Такую сумму мало кто из нас в глаза видывал, она почти равнялась гонорару за напечатанную повесть немаленького объема. (По статистике, к которой я сейчас обратилась, средняя зарплата в СССР в 1962 году была 80,9 рубля.)
Трудно описать реакцию завсегдатаев бегов, какой удар был нанесен их престижу. На Гладилине лица не было. Миролюбивый Жора Садовников сказал: «Что ж, Заяц, приоденешься, накупишь шмоток. Будешь первая леди ЦДЛ». Вася Аксенов наслаждался эффектом случившегося. Сгруппировавшись, они охраняли меня до самой кассы, как драгоценную вазу, которую могут вырвать и разбить. Затем, из кассы, мы молча проследовали на стоянку такси.
– Ну что, – спросил Аксенов, – по домам? После поражения и истраченных впустую нервов можно на заслуженный отдых.
Он зевнул.
– Как-то не очень хочется, – сказал Жора, – вроде бы рановато.
Они не смотрели в мою сторону.
– У меня предложение, – сказала я, скромно потупившись. – Едем в клуб – выпьем, погуляем.
– А как же твои шмотки? – покосился на меня Гладилин. – Это ж нечестно.
– Шальные, незаработанные деньги должны быть истрачены достойным образом, – заявила я твердо. – Я вообще считаю, что выигранные деньги – не мои деньги. Едем в ЦДЛ, отводы не принимаются.
Этот вечер закончился под утро. Начали в ЦДЛ, потом ходили в разные злачные места ночного обслуживания, пели какие-то песни… В общем, все прогуляли.
На другой день эта история уже гуляла по «Юности». Катаев, скривив губы, как человек бывалый, по слухам, когда-то сам азартный игрок, пробормотал: «Не думал я, не знал, что Гладилин в жизни куда азартней, чем в прозе». Быть может, с этих его слов и возник у Толи Гладилина замысел повести «Большой беговой день».
В ту пору выигрыши посыпались на меня повсеместно. Однажды случилось невероятное и в Париже. После выхода моей повести «Семьсот новыми» в издательстве «Галлимар» состоялась шумная презентация, которая стала одним из самых счастливых событий моей жизни, – мне была подарена поездка на юг Франции. Замечу, что в набор сюрпризов, который когда-то предсказала мне Ванга: успешная работа, внимание прессы, замечательно талантливых людей, несомненно надо включить и эту неделю во Франции – тогда еще мало существовало переводов повестей о современной жизни. Выход книги во Франции тогда свел меня с Натали Саррот, Марком Шагалом и его женой Вавой, Антуаном Витезом, Брижит Бардо и многими другими знаковыми людьми французского искусства.
Я побывала сначала в Антибе в гостях у Грэма Грина и в музее Пикассо в Сан-Поль-де-Ванс, затем у Марка Шагала. Впоследствии я бывала у Шагалов много раз, познакомила с ними Зураба Церетели. И уже после смерти Марка Захаровича я не раз бывала у его вдовы Валентины Георгиевны (Вавы), рассказавшей мне невероятную историю убийства в их доме.
А в тот первый раз Шагалы настоятельно рекомендовали пойти к Клоду Фриу[11]. Я была в восторге, они тут же организовали нам билеты на премьеру балета Бежара «Мольер» в Монте-Карло. Бежар поставил балет поразительно изящный, с непривычной для меня в ту пору новой хореографией.
Ну как же: приехать в Монте-Карло и не побывать в казино. Казино, рулетка – понятия, жившие в моем воображении с «Игрока» Достоевского, гоголевских мошенников, «Пиковой дамы» и так далее. Для меня это были сумасшедше-сожженные биографии талантливых людей, костлявые старухи, увешанные драгоценностями, лихорадочно прожигающие ночи, молодые, неизлечимо больные неврастеники.
Сегодня, когда казино в Москве яркостью и количеством опережают число театров и музеев, все выглядит более буднично. В Марселе меня встретили, а затем переживали со мной все впечатления и Фриу – «Рыжая семейка», как я их окрестила. С ними мне всегда везло несказанно: высокотворческие до мозга костей эрудиты со знанием многих языков, они были влюблены в русскую культуру и обладали врожденным демократизмом и интеллигентностью. Мне повезло иметь таких идеальных спутников по стране, где найти улицу без собственной истории о великих людях почти невозможно. И вот оно, казино.
Первый длинный зал, по обеим сторонам ковровой дорожки тянутся десятки игральных автоматов. Увидев мои загоревшиеся азартом глаза, Клод Фриу сказал: «Ну ладно, попробуй, вот тебе 100 франков» – на меньшее автоматы не соглашались. Каково же было его изумление, когда в ответ на положенную монету, звякнув, высыпались еще пять. Неслыханное богатство в 400 франков (100 я вернула сразу). Испытывая терпение своих спутников, я стала бросать сотню, и в каждом монеты в жестяной желобок сыпались как из рога изобилия. В большом казино, помнится, я играть уже не стала, мы опаздывали на балет, чьи-то ставки уже были сделаны на большой круг. После балета Фриу заторопились, им надо было к утру вернуться обратно в Ниццу. Я же, побыв еще день, с Шагалами полетела обратно.
