У нее сдавило грудь. Она быстро направилась в санузел – сделать что-нибудь, хоть что-нибудь – и не придумала ничего лучше, кроме как быстро собрать волосы Нацуами в толстую косу, чтобы они не мешали ему умыться и прополоскать рот.
– Спасибо, – сказал он.
– Не за что. – Хайо вытерла глаза рукавом. И еще раз. – Чаю хочешь?
– Очень.
– У меня он не такой вкусный, как у Волноходца, – предупредила она и выскользнула из ванной, чтобы взять себя в руки.
Кухонные часы показывали без десяти пять утра – второй Час Тигра на исходе.
– А тебя о чем спрашивали? – поинтересовалась Хайо, когда они уселись за новый стол, согревая ладони о теплые стенки чашек.
– О яшиори. Замечал ли я признаки, что Токи постоянно его употребляет. Ведь это незаконно, так что Волноходец был весьма настойчив. Зачитал мне целый список «характерных особенностей поведения». – Уголки губ Нацуами опустились. – Непривычный режим сна, непоседливость и непредсказуемая вспыльчивость? Мой брат сам по себе такой – если у него день удался.
Хайо сдержала смешок:
– И всегда таким был?
– Последние девятьсот лет.
– Ты узнавал у Токифуйю, почему за тобой присматривают?
– Много раз. Он говорит, так необходимо на случай, если вернется бог, совершивший Падение Трех тысяч троих. – Хайо чуть чаем не подавилась. Нацуами, кажется, ничего не заметил. Зато увидел нарэдзуси, которые оставил Токифуйю. – Это что, нарэдзуси из макрели от Маруёси?
– Угощайся. – Она тоже взяла кусочек, когда Нацуами подвинул к ней коробочку. – А какое отношение тот бог и Падение Трех тысяч троих имеют к тебе?
– По версии Токи, я вступил с тем богом в решительный и праведный бой. – Свободной рукой Нацуами взмахнул невидимым мечом. – Но потерпел поражение, вследствие чего остался без единого храма и последователя и позднее без воспоминаний о моей бытности богом. В Онмёрё считают, что если тот бог вернется, то первым делом попытается меня разыскать, чтобы убить.
– Ты так говоришь – «по версии Токи»…
– Сам я ничего не помню о Падении Трех тысяч троих. – Нацуами перевел взгляд на свои испещренные шрамами руки. – Я знаю только то, о чем рассказывает мне Токи.
– И ты ему веришь?
– Ради него самого верю. У меня сложилось такое ощущение, что смерть прошла где-то совсем рядом, и его это задело. – Нацуами погладил шрам на костяшках, толщиной в палец. – Я больше не хочу причинять ему боль. Но сам же вижу, что я… странный. Для бога. Например, я могу спокойно существовать без духовного имени, хотя другие боги так не могут. И Токи не может объяснить, в чем дело.
– Ты хочешь вернуть свое духовное имя?
– Чтобы люди, которым я нужен, могли призвать меня? Конечно, разве это не естественное желание?
Повисла пауза. Свет мигнул, потом снова стал ярче, будто кто-то медленно моргнул. Хайо открыла было рот, намереваясь сменить тему, но Нацуами перебил ее:
– У меня с собой письмо от Дзуна.
Она выпрямилась:
– Серьезно?
– Я забрал его по пути из квартиры. Ты все еще хочешь его прочесть?
– Не боишься, что это станет точкой невозврата?
– Кажется, мы ее уже прошли. – Нацуами потянулся за своей корзинкой и достал из ее недр серо-голубой конверт с расплывчатым иероглифом приватности. – Я пытался уберечь тебя от беды, но мы все равно встретились. И если по просьбе Дзуна я не могу защищать тебя и твоего брата на расстоянии, значит, придется мне быть к вам поближе. И помогать, если в этом есть хоть какой-то смысл.
Он вынул письмо. Голубой лист бумаги, сложенный втрое. Начало было написано карандашом, середина – видимо, когда рука стала подводить, – белой пастелью, а конец был дописан кистью и белой тушью.
Адотворческая эн натянулась. Запели связанные с ней струны.
15-е, Пятый месяц
Нацу-сан,
Друг мой, я знаю, что ты бог. Прости. Кажется, ты не хотел, чтобы я узнал, но ты оказался весьма увлекательной загадкой. Я не удержался.
У тебя нет храмов, о тебе нет информации в библиотеках, у тебя есть только земное имя. Записи о тебе исчезли из архивов Оногоро – если они вообще были. У тебя есть некая сила, потому что все боги, которых я о тебе спрашивал, боялись назвать тебя по имени. И ты живешь без подношений мусуи.
Так что я пишу свое последнее письмо, нуждаясь именно в таком боге.
В таком, который не принимает оплату молитвами, потому что меня не будет, чтобы возносить молитвы.
В таком, который никогда не причинит боль тем, кто мне дорог, – ты ведь именно поэтому избегал встреч, не так ли?
Пожалуйста, защити моего брата Коусиро.
Он в опасности. Ты наверняка слышал о невезении Китидзуру Кикугавы. Боги говорят, что это природный феномен. Нет. За этим стоят божественные силы, но на мне заклятие молчания, и я не могу называть имен.
