меня никто не сгонит с моего места на сцене – ни божество, ни человек, и уж тем более не запятнанный по уши бог-убийца, который проклял моего брата и проклинает меня. Ты поможешь мне, Хайо-сан? Если ты специалист по невезению, то мне будет не так сложно пережить последнее представление, правда?
– Покажи, что осталось от коллекции рефлексографий, – потребовала Хайо, не обращая внимания на позерство и сарказм Коусиро. – Тогда я соображу, чем могу тебе помочь.
Послышалось тихое «пум» – кто-то проверил натяжение мембраны барабана легким шлепком ладони. Актеры возвращались на места.
– Кити-сан? – прошептала Ритцу.
Коусиро выпрямился:
– Останьтесь до конца репетиции, Хайо-сан. Я покажу остатки коллекции. Может, мы и найдем рефлексографию, которая стоила жизни Дзуна – а теперь, вероятно, и моей.
В гримерке у Коусиро было тесно. Она являлась одновременно и офисом, посреди которого стоял заваленный бумагами и газетными вырезками стол, и жилой комнатой с приткнувшимся в уголке сложенным футоном.
Репетиция закончилась рано. На всех сямисэнах порвались струны, музыканты уходили со сцены с порезанными щеками. Коусиро никто не обвинял.
Коусиро извлек из кучи хлама маленькую шкатулку с ящичками:
– У меня были сотни рефлексографий. Я оставил несколько штук. Какова вероятность, что среди них та, из-за которой умер Дзун?
– Ты ведь сжег остальные уже после того, как тебя начали преследовать неудачи? – уточнила Хайо.
Коусиро отрывисто усмехнулся:
– Я думаю, шансы высоки как никогда.
Они были не просто высоки – Хайо была уверена, что снимок здесь. Адотворческая эн указывала на это, затягиваясь петлей, но она промолчала, когда Коусиро открыл шкатулку – изящное изделие из темного лакированного дерева с тонкими золочеными сосновыми веточками по бокам – видимо, подарок от поклонников. Ее исключительная элегантность резко контрастировала с налепленными на потолок неряшливыми талисманами и связками амулетов на стенах.
Сама шкатулка тоже была облеплена талисманами приватности. Коусиро достал стопку стеллароидов и разложил их на столе.
– Дзун обычно снимал для вдохновения – когда писал стихи или либретто, как бы привязываясь к мелким эпизодам из жизни Оногоро. Ты знала, что его камера запечатлевала проклятия? – Хайо кивнула, и Коусиро продолжил: – В общем, снимки с проклятиями он отдавал мне.
– Дзун специально искал про́клятые объекты? – Нацуами взял карточку с изображением радиоприемника, стоящего на стуле у входа в парикмахерскую. На перерыве вокруг него обычно собирались фермеры, выходя из залитых розовым светом оранжерей и снимая очки с зелеными стеклами. Стул окутывал невидимый для них кокон лилово-зеленых волокон проклятия. – Или людей?
– Нет, с чего бы? Он ничего не мог увидеть невооруженным глазом. Но если ходишь и снимаешь по всему Оногоро, то на пару-тройку проклятий наткнешься. – Коусиро всмотрелся в снимки. – Я начал их собирать, потому что меня поразили цвета проклятий, а конкретно эти я сохранил потому, что мне нравились красивые виды Оногоро. Мне редко удается выбраться из Син-Кагурадза, чтобы насладиться такими простыми мелочами.
Значит, на Оногоро это в порядке вещей. На каждом снимке кто-то или что-то было окутано сине-лиловой дымкой проклятия. Вот вагончик бурадена среди складов – а в окне знакомое цветное пятно. Черные мачты кораблей Харборлейкса скученными зубцами возвышаются позади играющих на причале детей – двое из них держатся за руки, разделяя одно на двоих проклятие. Уличные торговцы Минами-Канда достают из сумок пирожки с рыбой, дуют на себя ручными вентиляторами, в кадре стоит пожилая женщина с сумочкой, и эта сумочка блестит проклятием.
– Разве неправильно, что я считаю это красивым? – мягко спросил Коусиро.
Нацуами покачал головой:
– Если ты видишь здесь красоту, то так тому и быть.
– Когда Дзун умер от проклятия, Мацубэй сказал, что тот сам выбрал такой путь. – Коусиро весь съежился. – Я проявлял недостойный интерес к вещам, который причинял другим боль, Дзун подпитывал этот мой интерес, так что поделом мне.
Вне сцены он совсем другой, заметила Хайо. Он казался маленьким, одиноким, много болтал – как человек, которого очень редко слушают и который не знает, когда это случится в следующий раз.
«Все прислушиваются к Китидзуру, – подумала Хайо, – но один лишь Дзун прислушивался к Коусиро».
Коусиро разгладил стеллароид:
– Это ведь ты на снимке, Нацу-сан?
– О. Так и есть.
На карточке Нацуами выходил из той самой хижины посланий, где Хайо впервые его встретила. Видны были только покрытые шрамами руки, горло и длинные волосы, остальная часть лица пряталась за полуоткрытым зонтиком. Вытянутая рука ловила подсвеченные солнцем дождевые капли.
Его фигура была укрыта коконом зелено-лиловых нитей с крючками на концах, которые тянулись к прохожим.
Губы Нацуами изогнулись в полуулыбке-полугримасе:
– Могу ли я спросить… почему ты сохранил снимок?