Вторая часть жизни отнимала все выигранное, оборачиваясь потерями – ограбление дома, нападение на меня с ножом, кражи сумок, кредиток и так далее. Однако потери я никогда не переживала так бурно, как выигрыши.
Глава 6Литература: Солженицын, Гамзатов, ПЕН и другие
18 сентября 2015 года
Помню, что в тот день, который не предвещал ничего особенного, был выставлен на Ленинскую премию «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына. Мы обсуждали его на заседании Ленинского комитета. Уже нам было известно, что Твардовский пробился к Хрущеву и впервые, будучи столь опальным и столь часто ругаемым писателем, показал «Один день Ивана Денисовича» Солженицына… Повесть не предвещала никаких специальных извивов. Все уже было сказано, все про это было написано. Но это была невероятная повесть. Страницы «Нового мира», где она была опубликована, были разорваны в клочья от желающих прочитать. Путь героя, который прошел сам писатель. И христианская сентенция в конце, после всех этих мук и лишений. Один из самых обыкновенных дней заключенного Ивана Денисовича выворачивал наизнанку все благие человеческие свойства. Это был шок! Но, повторяю, на заседании не предвиделось ничего экстраординарного. Божественная рука генсека уже пролистывала повесть, он пропустил ее и одобрил.
Я в это время заведовала отделом литературы комитета по Ленинским премиям и в этом качестве должна была написать обзор для членов жюри. Конечно, члены Ленинского комитета не могли сами освоить такое количество разных сочинений – музыкальных, художественных, литературных. Я написала все, что было сказано и обсуждено по этой повести Солженицына, в обзоре прессы, который подавался на сессию при обсуждении. Каждый перед тем, как начать обсуждение, мог прочитать эту книжечку, где было рассказано обо всех кандидатах, и сделать свои выводы. Это был всплеск людского мнения и элиты о необыкновенном произведении Солженицына. Не было ни одного ругательного или критического слова об этой повести. Каков же был шок у всех присутствующих, когда лишь только началось обсуждение Солженицына, вдруг вылез человек по фамилии Попов, министр РСФСР…
Маленькое отступление: поначалу в комитете почти не было чиновников. По-моему, туда входила Фурцева, но не больше. Почему именно Попов задал направление этого ветра, который подул в совершенно противоположную сторону, я сказать не могу. Я не знаю, кто ему это все рассказал. Но он вдруг выступил, стал очень сильно осуждать повесть Солженицына, а в конце закричал: «Кто написал эту комплиментарную и лживую оценку в этом обзоре?..»
Для всех это было равнозначно тому, чтобы утверждать, что пароход был белый, а сегодня он уже стал черный. В таком же шоке была и я. Мы не могли понять, почему мнение этого абсолютного профана в искусстве вдруг так резко поменялось и пошло вразрез с мнением генсека, который лично одобрил это произведение. Попов поднял меня и стал отчитывать за мою подборку отзывов. Он кричал, был страшно недоволен. И надо сказать, что я всю жизнь считала, что поведение человека непредсказуемо, и это даже доказала наука. Ведь один, слыша крик избиваемого ребенка, бежит на помощь, другой же, наоборот, бежит подальше, чтобы этого не слышать. Мое поведение впоследствии казалось мне героическим: я выпрямилась, хотя была абсолютно в беспамятстве. Я очень хорошо помню, как, сжав зубы, с трясущимися губами, сказала: «Товарищ Попов, вы имеете право меня уволить, но я не позволю на себя кричать».
Наступила гробовая тишина, все ждали, что же будет дальше, но в этой тишине прозвучал голос (я не помню, кто это точно был): «Ну что ж! Это же всего-навсего обзор». Но даже он побоялся сказать правду, что в этом обзоре не было ни одной строчки от меня, все это были цитаты из рецензий, которые тогда пестрели хвалебными отзывами в адрес повести. Дальше все замялось, отмели кандидатуру Солженицына. Я села, обо мне забыли. Я молча ушла домой, но дома у меня началась настоящая паника. Главным для меня было даже не столько увольнение, сколько этот крик. Но я никогда не позволяла себе отрекаться от собственного «я». Я никогда в жизни не позволила себе никому поддакивать или оболгать кого-то, вне зависимости от того, люблю я этого человека или нет. Во мне жило это христианское чувство, хотя я нерелигиозный человек. Возможно, это во мне воспитал отец, который всыпал мне ремня за то, что мы с подругами воровали цветы с другой дачи. Я кричала: «Папа, ну их же никого нет! Цветы погибнут». На что он мне говорил: «Это тебя не касается. Это не твое! Ты не имеешь права взять, если это не твое». Я запомнила это на всю жизнь и всегда отдавала все найденное.
В то обманчиво-успешное время жизнь кипела ключом. В правление МО СП влилась волна абсолютно нового мышления, поступков, а главное, косяк новой литературы: Аксенов, Гладилин, Амлинский, Рощин, Шаров, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Марк Щеглов, Лев Аннинский. Все мы вошли в новое правление Московской писательской организации. И начались бурные заседания, пл