетела на Себастиана, который как раз собрался спуститься вниз. – Сейчас же приведите наверх эту несчастную! – крикнула она ему, потирая ушибленный лоб.
– Да-да, сейчас, спасибо, – ответил Себастиан, тоже потирая лоб.
Хайди с горящими глазами стояла на том же месте, от волнения дрожа всем телом.
– Ну что, опять что-то затеяла? – весело спросил Себастиан, но, внимательнее взглянув на Хайди, застывшую столбом, дружески похлопал её по плечу и сказал, утешая: – Ну-ну! Не надо мамзельке принимать всё так близко к сердцу. Веселее, это главное! Мне вот она тоже чуть дырку во лбу не протаранила, но нас этим не запугаешь! Ну? Так и будешь стоять на месте? Пойдём наверх, она нам так велела.
Хайди побрела вверх по лестнице – понуро и тихо, а не так, как обычно бегала – вприпрыжку. Себастиану жалко было смотреть на неё, он шёл позади и подбадривал Хайди:
– Только не сдаваться! Только не грустить! Прибавь храбрости! Мамзелька ведь у нас разумная, никогда не плакала, сколько у нас живёт, а ведь в её возрасте все плачут по двенадцать раз на дню, это известно. Котята наверху тоже весёлые, скачут по всему чердаку как придурочные. Сразу же отправимся с тобой к ним и посмотрим, как только дама от нас отстанет, да?
Хайди кивнула, но так безотрадно, что у Себастиана сжалось сердце, и он с состраданием смотрел вслед девочке, пока она не вошла в свою комнату.
За ужином в этот день фройляйн Роттенмайер ничего не говорила, но то и дело бросала в сторону Хайди насторожённые взгляды, как будто ожидая, что та в любой момент устроит что-нибудь неслыханное. Но Хайди сидела тихо, как мышка, и не шевелилась. Она не ела и не пила, только булочку припрятала в карман.
На следующее утро, когда господин Кандидат поднимался по лестнице, фройляйн Роттенмайер тайком отозвала его в столовую и там в тревоге поделилась с ним своими опасениями, что смена воздуха, новый образ жизни и непривычные впечатления свели ребёнка с ума. Она рассказала ему о попытке Хайди к бегству и повторила ему странные речи ребёнка – так, как она их запомнила. Но господин Кандидат успокоил фройляйн Роттенмайер, заверив её, что он и сам заметил, что хотя Адельхайд, с одной стороны, и весьма эксцентричная, но, с другой стороны, вполне в своём уме, так что у неё – при правильном обращении – постепенно может установиться необходимое равновесие, и он за этим присматривает; он полагает, что важнее всего обстановка и что он с нею не выходит за рамки обучения грамоте, коль уж она не в состоянии выучить буквы.
Фройляйн Роттенмайер немного успокоилась и отпустила господина Кандидата на занятия. Ближе к вечеру она припомнила, в каком виде застала Хайди в дверях, и решила, что надо бы привести одежду ребёнка в должный вид за счёт каких-то вещей Клары, пока не приехал господин Сеземан. Она поделилась своими соображениями с Кларой, и, поскольку та была согласна подарить Хайди часть своих платьев, платков и шляпок, дама отправилась в комнату Хайди, чтобы осмотреть её гардероб и выяснить, что из одежды можно оставить, а что выбросить. Но несколько минут спустя она вернулась, в ужасе заламывая руки.
– Что я вижу, Адельхайд! – воскликнула она. – Только этого ещё не хватало! В твоём платяном шкафу, в шкафу для одежды, Адельхайд, на дне этого шкафа что я нахожу? Гору булочек! Хлеб, говорю, Клара, хлеб в платяном шкафу! И такая вот куча накоплена! Тинетта! – крикнула она в сторону столовой. – Принесите сюда из шкафа Адельхайд старый хлеб и её измятую соломенную шляпу!
– Нет-нет! – закричала Хайди. – Шляпа мне нужна, а булочки – это для бабушки. – И Хайди бросилась вдогонку Тинетте, но фройляйн Роттенмайер изловила её.
– Ты останешься здесь, а этот хлам отправится туда, куда ему положено, – со всей определённостью сказала она, удерживая ребёнка.
Но тут Хайди бросилась к креслу Клары, упала перед ним на колени и в отчаянии разрыдалась, плача всё громче и горше, всхлипывая и жалуясь сквозь рыдания:
– Теперь у бабушки не будет булочек. Они были для бабушки, а теперь их выбросят, и бабушка не получит ничего! – Хайди рыдала так, как будто у неё разрывалось сердце.
Фройляйн Роттенмайер выбежала за дверь. Кларе стало страшно от рыданий Хайди.
– Хайди, Хайди, не плачь так, – взмолилась она, – перестань! Не рыдай так, смотри, я обещаю тебе, что дам тебе столько же булочек для бабушки и даже больше, когда ты поедешь домой, и тогда они будут свежие и мягкие, а твои ведь зачерствели совсем. Не плачь же, Хайди!
