ва Хайди открыла дверь в учебную комнату, как бабушка ласково воскликнула ей навстречу:
– А вот и ребёнок! Подойди-ка скорее ко мне и дай на тебя посмотреть.
Хайди подошла и своим звонким голосом отчётливо сказала:
– Добрый день, госпожа Сударыня!
– Ничего себе! – засмеялась бабуня. – Это у вас так говорят? Ты слышала это в Альпах?
– Нет, у нас так никого не зовут, – серьёзно объяснила Хайди.
– У нас так тоже никого не зовут, – снова засмеялась бабуня и ласково похлопала Хайди по щеке. – Но это ничего! В детской я для всех бабуня; так и называй меня, ведь это ты можешь запомнить, а?
– Да, это я могу хорошо, – заверила Хайди, – я перед этим так и говорила.
– Так-так, понимаю! – сказала бабуня и весело кивнула. Потом стала приглядываться к Хайди и время от времени снова кивала головой, а Хайди смотрела ей прямо в глаза, потому что они ей показались настолько родными, что Хайди стало совсем хорошо, и в целом бабуня так нравилась Хайди, что на неё всё время хотелось смотреть. У неё были такие красивые побелевшие волосы, окаймлённые красивой кружевной оборкой, и две широкие ленты свисали с чепца и постоянно трепетали, как будто бабуню овевал ветерок, что казалось Хайди особенно привлекательным. – А как зовут тебя, дитя моё? – спросила бабуня.
– Меня зовут только Хайди, но я должна помнить, что зовусь Адельхайд. – Хайди осеклась, почувствовав себя немного виноватой, поскольку так и не отозвалась на оклик вошедшей в комнату фройляйн Роттенмайер: «Адельхайд!», всё ещё не привыкнув к этому имени.
– Госпожа Сеземан, бесспорно, согласится, – вставила вошедшая, – что я должна выбирать то имя, которое можно произнести без стеснения, хотя бы в присутствии прислуги.
– Бесценная Роттенмайер, – ответила госпожа Сеземан, – коль уж человека зовут «Хайди» и он к этому имени привык, то я так и буду его называть, на этом и порешим!
Фройляйн Роттенмайер было не по себе оттого, что старая дама постоянно называла её только по фамилии, без «фройляйн»; но ничего не поделаешь, бабуня как пошла однажды своим путём, так и не сворачивала с него, и против этого не было средства. Госпожа Сеземан была достаточно проницательна и сразу же заметила, что́ происходит в доме, как только ступила на порог.
Когда на следующий день по её прибытии Клара, по своему обыкновению, прилегла отдохнуть после обеда, бабуня села рядом с ней в кресло и на несколько минут прикрыла глаза. Немного подремав, она встала и вышла в столовую. Там никого не было.
– Да она никак спит, – сказала бабуня сама себе, направилась к комнате дамы Роттенмайер и властно постучала в дверь.
Через некоторое время та выглянула и испуганно отпрянула при виде нежданной гостьи.
– Где в это время младшая и чем она занимается – вот что я хотела бы знать, – сказала госпожа Сеземан.
– Она сидит у себя в комнате и может заниматься там чем угодно, лишь бы тихо. Но знала бы госпожа Сеземан, какие каверзные вещи иногда выдумывает это создание! Вещи, о которых в приличном обществе и не расскажешь!
– Я бы тоже так поступала, если бы меня заставили сидеть дома одну, как этого ребёнка, могу вас заверить, и мне было бы всё равно, какими словами вы станете рассказывать в приличном обществе о моих проделках.
– В том-то и беда, – воскликнула фройляйн Роттенмайер, заламывая руки, – что ребёнок не умеет читать и не знает, что ему делать с книгами! За всё это время она не осилила даже азбуку. Нет никакой возможности внушить этому существу хотя бы одно понятие, об этом может рассказать господин Кандидат! Не обладай этот замечательный человек терпением ангела небесного, он бы уже давно прекратил эти занятия.
– Так, очень странно, а с виду не скажешь, что этот ребёнок не способен обучиться грамоте, – сказала госпожа Сеземан. – Приведите-ка её ко мне, пусть пока посмотрит картинки в книжках.
Фройляйн Роттенмайер хотела ещё что-то добавить, но госпожа Сеземан уже отвернулась и быстро зашагала к себе в комнату. Её весьма удивило сообщение об ограниченности Хайди, и она решила разобраться во всём, но без господина Кандидата, которого, впрочем, ценила за его добрый характер; она всегда сердечно приветствовала его при встрече, но тут же норовила куда-нибудь сбежать, чтобы не оказаться вовлечённой в разговор с ним, потому что манера его речи была для неё тяжеловата.
Придя в комнату бабуни и увидев великолепные цветные картинки в привезённых ею книгах, Хайди широко раскрыла глаза. Когда бабуня перелистнула очередную страницу, Хайди внезапно вскрикнула; горящим взором она впилась в фигурки на картинке и долго их рассматривала, потом из её глаз брызнули слёзы, и она разрыдалась. Бабуня взглянула на картинку. Там был изображён красивый зелёный луг, на котором паслись разные животные. Посередине стоял пастух, опираясь на длинный посох и довольно глядя на животных. Всё изображение словно бы тонуло в золотом сиянии, поскольку на горизонте как раз заходило солнце.
Бабуня взяла Хайди за руку.
