Мансаку погладил ее по затылку, потом подал платок, а сам пошел убрать ножницы и деньги в сейф.
Нацуами придвинулся поближе:
– Можно посмотреть?
Он протянул руку. Через секунду Хайо сообразила, что он хочет, и дала ему свою.
Он взял ее, повернул ладонью вверх и увидел, как на пальцах восстанавливается вязь иероглифов – темнее, чем та, что появлялась после написания сутр, помогающих удерживать силу.
Нацуами провел пальцем по знакам. Тяжелые тени его движений накрыли их обоих. Потом спросил:
– А как мы поймем, что проклятие уже действует?
– Катасиро сами дадут знать, когда начнется и окончится череда несчастий. – Хайо кивнула в сторону разложенных на полу кукол. – А Ритцу-сан просто почувствует. Сами пострадавшие не узнают, что за их неудачами стоит именно она. И потом, она платит за свою анонимность тем, что отдача от проклятий ударит по ней, а не по мне.
– А сами про́клятые будут знать, что их невезение именно твоих рук дело?
– Мои заклинания опирались на дух Ритцу-сан, взятый из ее пламени жизни, так что нет.
Нацуами как будто хотел задать еще какой-то вопрос, но вместо этого улыбнулся и накрыл ее руку своими:
– Ты опасный враг.
Хайо фыркнула. Руки у него были холодные.
– Только по найму.
Нацуами поколебался, потом добавил:
– Мансаку-сан сказал, что месть за Дзуна будет особым поручением. Какие у особого поручения есть отличия – кроме того, что тот, за кого мстят, уже мертв?
– Количество лет, которое я возьму из пламени жизни, чтобы выполнить заказ, – ответила она, потому что сама же решила отвечать на все, на что в силах ответить, и не становиться тюремщиком. – При особом поручении заказчик отдает все, что у него осталось.
Она ожидала, что Нацуами отдернет руки, отстранится от нее, как от кого-то нечистого. Но этого не случилось.
– Заказчик тоже умирает?
– Если честно, я не знаю, как это устроено. – Хайо отвела взгляд. – Дзун-сан – мое первое особое поручение. Я не знаю, что происходит в миг расплаты. В Архивах адотворцев написано, что, когда придет момент, я сама все пойму, но выбора у меня не будет.
– Волнуешься?
Шум над головой давал понять, что Мансаку тут рядом, наверху, и все слышит. Хайо была готова признать свою слабость, но ответила все равно шепотом:
– Еще как.
Нацуами сжал руку в ладонях, будто ее кисть была теплым камешком, о который он согревает замерзшие пальцы, склонился, прижавшись к ней лбом, и закрыл глаза:
– Как же приятно, когда тебе что-то рассказывают.
Хайо улыбнулась:
– Даже то, что тебе не нравится?
– Это в особенности. У меня такое ощущение, что я пережил долгую темную зиму, помимо которой я ничего другого не видел, запертый подо льдом в немоте ради безопасности остального мира, – сказал он. – А теперь все переменилось, теперь я получаю ответы на свои вопросы.
– Ну да… – Хайо положила вторую руку на его кисть, ощутив бугристые шрамы на его коже. – Весной хорошо.
Шестнадцать泡沫
…И рассказал бог следующее: люди создавали свои миры из значений, а значения брали во снах. Этот мир был пенным плотом из смыслов, плавающим над Забвением, а между ними лежало Межсонье, под которым простиралось пузыристой жижей сплошное ничто – чистая мысль и воображение.
«В Межсонье царит мир, – сказал бог. – И там я больше не обязан ничем являться».
Мансаку передал Хайо законченный рисунок:
– Так выглядит Ямада Ханако, когда приходит в мои сны.
Они решили, что упоминать Полевицу в разговорах лучше по ее земному, менее выразительному имени. Хайо с Мансаку оставили Нацуами в квартире приглядывать за куклами, поскольку он выразил желание посмотреть, когда схватится проклятие, а сами отправились в прачечную самообслуживания на двадцать второй ярус Айрис-Хилла.
Мансаку рассказывал Хайо о проклятии. К ее облегчению, он ничего не чувствовал, когда существовал в виде россыпи пшеничных зерен в сотне змеиных желудков. Мансаку помнил только, что его свалил сон, а уже во сне Полевица к нему и являлась.
Он изобразил богиню карандашом на обороте листовки. Хайо взяла рисунок, внимательно рассмотрела. Хороший портрет.
– Во сне? Ты видел Ямаду во сне еще до того, как она тебя прокляла?
– Да, она показывалась в первую ночь в квартире Дзуна, – ответил он. – А потом все время мелькала на окраинах сновидений, пока ты не повесила амулет приватности.
– И что она там делала?
– Просто наблюдала. На расстоянии. – Что-то острое коснулось кожи Хайо и исчезло – это Мансаку нервно взмахнул косой. Хайо вдруг разозлилась на Полевицу. – Видимо, присматривалась к нам обоим. Подкрадывалась, считай, в неприятно скользкой манере.
Он нарисовал человекообразную фигуру в шляпе итимэгаса. Лицо скрывала черная вуаль, из-под которой светились огромные темные глаза. Одежды покрывал затейливый орнамент, а квадратные поккури-гэта добавляли ей роста в половину сяку.
Звякнула стиральная машинка. Хайо сложила рисунок и пошла выгружать белье.
– Ямада что-то тебе предлагала, пока ты был под проклятием?