Но Хайди ещё долго не могла сдержать рыданий, однако утешение Клары она поняла и ухватилась за него, иначе бы не смогла успокоиться. Она ещё несколько раз удостоверялась и пытала Клару сквозь слёзы:
– Ты дашь мне столько булочек для бабушки, сколько у меня было, да?
И Клара заверяла её снова и снова:
– Конечно, конечно, даже больше, только не горюй!
К ужину Хайди вышла с покрасневшими, заплаканными глазами и, увидев свою булочку, опять не смогла сдержаться и всхлипнула. Но подавила слёзы, понимая, что за столом должна вести себя прилично. Себастиан же, подходя к Хайди, всякий раз делал примечательные жесты: он указывал то на свою, то на её голову, потом кивал и зажмуривался, как будто хотел сказать: «Не беспокойся! Я всё заметил и всё сделал как надо».
Когда позднее Хайди вернулась в свою комнату и хотела лечь в постель, она увидела спрятанную под одеялом свою измятую соломенную шляпку. С восторгом схватила её, стиснула, от радости измяв ещё больше, и потом спрятала в самый дальний угол шкафа, завернув в носовой платок. Шляпку спас для неё Себастиан: он был в столовой с Тинеттой в тот момент, когда ту позвали, и слышал жалобные стенания Хайди. Потом отправился за Тинеттой, и, когда та вышла из комнаты Хайди с ворохом булочек и шляпой поверх них, он быстро схватил шляпу со словами:
– Я сам выброшу!
И спас её на радость Хайди, на что и пытался намекнуть ей за ужином.
Хозяин выслушивает в собственном доме такое, чего ещё не слышал
Спустя несколько дней после этих событий в доме Сеземанов царило большое оживление с неистовой беготнёй вверх и вниз по лестнице, ведь только что вернулся из своей поездки хозяин дома, и Себастиан и Тинетта носили из его нагруженного экипажа наверх одну ношу за другой, поскольку господин Сеземан всегда привозил из других стран много вещей.
Сам он первым делом поднялся в комнату своей дочери, чтобы поздороваться с ней. Хайди сидела у неё, потому что время было предвечернее, которое девочки всегда проводили вместе. Клара встретила отца ласково, ведь она очень его любила, и добрый папа приветствовал свою Клерхен не менее нежно. Потом он протянул руку Хайди, которая забилась в уголок, и приветливо сказал:
– А это наша маленькая швейцарочка. Поди сюда, дай мне руку! Вот так-то! Ну-ка скажи мне, вы подружились с Кларой? Не ругаетесь между собой, не ссоритесь, а?
– Нет, Клара всегда добра ко мне, – ответила Хайди.
– И Хайди тоже ни разу не пробовала со мной поссориться, папа, – быстро вставила Клара.
– Это хорошо, рад слышать, – одобрил папа, вставая. – А теперь ты мне позволишь, Клерхен, немного перекусить с дороги? Я сегодня ещё ничего не ел. А потом я снова приду к тебе, и ты посмотришь, что я привёз!
Господин Сеземан вошёл в столовую, где фройляйн Роттенмайер осматривала стол, накрытый для него. Выглядела она так, словно на неё обрушились все невзгоды разом. После того как дама заняла место напротив хозяина дома, он обратился к ней:
– Фройляйн Роттенмайер, я не знаю, что и подумать. Вы приготовили к моей встрече самое удручённое выражение лица из всех возможных. В чём причина? Клерхен, наоборот, оживлена и весела.
– Господин Сеземан, – начала дама с важной серьёзностью, – Клару это тоже затрагивает, мы ужасно разочарованы.
– Чем же? – спросил господин Сеземан, сделав глоток вина.
– Как вам известно, господин Сеземан, мы решили взять в дом подругу для Клары, а поскольку я знаю, какое большое значение вы придаёте тому, чтобы вашу дочь окружало всё исключительно благородное и доброе, я сразу подумала, что это должна быть швейцарская девочка. Я надеялась увидеть в нашем доме неиспорченное, чистое существо, о каких я много читала, которое, взрастая на чистом горном воздухе, так сказать, идёт по жизни, не касаясь ногами земли.
– Я-то полагаю, – заметил господин Сеземан, – что и швейцарские дети ступают по земле, когда хотят идти вперёд. В противном случае у них бы вырастали крылья, а не ноги.
– Ах, господин Сеземан, поймите меня правильно, – продолжала фройляйн, – я имела в виду одно из тех существ, сохранившихся в неприкосновенности в высокогорных регионах. Они проносятся мимо нас подобно неземному дуновению.
– И что бы делала моя Клара с таким неземным дуновением, фройляйн Роттенмайер?
– Нет, господин Сеземан, мне не до шуток, дело куда серьёзнее, чем вы думаете. Я ужасно, действительно ужасно разочарована.