ичики детей, то на своих чистеньких, ухоженных козочек. И те и другие ему нравились, и он довольно жмурился в улыбке.
Тут подоспел Петер. Увидев всю группу, собравшуюся на полянке перед домом, он медленно приблизился, протянул письмо Дяде, и, как только тот взял его в руки, Петер пугливо отскочил, заозирался, как будто чего-то боялся, а потом бегом припустил в гору.
– Дед, – сказала Хайди, с удивлением глядя на происходящее, – что это Петер стал вести себя так, как Турок, который вдруг почуял занесённый над ним прут? Он тогда шарахается прочь, мотает головой и прыгает.
– Может, и Петер чует занесённый над ним прут, которого он заслужил, – ответил дедушка.
Первый склон Петер пробежал единым духом, но, как только скрылся за пределы видимости, всё пошло по-другому. Тут он остановился и пугливо огляделся. Внезапно подпрыгнул и посмотрел назад так испуганно, как будто кто-то схватил его за шиворот. За каждым кустом, за любыми зарослями Петеру так и чудился полицейский из Франкфурта, который приготовился наброситься на него. Но чем дольше длилось это напряжённое ожидание, тем страшнее становилось Петеру, уже давно не знавшему ни минуты покоя.
Хайди тем временем занялась уборкой хижины, чтобы бабуня, когда приедет, всё застала в лучшем виде и порядке. Клара с пристрастием наблюдала за Хайди, находя её деятельность очень занятной.
Так незаметно для детей пролетели ранние утренние часы, и теперь можно было ждать прибытия бабуни, поглядывая на дорогу.
Дети, готовые к приёму, вышли из дома и сели рядком на скамье у стены, полные ожиданием предстоящего события.
Дедушка тоже подошёл к ним. Он сходил в горы и нарвал большой букет тёмно-синих горечавок, которые так красиво сияли на утреннем солнце, что девочки заахали при виде цветов. Дедушка понёс букет в дом. Хайди время от времени срывалась со скамьи и подбегала к краю полянки, чтобы выглянуть, не видно ли приближения процессии.
Но вот наконец-то и она! Впереди шёл проводник, потом – белый конь, на котором восседала бабуня, а в хвосте – навьюченный носильщик, потому что без запаса защитных средств бабуня никогда в Альпы не поднималась.
Процессия подходила всё ближе и ближе. Вот они уже поднялись на площадку. Бабуня увидела девочек с высоты своего коня.
– Что это такое? Что я вижу, Клерхен? Ты не сидишь в своём кресле! Как это может быть? – испуганно воскликнула она и торопливо спешилась. Но ещё не дойдя до детей, она всплеснула руками и ахнула в крайнем волнении: – Клерхен, да ты ли это? Или не ты? Румянец во всю щёку, вся кругленькая! Дитя моё! Я тебя не узнаю!
Тут бабуня уже хотела броситься к Кларе. Но неожиданно Хайди соскользнула со скамьи, Клара быстро опёрлась о её плечо, и дети неспешно прошлись перед хижиной. Бабуня вдруг замерла, сперва от ужаса: ей показалось в первое мгновение, что Хайди натворила что-то неслыханное.
Но что она увидела перед собой!
Клара шла рядом с Хайди, прямая и уверенная; обе сияли во всё лицо, обе с румяными щеками.
Бабуня бросилась к ним. Смеясь и рыдая, она обнимала свою Клерхен, потом Хайди, потом снова Клару. От радости бабуня не находила слов.
Тут взгляд её упал на Дядю, который стоял около скамьи и с мирной улыбкой смотрел на них троих. Бабуня подхватила Клару под руку и повела её к скамье с неутихающими возгласами восторга, не веря, что вот так, запросто, может пройтись с ребёнком. Тут она отпустила Клару и сжала обе руки старика.
– Мой дорогой Дядя! Мой дорогой Дядя! Как нам вас благодарить! Это ваша заслуга! Это ваша забота и уход…
– И горный воздух, и солнце Господа Бога нашего, – вставил Дядя, улыбаясь.
– Да, и конечно же замечательное молоко Лебедушки! – выкрикнула Клара. – Бабуня, если бы ты только знала, как я пью козье молоко и какое оно вкусное!
– Да я вижу это по твоим щекам, Клерхен, – смеясь, сказала бабуня. – Нет, тебя не узнать: округлилась, окрепла, даже вширь раздалась! Кто бы мог подумать, что ты когда-нибудь станешь такой! А подросла-то как! Клерхен, нет, неужели это правда? Я не могу на тебя наглядеться! Но мне надо сейчас же телеграфировать моему сыну в Париж, он должен немедленно приехать. Я не скажу ему почему, это станет самой великой радостью его жизни. Мой дорогой Дядя, как бы нам сделать это? Вы уже отпустили людей?
– Да, они ушли, – ответил он. – Но если дело такое спешное, то можно кликнуть сюда козопаса, время у него есть.
Бабуня настаивала на том, чтобы тотчас отправить депешу её сыну, потому что такое счастье нельзя откладывать ни на один день.
Тут Дядя отошёл в сторонку, сунул в рот пальцы и издал такой пронзительный свист, что по горам раскатилось разбуженное им эхо. Долго ждать не пришлось. Петеру этот свист был хорошо знаком, и он тут же примчался. Был он бледен как мел, полагая, что Дядя Альм намерен задать ему трепку. Но Петеру только передали бумагу, которую бабуня за это время исписала, и Дядя объяснил, что он должен тотчас снести её в Деревушку на почту, а заплатит Дядя потом сам, потому что столько поручений сразу Петеру не вынести.