Теперь я все понимаю. Почему прокляли меня. И Коусиро.
Я виноват. Это я дал ему рефлексографию, которую он не должен был видеть.
Скажи ему, чтобы он сжег остатки своей коллекции. Передай ему, что я прошу прощения.
Я обещал однажды отвести тебя в театр. Прости, что не смогу сдержать слово.
Это даже хорошо, что мы встречались всего раз и больше не виделись. Все, что могло случиться, по-прежнему осталось между нами. Я сопереживаю тебе, ни за что не осуждаю, и я всем сердцем с тобой.
Мой добрый и прекрасный проклятый бог, молюсь, чтобы в следующей жизни наша эн сложилась лучше.
P. S. Сегодня из зоны оккупации приедут мои друзья. У них тут нет знакомых: ни людей, ни тем более богов. Я оставил им ключи от своей квартиры, но, если у тебя будут силы, оберегай их, как настоящий бог Оногоро, такой, который не выбирает себе любимчиков, равнодушно наблюдая за тем, как погибают остальные. Тогда моему духу будет легче.
Старшего брата зовут Мансаку Хакай. Младшую сестренку – Хайо Хакай.
– Если позволишь, – начал Нацуами, – я бы хотел помочь тебе найти того бога, который убил Дзуна, отравил Токи, пытается навредить Коусиро, и передать его в руки правосудия.
– Адотворение не имеет отношения к правосудию, Нацуами. – Хайо аккуратно сложила письмо и протянула ему. – Никто не забудет, никто не будет прощен. Адотворение не восстанавливает равновесие и справедливость. Это услуга, за которой люди обращаются потому, что им больно, и иногда они делают из этой боли бомбу, а мы принимаем ее в свои руки и взрываем вместо них, потому что умеем сделать так, чтобы не задело посторонних. Вот и все. Не вздумай путать адотворение и справедливость.
– Мне не важно, справедливо оно или нет. – Нацуами вперился взглядом в хаотичные мазки на конверте, заменяющие его имя. – Токи говорил, что в Онмёрё хотят поскорее закрыть дело Дзуна и квалифицировать его как проклятие по Веской Причине. Я не вижу другого способа показать причастным всю боль Дзуна, кроме твоих адотворческих умений.
Зажженные в память о Дзуне благовония сплетали паутинку дымных струй. Хайо проглотила последний кусок нарэдзуси, скомкала лист, в который он был завернут, потом склонила голову:
– Мы можем помочь друг другу.
Нацуами оживился, его глаза заблестели, и он поспешно поклонился в ответ.
– Значит, поможем. – По его лицу текли слезы. – Я так рад, что у нас есть эн. Прости, я не должен радоваться, это может тебе навредить, но я правда так рад! Так рад.
Хайо не заметила, как заснула. Она намеревалась не смыкать глаз до возвращения Мансаку, так что сидела и по памяти рисовала талисман приватности, увиденный в такси, пока Нацуами стелил себе постель, чтобы забыться полусном богов, прежде бывших людьми. Но стоило ей на секундочку уложить голову на руку, чтобы передохнуть, как она уснула крепким сном.
Сны были яркими.
Так бывает, если увесистый палец касается невесомого мыльного пузыря, заставляя радугу извиваться и танцевать под прикосновением. Хайо была мыльным пузырем, деформирующимся под божественным давлением, которое прижало ее всем своим весом на духовном слое.
Ей снилось, что из ее пупка тянется веревка цвета свежей крови. Она подергала и почувствовала, как вместе с веревкой дергаются внутренности. Сплетения нитей тянулись под одежду, ныряли под кожу, уходили внутрь тела, но боли не причиняли.
Второй конец уходил куда-то в черную яму, вырытую в заснеженной земле. Веревка дрожала под грузом чего-то тяжелого, что пыталось выползти из недр, лежащих глубже самого сна. Оно поднималось и несло с собой запах крови, листвы и сладкой грушевой мякоти.
Хайо была якорем. Она выжидала. Но создание так и не показывалось. Оно ползло и ползло по веревке, не в силах обрести плоть и выбраться из ямы.
И оно просило дать ему имя.
Без имени оно никогда не доберется до нее.
Но как же сильно оно жаждало быть названным.
Пятнадцать八塩折
…И они назвали это очищенное сакэ восьмой перегонки словом «яшиори», и было оно таким крепким, что от одного глотка великий восьмиглавый змей потерял сознание.
Нацуами что-то напевал в кухне. Мелодия была из тех, что считались модными веке эдак в одиннадцатом.
Потом в его напев влился голос Мансаку, причем он даже каким-то образом попал в мелодию, хоть и переврал слова. Раздался смех.
– Значит, вот как у богов работает память? Ты помнишь все события за тысячу лет жизни?
– У тех богов, кто когда-то были людьми, не так, – ответил Нацуами. – То, что было сто лет назад, я воспринимаю как рассказы бабушки с дедушкой, а более ранние события – как обрывки из народных преданий, которые помню только частями.
– Мансаку! – Хайо отлепила лицо от стола и вскочила, уронив наброшенное на плечи одеяло.