Коусиро хмыкнул, словно это было неочевидно даже для него самого, а потом подвинул рефлексографию к Нацуами:
– Возьми себе.
– Ой нет, я бы не… – Коусиро уставился ему в глаза, и Нацуами сдался. – Хорошо. Благодарю тебя.
Хайо рассмотрела рефлексографию. Какое искушение – решить, что именно с этого изображения проклятого, павшего бога-убийцы все и началось. Однако дата в уголке карточки соответствовала окончанию Второго месяца прошлого года. И наказывать Дзуна через целый год после этого снимка – бессмыслица.
Волноходец и Дзун хотели, чтобы вся коллекция была сожжена. Логично предположить, что ни один из них не знал наверняка – или знал, но не мог сказать, – какой из снимков представляет опасность. «Или, – подумала Хайо, – они просто не хотели сообщать Коусиро».
– Почему ты решила, что боги ошибаются насчет моего проклятия? – непринужденно спросил Коусиро, пока Хайо изучала стеллароиды, повинуясь натяжению адотворческой эн. – Волноходец – мой хранитель. По идее, он лучше всех разбирается в проклятиях, и он же сказал, что я не проклят.
– Боги не всеведущи, – аккуратно отозвался Нацуами. – Твоя ситуация нетипична, они могли ошибиться. С учетом того, сколько на тебе невезения, бог, затеявший это, должен был набрать такое количество меток, которое невозможно не заметить. Боги не могут касаться невезения.
– А ты тоже в нетипичной ситуации? – Коусиро менял тему разговора не так грациозно, как танцевал. – Ты же проклятый бог? Что дает твое проклятие?
Нацуами болезненно сморщился:
– Много чего.
Хайо коснулась одного из снимков, и неожиданно по ее пальцам пробежал разряд, будто ее шарахнуло током. Струна натянулась. Адотворческая эн замкнула цепь.
Вот он, краеугольный камень.
– Нашла. – Хайо подняла рефлексографию со стола. – Вот что убило Дзуна.
Девятнадцать射真
Проблема Веской Причины для богов, связанных с везением, заключается в том, что они сперва проклинают, а потом уже выясняют, была ли у них эта Веская Причина.
На стеллароиде оказался ночной пляж. Снимок был сделан с возвышения, возможно со скалы. Лунный свет серебром заливал волны и каменные вершины, четко вырисовывая контуры маленьких лодочек в море и окрашивая берег в бледно-голубой цвет. В правой части снимка по высокой скале растекался сине-фиолетовый мазок проклятия.
А в центре этого мазка сияла крошечная голубая точка, которую Хайо могла бы и не заметить, если бы не подспудная уверенность, что Авано Укибаси, любимица Волноходца, была причастна к случившемуся.
– Ты все понимаешь благодаря одному прикосновению? – с сомнением спросил Коусиро.
– Если коротко, то да, – ответила Хайо, делая вид, что не замечает, как он закатил глаза. – Ты правда сохранил этот снимок только потому, что он тебе понравился?
– А с чего бы еще? Он красивый. И полотно проклятия очень похоже на северное сияние. — Значит, он и правда не заметил мерцания в глазу Авано. Коусиро оскалился, сверкнув зубами. – И вот из-за этого какой-то бог проклял меня и Дзуна? Ха! Меня заставили думать, что именно мое невезение стало причиной смерти Дзуна. Хайо-сан, так кого ты подозреваешь, какого-то конкретного бога?
– Еще не поняла. – Ей не хотелось делиться с Коусиро догадками насчет Волноходца до тех пор, пока нет всей картины целиком. В бане Волноходец сказал, что пытается сохранить Коусиро жизнь, и это не было похоже на ложь. Если ничего не говорить Коусиро, это повышает его шансы выжить. – А что?
– Ритцу сказала, ты адотворец. Поставщик мести. – Глаза Коусиро блеснули холодно и жестоко. – Я нанимаю тебя. Я хочу, чтобы тот, кто убил Дзуна, а теперь разрушает и мою жизнь, заплатил сполна.
– Нет.
– Ты отказываешь мне?
– Месть за смерть Дзуна – это особое поручение. И заказчик явно не ты. Но я ищу его, причем обязательно найду, и мне очень хочется, чтобы это был не ты. – Хайо всмотрелась в его уверенно горящее пламя жизни, и под ее взглядом бравада Коусиро угасла. – Когда представление?
– В ближайший Небодень. Тридцать первого.
– Через пять дней? Отменяй.
Коусиро заартачился:
– Не вариант.
– Ты обратился за помощью ко мне, эксперту по невезению. Я даю тебе совет эксперта. Говоришь, Син-Кагурадза не может себе этого позволить? Хрень собачья – театр не может себе позволить, чтобы погиб весь зрительный зал. Говоришь, это шоу тебе нужно, чтобы пережить свое невезение? Так шансы на то, что ты отдашь концы после шоу, все равно высоки! Признай уже! Тебе нужен этот спектакль только потому, что ты упертый гордец, которому проще сражаться, чем бежать. Смирись, отмени представление, не дай этому богу возможности порешить тебя вместе со зрителями, а нам дай время помешать ему тебя убить. – К разочарованию Хайо, с каждым ее словом Коусиро хмурился и мрачнел еще больше, и ее внезапно накрыло волной гнева. – Твоя жизнь бесценна, а ты готов просрать ее ради