сделала?!
– Волноходцу сегодня не везет, и, как мы видим, тебе тоже, – холодно произнесла Хайо. – Обычно рукотворный ад не касается непричастных, но ты, похоже, в достаточной степени причастна, чтобы и тебя зацепило.
– Он меня преследует! Он одержимый! Он псих! – Авано на трясущихся ногах двигалась к Нацуами и Хайо. Один глаз сиял голубым, второй тонул в черно-золотой тьме. – И я не просила у него этот глаз! Я никогда не хотела видеть мир так… отчетливо! Со всеми его недостатками! С уязвимостями в системе! Он такой слабый, несовершенный, он трескается и вот-вот лопнет! Это проклятие, а не дар! И что происходит, когда мне от него действительно что-то нужно? Он не справляется! Он не смог перекрыть этот пляж или помешать Сжигателю найти семена! Хлипкий! Бесполезный! Халтурщик!
Широко распахнув пасть с золотыми клыками и закатив глаза, она бросилась вперед.
Хайо достала из-под воротника спящего зачарованного шикигами и поднесла к губам:
– Проснись. Ты не поможешь мне, Коусиро?
– С радостью.
Через мгновение Коусиро уже приземлялся перед ними, поправляя обожженный сценический костюм. Он встал на ноги легко и грациозно, как тигр, схватил Авано Укибаси за талию и швырнул прямо в колонну разрушенных храмовых ворот, да так, что камень треснул.
– Укибаси-сама. – Коусиро хрустнул костяшками пальцев. – Значит, ты поэтому лично посещала все мои спектакли. Бедненькая принцесса, за которую болело сердце у всего острова. На самом деле ты просто следила, как продвигается процесс уничтожения меня и той рефлексографии. Хайо Хакай, чем я могу тебе помочь?
Хайо посмотрела на Авано, которая корчилась и содрогалась, валяясь у ворот на песке:
– Ты сможешь отвлекать ее как можно дольше?
– Я, по-твоему, кто? – улыбнулся Коусиро, сверкнув золотыми зубами. – Если самый знаменитый на Оногоро танцор син-кагура не может удержать внимание одного-единственного зрителя, то какой он после этого мастер?
Коусиро по очереди распрямил ноги, потом вытянул руки. Его глаза блестели во мраке. Он посмотрел на Нацуами, прижавшегося к спине Хайо. Взгляд смягчился.
– Позаботься о Нацу-сан.
И прыгнул – легко, как тогда на мосту, а потом схватил Авано, лежащую у подножья каменных ворот, за ногу и вытащил ее под дождь.
Хайо похлопала Нацуами по руке:
– Можешь открыть глаза.
– Не уверен, что хочу, – сказал он, прислушиваясь к доносившемуся сквозь шум дождя рычанию вперемешку с влажными звуками борьбы и чего-то рвущегося. Но сначала он открыл один глаз, потом второй и увидел, что стоит вместе с Хайо в разбитом створе ворот храма, на первой ступеньке.
– Это наш шанс, – сказала Хайо, всматриваясь в скользкую от дождя каменную лестницу, ведущую в пещеру. – Ты со мной?
– Ты знаешь, что внутри?
– Догадываюсь.
– Я тоже. – Они приросли к ступеньке, на которой стояли, словно к их лодыжкам присосался соленый прилив у подножья скалы. – Ты бы пошла туда одна?
– Нет, – сдавленно призналась Хайо. – А ты?
– Нет, ни за что. – Нацуами перепрыгнул на следующий камень и протянул руку. – Но я с тобой. И мы пойдем вместе – туда, куда не пошли бы поодиночке.
Хайо прыгнула за ним. Он поймал ее пальцы, и едва они прошли арку ворот, как вокруг начали собираться крабы.
Бледные, мелкие, с виду мягкие, словно их панцири еще не успели отвердеть; некоторые из них как будто смотрели красными человеческими глазами, появляющимися из пузырьков на хитиновой голове. Они кружили вокруг камня, собираясь в кучу, которая затем вытянулась в шаткий столб, отдаленно напоминающий согбенную человеческую фигуру.
– Хайо Хакай, – сказала Волноходец каким-то далеким сдавленным голосом. — Уходи.
– Не могу.
– Авано молилась о твоей смерти. – Волноходца окутывало невезение, призрачными фигурами деформируя и видоизменяя пространство вокруг него, собираясь стенами, мотками проволоки. — Она не должна была пострадать.
– И не пострадала бы, если бы ты не взял на себя роль ножа, рукоять которого зажата в кулаке Авано. Извини.
Он решил воззвать к Нацуами:
– Ты не знаешь, что такое демонический голод. Ей больно. Я стараюсь для нее. Ты же добрый бог, добрее меня. Уйдите отсюда. Оставьте это место в тайне. Вы его не видели.
– Боюсь, от того доброго бога, которого ты знал, остались одни обломки, – с отчаянием ответил Нацуами. – А здесь есть ответы, которые и мне пойдут на пользу. Я устал жить в оковах тайн. Надеюсь, это тебе понятно?
Колонна из крабов рассыпалась, растворилась пузырьками в водах прилива. Послышался тяжелый вздох.
– Удачи вам.
