Господин Сеземан всё понял и отпустил тётю без дальнейших обсуждений. Теперь он призвал к себе Себастиана и объявил ему, чтобы тот без промедления готовился к отъезду; сегодня он доедет с ребёнком до Базеля, а завтра доставит девочку домой, после чего сразу может возвращаться назад; передавать на словах он ничего не должен, письмо, которое вручит дедушке, всё тому объяснит.
– Но тебе предстоит ещё одно важное дело, Себастиан, – сказал господин Сеземан в заключение, – и ты должен исполнить его в точности! Постоялый двор в Базеле, адрес которого я написал тебе на моей карточке, мне знаком. Предъявишь им карточку – и они дадут для ребёнка хорошую комнату. О себе позаботишься сам. Первым делом запри в её комнате все окна так надёжно, чтобы она не смогла их открыть. Когда Хайди уснёт, запри её дверь снаружи, потому что девочка бродит ночами во сне и может напороться на опасность, если выйдет в незнакомом доме из комнаты. Ты всё понял?
– Ах! Так это была она? – в изумлении вскричал Себастиан, мигом сообразив, что к чему во всей этой истории с привидениями.
– Да, это была она! А ты перетрусил, и Иоганну можешь сказать то же самое, да и все вы тут вместе – потешная команда.
Господин Сеземан ушёл к себе и сел за письмо Дяде Альму.
Смущённый Себастиан остался стоять посреди комнаты, повторяя про себя: «Если бы трусишка Иоганн не затолкал меня назад в комнату, я бы пошёл за той белой фигуркой. Теперь бы я так и сделал». Яркое солнце озаряло каждый уголок помещения, прогоняя ночные страхи, и Себастиан вполне был уверен в том, что говорил.
Между тем Хайди стояла в полном недоумении в своей воскресной курточке посреди комнаты и силилась понять, почему Тинетта разбудила её так рано, достала из шкафа одежду и помогла одеться, не говоря ни слова. Тинетта никогда не говорила с необразованной Хайди, это было ниже её достоинства.
Господин Сеземан вошёл в столовую, где уже было накрыто к завтраку, и воскликнул:
– Где же ребёнок?
Позвали Хайди. Когда она подошла к господину Сеземану, чтобы сказать ему «доброе утро», он вопросительно заглянул ей в лицо:
– Ну, что ты на это скажешь, малышка?
Хайди смотрела на него непонимающе.
– Да ты ничего не знаешь, – засмеялся господин Сеземан. – Ну, сегодня ты едешь домой, прямо сейчас.
– Домой? – беззвучно повторила Хайди и побледнела как снег. На какое-то время у девочки перехватило дыхание – так сильно сжалось её сердце от этого известия.
– А что, ты не хочешь? – смеясь спросил господин Сеземан.
– Нет-нет, я хочу, хочу! – воскликнула Хайди, и теперь лицо её залилось румянцем.
– Вот и хорошо, – ободряюще сказал господин Сеземан, садясь к столу и жестом приглашая Хайди сделать то же самое. – Сейчас как следует позавтракай, а потом в экипаж – и вперёд.
Но Хайди не могла проглотить ни кусочка, как ни старалась заставить себя из послушания. Она так разволновалась, что не могла понять, то ли она бодрствует, то ли видит сон и не придётся ли ей снова очнуться, стоя в ночной рубашке в раскрытых дверях дома.
– Пусть Себастиан возьмёт в дорогу запас провианта! – крикнул господин Сеземан фройляйн Роттенмайер, которая как раз входила в столовую. – Ребёнок не может есть по понятным причинам… Беги к Кларе, побудь у неё, пока не подадут экипаж, – ласково добавил он, повернувшись к Хайди.
Она словно этого и ждала: упорхнула тотчас. Посреди комнаты Клары лежал огромный чемодан, ещё раскрытый.
– Иди сюда, Хайди! – крикнула Клара ей навстречу. – Смотри, что я велела тебе упаковать! Иди сюда, ты рада?
И она стала перечислять платья и переднички, платки и швейные принадлежности.
– И вот ещё что, смотри, Хайди. – И Клара торжественно подняла корзинку.
Хайди заглянула в неё и подпрыгнула от радости, потому что там было не меньше дюжины булочек – красивых, белых и круглых, все для бабушки.
Дети в своём ликовании совершенно забыли, что скоро настанет мгновение расставания, а когда внезапно прозвучал клич: «Экипаж подан!», то печалиться уже не было времени.
Хайди побежала в свою комнату, там ещё оставалась красивая книга от бабуни, её никто не упаковал, потому что она лежала под подушкой, ведь Хайди не расставалась с ней ни днём ни ночью. Книгу она положила в корзинку с булочками. Потом распахнула свой шкаф, проверяя, не забыли ли уложить что-нибудь из её добра. Так и оказалось – в шкафу остался старый красный платок, фройляйн Роттенмайер сочла его недостойным чемодана. Хайди завернула в него ещё один предмет и положила сверху в корзинку, так что красный свёрток был на виду. Потом надела красивую шляпку и покинула свою комнату.
Девочкам пришлось прощаться наскоро, потому что господин Сеземан уже поджидал Хайди, чтобы проводить её к экипажу. Фройляйн Роттенмайер стояла на лестничной площадке наверху, намереваясь распрощаться с Хайди здесь. Заметив знакомый красный узелок, она выхватила его из корзинки и швырнула на пол.
– Нет, Адельхайд, – сказала она с укоризной, – из дома ты с этим не выйдешь: незачем тащить с собой старьё. Ну а теперь прощай.
После такого запрета Хайди не могла снова поднять свой узелок, но она с такой мольбой посмотрела на хозяина дома, как будто у неё отняли самое дорогое.
