– Побыть, – пробормотал мальчик. – Я совершенно не в курсе. Когда вы с ним договаривались?
– Месяца полтора назад. Правда, предполагалось, что он будет дома.
– Ты наложил на дверь заклятие, чтобы узнать, когда ее кто-то откроет, – сказала Хайо. Она все еще чувствовала то самое духовное напряжение. – Зачем?
– А почему нет? Я его проклятолог. Я должен ему помогать, а он категорически отказывается от сотрудничества! – У губ мальчика вспыхнуло серебряное пламя, и безголовая лошадь взбрыкнула, чуть не сбросив седока. Он поудобнее устроился в седле и кашлянул. – Вы сегодня видели Макуни?
– Нет, – ответила Хайо. Зачем вообще Дзуну проклятолог? – Может, он у брата?
– Мне не нужны догадки! – Мальчик пошарил за пазухой и достал что-то похожее на талисман. – Если он вернется, возьми вот это, воскури благовония и назови мое духовное имя. Проклятые человеки, мне же некогда!
Он швырнул листочек бумаги через перила, тот со стремительностью ножа полетел к Хайо, остановился перед самым ее носом и плавно опустился вниз. Она его подхватила.
На нем была надпись: 留眼川大明神
Тодомэгава Даймёдзин.
На обороте каллиграфически выведено более мелким шрифтом: 陰陽寮 呪解師 3級
Проклятолог-медиатор Онмёрё: третий уровень.
Хайо вспомнила это слово – Онмёрё, его произнесла богиня в терминале. И еще: в Онмёрё люди и боги работают вместе. Дзун так говорил. Эта служба функционировала параллельно с полицией, специализируясь на конфликтах, которые возникали между богами и людьми, и оставляя в ведении полиции только межчеловеческие проблемы.
Хайо с ужасом поняла, что этот мальчик с массивными мешками под глазами и клубящимся меж зубов дымом – бог. По идее, безголовая лошадь должна была чуть раньше навести ее на эту мысль, но она провела на Оногоро только пару часов.
– Благодарю за сотрудничество, – рявкнул Тодомэгава, пришпорил своего безголового скакуна, и они одним прыжком растворились в небытии.
Мансаку повертел в руках бумажку с именем божества и пробубнил:
– Дзун, идиот. Во что надо было вляпаться, чтоб тебя искал проклятолог?
Хайо повернулась к квартире Дзуна:
– Попробуем выяснить.
Они бросили корзины у входа, разулись, включили свет и занялись тем, в чем семья Хакай преуспевала – после адотворения – лучше всего: расследованием.
На первом этаже располагалась гостиная, она же кабинет. Мансаку направился к стоящему в углу комоду, а Хайо – к столу. Она опустилась на четвереньки, и под коленом что-то хрустнуло.
В переплетении волокон татами блеснули белые крошки, похожие на хрусталь, и едва Хайо увидела их, как заметила и пятно на полированной столешнице: слегка пыльное, беловатое, оставшееся от вытертой жидкости, как меловой след от высохшего пота.
Хайо потрогала его, потом лизнула палец. Соль.
Мансаку вдруг вскрикнул и помахал листком серо-голубой бумаги:
– Тут интересное письмо от Коусиро. Смотри.
11-е, Пятый месяц
Нии-сан, не ходи в Син-Кагурадза.
Меня проверял Волноходец. Вердикт: на мне нет проклятия. Неприятности происходят со мной постоянно, во мне столько невезения, что я не могу подвергать тебя опасности. Я могу случайно передать тебе ее через нашу эн, и чем она крепче, тем сильнее ты пострадаешь. Проверять я не рискну, мне не везет.
Было бы это проклятие – я бы мог обратиться в Онмёрё, к проклятологу, там бы помогли разобраться, кто меня проклял, я бы его нашел и наподдал.
Но меня никто не проклинал. Я просто невезучий.
Не ходи в Син-Кагурадза, пока я не скажу. Лучше пиши, если хочешь поговорить.
Письмо было датировано одиннадцатым числом. Послание для Хайо и Мансаку – тринадцатым. Сегодня – пятнадцатое. Получается, Дзун отсутствовал уже два дня.
– Ну, что скажешь? – Мансаку вывел Хайо из задумчивости.
Она покачала головой:
– Это не поможет найти Дзуна.
Однако неудачи – ее конек, так что она все же мысленно сделала себе пометку насчет «невезучести» Коусиро.
Над ней что-то блеснуло. Хайо задрала голову. В углу под потолком виднелся домашний алтарь-полка. Три ниши в обрамлении темных веточек сакаки. Каждому богу полагалась своя арка и плошка для подношений. В центре стояло круглое зеркальце – это оно бликовало. В каждой нише лежала записка с именем и обещанием божественной защиты, но Хайо снизу было не разглядеть.
Мансаку с тревогой посмотрел на полку и помахал:
– Мы не воры и не взломщики, честное слово.
Вокруг полки атмосфера была густой и настороженной – совсем не такая, как у сожженных при бомбежке и покинутых алтарей и святилищ в лесах Коура. Бомбы-богоубийцы испускали излучение, которое стирало священные имена богов из человеческой памяти и записей.
Перед самым окончанием войны Харборлейкс прошелся ковровыми бомбардировками по тем богам Укоку, которые не перебрались на Оногоро. Безмолвные, безымянные святилища – вот все, что знала Хайо.