– Иди, иди сюда, детка, – сказала она самым ласковым тоном, – не плачь, не плачь. Это тебе о чём-то напомнило… Но посмотри, ведь тут ещё написана целая история к этой картинке, и вечером я тебе её расскажу. В этой книге ещё много интересных историй, все их можно прочитать и пересказать. Давай-ка обсудим кое-что вместе, вытри слёзы, вот так, стань вот тут, передо мной, чтобы я на тебя смотрела прямо. То-то же, вот теперь мы снова повеселели.
Но потребовалось некоторое время, чтобы Хайди перестала всхлипывать. Бабуня дала ей успокоиться и ободряюще проговорила:
– Ну-ну, всё хорошо, сейчас мы обе довольны.
Когда ребёнок утешился, она сказала:
– А теперь расскажи мне, дитя моё, как проходят занятия с господином Кандидатом, нравится ли тебе учиться и что ты уже умеешь?
– О нет, ничего не умею, – со вздохом ответила Хайди, – но я и раньше знала, что научиться нельзя.
– Чему нельзя научиться, Хайди, что ты имеешь в виду?
– Читать нельзя научиться, это слишком трудно.
– Ах вон оно что! И кто тебе это сказал?
– Петер мне говорил, а уж он-то знает, он много раз пытался научиться, но так и не смог, это очень трудно.
– Ну и Петер тебе попался! Но смотри, Хайди, нельзя же принимать на веру всё, что говорит Петер, надо и самой попробовать. Наверняка ты с такими мыслями и не слушала как следует господина Кандидата, и не смотрела на буквы.
– Это бесполезно, – заверила Хайди тоном полного смирения перед тем, чего не изменить.
– Хайди, я хочу тебе что-то сказать: ты даже не пробовала выучиться читать, потому что поверила на слово своему Петеру. А теперь поверь мне, я тебе обещаю, что ты уже очень скоро будешь читать, как и огромное количество детей, у которых такие же задатки, как у тебя, но не как у Петера. И ты должна знать, что будет потом. Вот ты увидела пастуха на красивом зелёном лугу. Как только ты научишься читать, ты возьмёшь эту книгу и сможешь узнать всю историю так, как будто тебе её кто-нибудь рассказал. Ты узнаешь всё, что было с его овцами и козами и какие замечательные приключения с ними происходили. Хотела бы ты это знать, Хайди, нет?
Хайди слушала с напряжённым вниманием и теперь с сияющими глазами ответила, набрав в грудь воздуха:
– О, если бы я умела читать!
– Теперь научишься, и на это уйдёт совсем немного времени, я уже вижу, Хайди, а теперь пойдём посмотрим, как там Клара, а книгу возьмём с собой.
И бабуня взяла Хайди за руку и направилась с ней в учебную комнату.
С того дня как Хайди хотела тайком убежать домой, а фройляйн Роттенмайер отругала её на лестнице и сказала, какая она оказалась неблагодарная, раз хотела убежать, и хорошо, что об этом не знает господин Сеземан, с ребёнком произошли перемены. Она поняла, что не может уйти домой, когда захочет, как ей обещала тётя, и что останется во Франкфурте надолго, быть может, навсегда. Хайди также поняла, что господин Сеземан сочтёт её неблагодарной, если она захочет уйти, и она решила, что бабуня и Клара тоже так подумают о ней. Поэтому Хайди никому на свете не могла сказать, что хочет домой, иначе бабуня, которая была к ней так добра, тоже рассердится, как рассердилась фройляйн Роттенмайер, а этого Хайди совсем не хотела. Но на душе у неё лежал камень, и он становился всё тяжелее. Она не могла больше есть и с каждым днём становилась всё бледнее. Вечерами подолгу не могла уснуть, потому что, когда всё вокруг затихало, перед глазами у неё оживал альпийский луг, весь в цветах и сиянии солнца, а когда она всё же засыпала, во сне ей являлись красные вершины Фалькниса и огненные снежные поля Чезапланы, и наутро Хайди хотелось радостно выбежать из хижины – но тут она обнаруживала себя в своей большой кровати во Франкфурте, так далеко, очень далеко от дома, куда ей было нельзя вернуться. И тогда Хайди вжимала голову в подушку и плакала долго, очень тихо, чтобы никто не слышал.
Безрадостное состояние Хайди не укрылось от бабуни. Она выжидала несколько дней и смотрела, не изменится ли дело и не покинет ли ребёнка эта подавленность. Но поскольку состояние не менялось, а по утрам бабуня иногда замечала, что глаза у Хайди заплаканные, то однажды она опять взяла ребёнка к себе в комнату, поставила его перед собой и сказала как можно ласковее:
– Скажи мне, чего тебе не хватает, Хайди? У тебя какое-то горе?
Но как раз по отношению к доброй бабуне Хайди не хотела показать себя неблагодарной, а то ведь в другой раз она уже не будет такой доброй. И Хайди печально сказала:
– Про это нельзя сказать.
– Нельзя? Может, ты скажешь Кларе? – спросила бабуня.
– О нет, никому на свете, – заверила Хайди, а вид при этом имела такой несчастный, что бабуне стало её жаль.
– Слушай, Хайди, – сказала она, – вот что я хочу тебе сказать: когда у человека горе, про которое никому нельзя рассказать, то жалуются Господу Богу на небе и просят Его, чтобы Он помог, ведь Он может помочь любому горю, какое нас угнетает. Это ты понимаешь, не правда ли? Ты ведь молишься каждый вечер Господу Богу, благодаришь Его за всё хорошее и просишь, чтобы Он хранил тебя от зла?