И тот пошёл прочь с этой бумагой в руке, на сей раз опять с великим облегчением, поскольку Дядя, как оказалось, свистал его вовсе не затем, чтобы наказать, и никакой полицейский сюда не прибыл.
Наконец-то можно было спокойно, никуда не торопясь посидеть за столом перед хижиной, и бабуня потребовала, чтобы ей рассказали всё, с самого начала и со всеми подробностями. Про то, как дедушка каждый день пробовал с Кларой стоять и делать один шажок, как потом собрались в путешествие на пастбище, но ветром унесло кресло, как Клара от страстного желания посмотреть на цветы смогла сделать первый шаг и как потом постепенно пришло одно за другим. Но дети не так скоро смогли довести этот рассказ до конца, потому что бабуня то и дело прерывала его, разражаясь то изумлением, то похвалами, то благодарностями, и всякий раз она восклицала:
– Да разве такое возможно! И что, это действительно не сон? Неужели мы все сидим перед горной хижиной, а эта девочка напротив меня с круглым, свежим лицом – моя бывшая бледная, бессильная Клерхен?
И Клару с Хайди охватывала новая радость, что их сюрприз для бабуни удался на славу.
Между тем господин Сеземан закончил свои дела в Париже и тоже намеревался устроить сюрприз. Не написав матери ни словечка, он сел однажды солнечным летним утром на поезд и поехал в Базель, оттуда на следующее утро снова пустился в путь, потому что сильно заскучал по дочке, с которой был разлучён на всё лето. В Бад-Рагац он прибыл всего несколько часов спустя после отъезда его матери.
Известие, что она именно сегодня поехала в Альпы, было ему только на руку. Он тут же сел в поезд и отправился в Майенфельд. Услышав там, что можно доехать и до Деревушки, он так и сделал, полагая, что пешком ещё успеет натопаться в гору.
Господин Сеземан не ошибся: подъём в гору показался ему очень долгим и утомительным. А хижины всё не было видно, хотя он знал, что на половине пути должен наткнуться на жилище козопасов, потому что описание этого пути ему приходилось слышать несколько раз.
Всюду были видны следы пешеходов, иногда узкие тропинки расходились в разные стороны. Господин Сеземан не был уверен, что идёт верным путём, – возможно, хижина находится вообще по другую сторону Альп. Он огляделся в надежде увидеть живую душу, чтобы спросить дорогу. Но вокруг, насколько хватало глаз, ничего и никого не было ни видно, ни слышно. Только горный ветер временами проносился мимо него, в солнечной синеве звенели мелкие мошки, да какая-нибудь весёлая птичка насвистывала то там, то здесь на одинокой лиственнице. Господин Сеземан некоторое время стоял, подставив альпийскому ветру горячий лоб, чтобы остудить его.
Вдруг он заметил, что кто-то спускается ему навстречу с горы бегом; то был Петер с депешей в руке. Он бежал напрямик, срезая повороты, какие делала горная тропа, на которой стоял господин Сеземан. Как только бегун оказался достаточно близко, господин Сеземан помахал ему рукой, чтобы тот подошёл. Петер пугливо, бочком приблизился.
– Ну-ну, мальчик, поживее! – поторапливал его господин Сеземан. – А теперь скажи-ка мне, я этой дорогой доберусь до хижины, где живёт старик с девочкой Хайди, у которых гостят люди из Франкфурта?
Глухое восклицание ужасного испуга было ему ответом, и Петер с такой скоростью сиганул вниз, что на крутом склоне покатился кубарем и не мог остановиться – очень похоже на то, как летело кресло-каталка, только, по счастью, Петер не развалился на куски, как это случилось с креслом.
Лишь депеша жестоко пострадала от такого спуска и клочьями разлетелась в разные стороны.
– Поразительно пугливый житель гор, – пробормотал господин Сеземан, потому что расценил поведение Петера только как испуг перед чужим, появление которого произвело на простодушного сына Альп такое сильное впечатление.
Ещё немного понаблюдав за стремительным спуском Петера в долину, господин Сеземан продолжил свой путь.
Петер, несмотря на все усилия, не мог ни за что ухватиться и продолжал лететь вниз, время от времени кувыркаясь через голову.
Но для козопаса это было не самое страшное на тот момент, гораздо ужаснее были страх и отчаяние, наполнявшие его, ведь теперь он знал, что полицейский из Франкфурта уже здесь. Он не сомневался, что чужой – именно полицейский, недаром же он расспрашивал про франкфуртских, гостивших у Дяди. И вот на последнем склоне Петера швырнуло на какой-то куст, за который он смог наконец зацепиться. Некоторое время он лежал, приходя в себя и пытаясь осознать, что с ним теперь будет.
– Прекрасно, вот ещё один! – послышался голос совсем рядом с Петером. – Интересно, кто же завтра получит там, наверху, такого пинка, что скатится вниз, как плохо зашитый мешок с картошкой?
Шутником оказался пекарь. Он вышел немного отдышаться от своей жаркой повседневной работы и спокойно наблюдал, как Петер катился вниз, мало чем отличаясь от кресла-каталки.