– Нет-нет, – решительным тоном сказал господин Сеземан, – пусть ребёнок возьмёт с собой всё, что захочет, хоть котят, не будем из-за этого нервничать, фройляйн Роттенмайер.
Хайди быстро подхватила с пола свой узелок, глаза её сияли от радости и благодарности.
Внизу у экипажа господин Сеземан протянул ей руку на прощание и сказал, что они с Кларой будут её вспоминать. Он пожелал ей всего хорошего, и Хайди поблагодарила его за всё добро, которое ей было здесь оказано, а под конец добавила:
– И господину доктору кланяйтесь от меня тысячу раз и передайте мою благодарность. – Ведь она очень хорошо запомнила, как вчера ночью доктор сказал ей: «Завтра всё будет хорошо». Так и случилось, и Хайди считала, что он этому поспособствовал.
Наконец ребёнка усадили в экипаж, туда же последовали корзинка, сумка с провиантом, а потом и Себастиан. Господин Сеземан ещё раз крикнул: «Счастливого пути!» – и экипаж тронулся.
Вскоре после этого Хайди уже сидела в поезде, крепко держа на коленях корзинку; она не хотела расстаться с ней ни на миг, ведь в ней лежали булочки для бабушки, их следовало беречь, и время от времени она поглядывала на них и радовалась. Всю дорогу Хайди сидела тихо, как мышка, потому что лишь теперь до её сознания по-настоящему дошло, что она едет домой к дедушке, на альм, к бабушке, к Петеру-козопасу, и тут перед глазами у неё ожили все воспоминания, одно за другим, – всё то, что ей предстояло снова увидеть. Она гадала, как там теперь всё выглядит, в голове роилось множество мыслей, и вдруг одна словно пронзила её, и Хайди испуганно спросила:
– Себастиан, а бабушка на альме точно не умерла?
– Нет-нет, – успокоил он её, – и не надейся, жива-здорова!
Потом Хайди снова погрузилась в свои мысли; лишь изредка она заглядывала в корзинку, проверяя, всё ли в порядке с булочками. После долгого молчания Хайди снова сказала:
– Себастиан, если бы совершенно точно можно было знать, что бабушка ещё жива!
– Да жива, жива! – ответил полусонный провожатый. – Куда она денется, с чего бы ей помирать.
Через некоторое время сон сморил и Хайди, и после минувшей беспокойной ночи и раннего подъёма ей так спалось, что проснулась она только оттого, что Себастиан тряс её за плечо:
– Подъём! Подъём! Сейчас выходим, прибываем в Базель!
На следующее утро снова была дорога. Хайди опять сидела, держа корзинку на коленях и ни за что не соглашаясь отдать её Себастиану, но сегодня она уже ничего не говорила и ни о чём не спрашивала, потому что ожидание с каждым часом становилось всё напряжённей. Но громогласное объявление – «Майенфельд!» – всё равно оказалось внезапным.
Она вскочила со своего места, как и Себастиан, для которого прибытие тоже стало неожиданностью.
И вот они стояли на перроне со своим чемоданом, а поезд умчался дальше, вглубь долины. Себастиан проводил его тоскливым взглядом, потому что ехать на нём, не зная забот, было куда лучше, чем теперь приступать к пешему маршу, да ещё с затяжным подъёмом в гору, да и небезопасно здесь, в этой полудикой стране, какой считал Швейцарию Себастиан. Поэтому он для начала внимательно осмотрелся, ища, у кого бы спросить дорогу на эту пресловутую «Деревушку».
Неподалёку от маленького станционного здания стояла небольшая арба с впряжённой в неё худой лошадёнкой. Широкоплечий мужчина грузил в арбу несколько больших мешков, которые прибыли этим же поездом. Себастиан подошёл к нему и спросил, каким путём будет надёжнее добраться до Деревушки.
– Тут любым путём надёжно, – коротко ответили ему.
Тогда Себастиан спросил, какой дорогой лучше идти, чтоб не сорваться в пропасть, и как бы переправить в Деревушку чемодан. Мужчина посмотрел на чемодан, прикинув на глаз его вес; потом сказал, что если он не очень тяжёлый, то он мог бы взять его к себе в арбу, поскольку сам он едет как раз в Деревушку. И так, слово за слово, они договорились, что мужчина возьмёт к себе в арбу и чемодан, и девочку, а потом от Деревушки кто-нибудь отведёт девочку на альм.
– Я могу и одна дойти, я знаю дорогу от Деревушки на альм, – сказала Хайди, которая внимательно прислушивалась к разговору.
У Себастиана камень свалился с сердца, когда он понял, что ему не придётся карабкаться в горы. Он отозвал Хайди в сторонку и передал ей тяжёлый свёрток и письмо к дедушке, объяснив ей, что свёрток – это подарок от господина Сеземана и его нужно положить в корзинку на самое дно, под булочки, и за ним нужен глаз да глаз, чтобы она его не потеряла, не то господин Сеземан сильно на неё рассердится на всю оставшуюся жизнь – это мамзельке следует хорошенько запомнить.
– Я не потеряю, – заверила Хайди и засунула свёрток вместе с письмом на самое дно корзинки.
Чемодан погрузили в арбу, и после этого Себастиан поднял Хайди вместе с её корзинкой на высокий облучок впереди воза, протянул ей руку на прощание и ещё раз напомнил тайными знаками, чтобы глаз не спускала с корзинки. Поскольку возница был рядом, Себастиан осторожничал, ведь он знал, что должен был вообще-то сам доставить ребёнка до места. Возница вспрыгнул на сиденье рядом с Хайди, и арба покатилась в сторону гор, тогда как Себастиан, радуясь своему освобождению от тяжкого восхождения в гору, направился к станционному зданию дожидаться обратного поезда.