Пошла волна. Она накрывала камни и песок, серой стеной накатывая со стороны моря и устремляясь к лестнице в узком тоннеле. Хайо вцепилась в Нацуами, потащила его к следующему камню, но опора ушла у нее из-под ног. Вода закружила их, тыкая острыми краями принесенного штормом мусора, и понесла, швыряя во все стороны. Поток был таким сильным, что Хайо едва успевала думать и задерживать дыхание, в панике осознавая, что не получается даже это.
А потом перед ними выросла скала – и волна подбросила их, чтобы размозжить о темную каменную стену.
Двадцать семь農園
…К. описывал монстра, который три дня удерживал его в Межсонье, как тень со множеством золотых зубов. Я бы рекомендовал продолжить исследования Межсонья с целью обеспечения дальнейшей безопасности Оногоро.
Хайо стояла на краю ямы, вокруг ее щиколоток клубился туман. С некоторым ужасом она обнаружила, что красная веревка рвется, волокно за волокном.
Она примерно понимала, что происходит. Она ударилась головой и потеряла сознание. Видимо, подвела излишняя уверенность в себе. Неограниченный доступ к силе придал ей безрассудства.
Она может умереть. Неуязвимость – это не о ней. Ее вполне могут накрыть и утопить волны.
И тогда она попадет в тот самый список Нацуами как еще один человек, которого погубила эн с ним.
Хайо вцепилась в красную веревку. И обратилась к богу в тени Нацуами:
– Не смей сейчас рвать нашу эн. Именно так ты поступил с Дзуном и всеми, с кем связывался через Нацуами, правда? Ты сплетаешь наши эн и управляешь судьбами на свое усмотрение, а когда наскучит – бросаешь нас. Ты слишком жесток, чтобы оставаться с каждым из нас до конца.
Голод изо всех сил дернул веревку, требуя, чтобы его почувствовали, нетерпеливо жаждая перемены, подтверждая свое присутствие там, во тьме. Увидь меня, почувствуй меня, узнай, что я здесь, – бойся меня!
– Можешь тащить сколько угодно. Ты не выберешься из Межсонья, пока не будешь назван по имени, – обратилась Хайо к безымянному богу. – Я нужна тебе в качестве дрессированной обезьянки, которая добудет для тебя хитоденаши с земной поверхности. Но слушай внимательно: я явилась на Оногоро искать хитоденаши. Я хочу ее найти. И найду, так что, если сейчас оставишь меня в живых, скучно тебе не будет. Разве другие могут говорить с тобой? Чувствовать тебя так, как я? Не убивай меня пока.
Рывки прекратились.
А потом разорванные красные волокна стали соединяться обратно.
– Благодарю. – Она уперлась подошвами в землю. – Я спускаюсь.
И с разбегу ринулась в бездну.
Она не ощущала ни веса собственного тела, ни течения времени: ей казалось, что она слишком тяжелая для собственной сущности и одновременно совершенно бестелесная. Ее одолевали и боль, с которой она пыталась избавиться от железных оков собственной плоти, и эйфорическое предчувствие облегчения, с которым вот-вот должно было распасться пузырящееся напряжение земной оболочки.
Что-то коконом обернулось вокруг Хайо, не давая Межсонью разорвать ее на части. Она подняла руку вверх и призвала пламя жизни, чтобы рассмотреть того, кто ее поймал.
Золотые зубы. Сотни, тысячи их – ряд за рядом, кривые, изогнутые крючьями, ужасающе острые. Они втягивались и появлялись, втягивались и появлялись, как кошачьи когти, когда животное топчет колени любимого хозяина, – и движение это походило на медленное дыхание.
Всю сущность целиком было не разглядеть – только вообразить. Она как будто ощущалась только интуитивно, наброском образа. Хайо видела ее проблесками, как через колышущуюся занавеску. Иногда мелькало что-то вроде лица, похожего на Нацуами, состоящего из дождя, тумана и тени. Иногда виделось нечто вроде короны из ветвей, узловатых, когтеподобных, среди которых горели свечи и полосами вился дым.
И еще были глаза. Она даже не могла понять, где именно. Она просто знала, что они есть и что они как никогда соответствовали лицу Нацуами.
И эта тень Нацуами, этот холодный голод и ярость в адрес всего и вся за то, что она лишена имени, держала ее крепко. Хайо была ее единственным спасением. Она могла говорить с этой тенью, спорить с ней, торговаться, развлекать ее.
А младенца в зеленом суйкане нигде не было видно.
– Токифуйю у тебя, не так ли?
Голодная сущность согласилась.
– Он нужен нам. Ему бы вернуться.
Малые боги приходят и уходят, а кто поглупее – те пытаются убить монстра, как будто можно убить то, что не имеет имени, и как будто нечто столь необъятное и свирепое может умереть. Другие – но не Токи.
Токи хотел поговорить.
Он хотел, чтобы этот воплощенный голод рассказал, что случилось в ту ночь, когда погибли три тысячи человек и еще трое, как он стал таким ненасытным. Токи жаждал ответов, и эта жажда питала голод, к которому он взывал, и облегчение не приходило.
Поначалу голод хотел держать Токи при себе вечно, но быстро понял, что, если отпустить, Токи вернется. Токи искал его общества. А голод мечтал, чтобы его искали и нашли, потому что в глазах брата читал свое утраченное имя.
– Земное имя?
Духовное имя.
– Токи знает его?