Она почувствовала прикосновение – даже не касание, а как будто вибрацию натянутой тетивы под кончиком пальца.
– Мансаку, ты меня не поднимешь?
Ей совсем чуть-чуть не хватало роста, чтобы рассмотреть содержимое полки. Ворча, пошатываясь, Мансаку приподнял ее за талию. Между высохших листьев сакаки и пыли она углядела что-то белое, какой-то блестящий уголок торчал из левой ниши.
Хайо подцепила его пальцем и вытащила небольшую стопку стеллароидных рефлексографий, уронив их прямо на Мансаку, который опустил ее на пол с бесцеремонным воплем.
Он собрал изображения с пола, потом резко рассмеялся.
– Просто отлично, – произнес он. – Вот ведь лживая крыса!
С каждого снимка смотрело лицо Дзуна, покрытое расплывшимися кляксами проклятий.
Три反運子
Есть два типа проклятий. Люди используют норои. Норои обращают человеческие разум и тело против самих себя. Боги и духи чаще используют татари. Татари обращают мир против людей, извращая их везение и разрывая сети эн.
Когда Дзун появился в Коура, у него с собой была стеллароидная камера – самая ценная из всей его техники, поскольку эта модель стеллароида умела запечатлевать проклятия.
На снимках Дзуна они проявлялись жутковатыми переплетениями цветных полос. Лиловая в уголке правого глаза Хайо и зеленая – левого, эти полосы одновременно и были, и не были всплесками цвета, утекающего, как дым сквозь пальцы. Когда Хайо смотрела на эти цветовые пятна проклятий, у нее возникало неприятное ощущение, похожее на беззвучный звон в ушах.
Стеллароиды Дзуна чрезвычайно развлекли жителей деревни Коура, демонстрируя им мелкие мазки проклятий, сохранившиеся на семейных реликвиях, пороге заброшенного здания, старом камне у перекрестка – многие давно подозревали, что на них лежит проклятие, но не решались его трогать, чтобы выяснить наверняка.
На сделанных Дзуном стеллароидных снимках Хайо цветные полосы вились у ее губ и на кончиках ногтей. Проклятие адотворца покрывало ее кожу, глаза, зубы, было неотъемлемой ее частью.
Теперь они с Мансаку смотрели на стеллароиды, запечатлевшие Дзуна – проклятого. Тот же цвет горел в глазах Дзуна и стекал по его лицу водянистыми линиями. Он плакал, глядя в камеру, которая день за днем фиксировала его проклятие.
– Первое число Четвертого месяца, – прочла Хайо надпись в углу самого старого снимка, кладя его на пол. Дзун на нем был бледен, в глазах светилось проклятие. Она положила рядом самый свежий снимок. – Тринадцатое, Пятого месяца.
Та же дата, что в письме об отъезде Дзуна.
При последней съемке камера так дрожала, что лицо на снимке выглядело как взрыв, размытая вспышка проклятого цвета. Хайо и Мансаку молча разложили изображения по порядку, рассматривая, как Дзун день за днем запечатлевал прогресс.
– Это в целом объясняет, зачем Дзуну понадобился проклятолог, – мрачно заметил Мансаку. – Кстати, в письме Коусиро не было ни слова о проклятии брата.
– Может, Дзун-сан ему не сказал. – Хайо вспомнила, с какой бережностью тот всегда говорил о Коусиро. Вряд ли он хотел бы, чтобы брат думал, будто заразил Дзуна своей невезучестью, потому что именно этого Коусиро как раз и боялся.
Снова ощущение натянутой тетивы.
– Давай найдем Коусиро и спросим. Чтобы наверняка.
– Отличный план – только не сейчас, а завтра, – твердо сказал Мансаку, кладя руки на плечи сестры. – Коусиро подождет. Мы же не знаем, вдруг Дзун вернется ночью. Тогда мы призовем его проклятолога, этого бога, – пусть вздрючит нашего беглеца за то, что заставил нас волноваться. И все встанет на свои места. К тому же ты уверена, что доберешься до театра и не заснешь на ходу?
Хайо скривилась. Напряжение и новости разом навалились на нее, и благодарность за приют в незнакомом месте смешалась с внезапно подкравшейся усталостью. Мансаку сжал ее плечо:
– Здесь у тебя будет больше дел, чем в деревне. Может, отдохнешь, пока есть возможность?
Хайо неохотно сдалась.
– Ладно, Коусиро – завтра, – согласилась она. Мансаку расслабился.
Он собрал снимки Дзуна в конверт, а Хайо отправилась на кухню искать подношения для богов. Акт вежливости. Соль, рис, вода. Жители деревни Коура иногда оставляли те же продукты на пороге дома Хакай в смутные времена. Богов в деревне не было, но Хакай больше всего подходили в качестве альтернативы.
В кухне обнаружился отдельный алтарь для бога по имени Коудзин-сан, Хранитель очага. Хайо раскладывала подношения, когда из гостиной явился Мансаку с разными вазами и сосудами, чтобы почистить их и наполнить.
Когда все было поставлено обратно на алтарь в гостиной, Мансаку дважды поклонился.
– Что ты делаешь? – уставилась на него Хайо.
– Произвожу хорошее первое впечатление.