– Да, было дело, – тихо ответил Мансаку. Бо́льшую часть беседы заглушало радио, но специфический ритм их старотигрового наречия, не похожего на «стандарт», уже вызвал интерес нескольких посетителей прачечной. – Она сказала, что может держать меня под действием проклятия сколько ей заблагорассудится, потому что есть Веская Причина. Иными словами, либо я ее выслушаю и соглашусь сотрудничать, либо я лежу на месте и пускаю ростки.
– Силой не заставляла?
– Нет. Не хотела показывать себя с плохой стороны.
– Поздновато опомнилась. – Хайо сжала в кулаке мешок с орехами мыльного дерева мукурои; раздался хруст. – Так, и?
– Она хотела знать, для чего именно мы повесили амулет приватности, что мы уже выяснили о проклятии Дзуна и поручил ли нам кто-то отомстить за его смерть. Я ответил: «чтобы крепко спать», «кое-что выяснили» и «нет». Потом она выпытывала про адотворение, про то, как работает поручение, про катасиро, твою печать, мою печать и семь древних оружий Первых. Детально. – Мансаку криво и напряженно ухмыльнулся. – На твое счастье, мне хватило очарования и харизмы, чтобы по-взрослому беседовать с автором моего проклятия, так что вот он я. Проклятие снято, птицы меня не склевали. Представляю, что было бы, если бы она тебя поймала внутри сна.
Хайо шлепнула его мокрым носком:
– И ты мне вот так запросто обо всем рассказываешь?
– Да. Никакой печати молчания. Я же сказал, она не хочет с нами враждовать. – Что ж, говорил он ровно то, что предрекала Ямада Ханако и что Хайо хотела услышать. Он поднялся, взял у Хайо белье, чтобы отнести его в сушилку, потянулся к дверце и обернулся к сестре: – Хайо…
– Что?
– Я ответил на ее вопросы, и она предложила разделить нас с Кириюки.
У Хайо сдавило горло.
– Не сомневаюсь. – Она было хотела промолчать, а потом вспомнила о Нацуами, окруженном стеной молчания. – Ямада мне то же самое предлагала.
Мансаку напрягся:
– В обмен на что?
– На помощь, когда та ей потребуется. Например, поговорить с духом Дзуна. Но я не думаю, что она этим ограничится. Наверняка вскоре последует еще одна просьба. Как считаешь?
– Скорее всего, – аккуратно согласился он. – Ей что-то нужно.
– Мансаку… – Где-то на задворках сознания Хайо замелькали картинки: Мансаку с маленькой спиной и тонкой шейкой, мамина холодная решимость, с которой она наносила печать Кириюки на его кожу. – Я не могу просить тебя отказать ей, раз на кону стоит твоя жизнь. Мне плевать, какую плату она у тебя за это попросила – кошмарную, опасную, сложную. Просто дай знать, если я буду тебе нужна.
В глазах Мансаку серповидным бликом сверкнуло лезвие косы.
– Она попросила меня согласиться на еще одно проклятие в ближайшем будущем. Я знаю какое, где, каким образом.
По коже Хайо пробежали мурашки.
– И ты сказал «да»?
– Сказал. Но все нормально! По какой-то причине мы, адотворцы, нужны ей. И что бы проклятие ни натворило, оно меня точно не убьет.
Хайо это не нравилось. Но вызов брошен не ей. Краем глаза она всмотрелась в пламя жизни Мансаку: золотой огонек его человеческой сущности на обыкновенном фитиле и свирепый голубой, жаркий и дикий огонь Кириюки, духа нагикамы, оба жадно пожирали одну свечу, обвиваясь вокруг нее своими фитилями.
Кириюки был паразитом, особо кусачей блохой, скачущей по сыновьям рода Хакай, которая с каждым новым хозяином становилась все безжалостнее, злее, опаснее.
– Демоница не назначала нам крайний срок. Не представляю, сколько времени у нас уйдет, чтобы доказать, что хитоденаши растет или не растет здесь, – сказала Хайо под звучащий из радио смех. – Но если на задание у нас уйдет вся жизнь, я хочу, чтобы эта жизнь у тебя была.
Мансаку приобнял ее за плечи, а потом вцепился в ухо – и тянул, пока сестра не завопила, что ей больно, и потребовала прекратить.
К их возвращению у шести кукол катасиро ничего не изменилось. Мансаку взялся их стеречь, а Хайо и Нацуами решили сходить в баню.
– Когда мы увидим, что поручение выполнено, отправимся в театр, – сказала Хайо, пока они ехали в лифте вниз. – Ты пойдешь с нами.
– Уверена?
– Дзун-сан просил тебя присмотреть за Коусиро вместо него, разве нет? – Хайо увидела, что Нацуами отрешенно теребит кончики волос. – Что не так?
– Пытаюсь понять, как возможно, чтобы Бог Столпов сперва убил Дзуна, утопил Токи в Межсонье, а после вышел чистеньким, без единой метки. – Нацуами обшаривал взглядом лифт, будто их подслушивали. – И возможно, причина в том, что работа детектора меток в Оногоро кем-то саботирована.
– Я об этом не подумала.
– Если не зарегистрировать концентрацию меток, то невозможно предсказать и падение бога, – торопливо продолжил Нацуами. – А если падет Бог Столпов… Они же не зря называются Столпами. Мы в них нуждаемся. Упадет один из них – весь Оногоро погрузится в хаос. – Он обернулся к Хайо с круглыми от страха глазами. – Что произойдет с Оногоро, если обрушить на Бога Столпов рукотворный ад?