[24] и «Маяк». И когда мы приходили, переглядывались с Андреем и говорили: «Ну а что ты сегодня слышала, какие новости?» – она абсолютно разумно, с высоким классом аналитического кайфа сопоставляла и рассказывала нам новости.
Очевидно, этот острый интерес к жизни, в том числе к жизни общественной, к жизни других людей, к жизни других стран, передался мне, потому что какое-то количество времени в день я обязательно слушаю либо «Эхо Москвы», либо «Свободу»[25], особенно когда в машине еду, либо мы с Андреем смотрим вечером новостные программы, когда бываем дома. И что самое интересное, у меня совершенно, я уже как-то об этом говорила, нет интереса к вовлеченности в политику. Почти еженедельно мне что-то в этом роде предлагается, потому что считается, как говорит моя подруга Майя Туровская, что я «Киссинджер», то есть я умею сопоставлять явления, факты и предвидеть, что из чего вытекает. Эта способность не носит для меня какого-то прагматического характера абсолютно, я не только не хочу быть в это вовлеченной, но меня страшит любое предложение, связанное с прикосновением к власти или к людям власти.
У меня склонность к вполне бесполезным, может быть, на чужой взгляд, знаниям. Это как наркотик. Я не могу пройти мимо интересной публикации или книги и начинаю поглощать информацию в них или ищу в них то, что дает толчок моим чувствам. Думаю, что это приходит с возрастом. Я испытываю и всегда испытывала острый интерес к жизни и к тому, почему люди поступают так, а не иначе. Собственно, этим интересом были вызваны и мои «Коллажи Парижа», и моя книга об американках, и многое другое. Мне хочется знать, чем кто-то отличается от меня. Мне хочется понять поступки и сравнить чьи-то побуждения с моими. Поэтому у меня часто возникает потребность узнать больше того, что скупо говорится о каком-то событии. Люди считают, что уже не важно, а меня интересует всегда, как человек умер, что он сказал последним словом, что было итогом его жизни. Но ответы на это ты получаешь очень редко. Например, подробности, как умер Пушкин и какие были его последние слова или что написала Лиля Брик в прощальном письме, и многое другое. Читала много материалов о Дягилеве, и часто встречается такая фраза: «Он пришел в этот ресторан и устроил грандиозный скандал». А мне хочется узнать, что за скандал, какого рода, – он кричал? он бил посуду? он эпатировал окружающих? Об этом ничего нет. То есть мне всегда интересен момент индивидуального волеизъявления, индивидуального поведения человека. Не сам скандал как таковой, а почему человек делает скандал – потому что ему больно, потому что он с чем-то несовместим, что же именно вызывает у него такую реакцию, потому что в этой реакции его, в способе скандалить, тоже проявляется индивидуальность.
Время, в которое сейчас я живу, – октябрь, ноябрь 1999 года и конец тысячелетия, вступление в третье тысячелетие. Значимость этого времени и этого периода постепенно начинает осознаваться всеми средствами массовой информации. Люди на улицах, разговоры уже включают в себя это понятие. Мы вступаем в новое тысячелетие. Быть может, произойдет информационный сбой, произойдет неуправляемость, хаос, все страны готовятся к понятию двух нулей вместо тысяча девятьсот. Окончание, к которому все привыкли как к знаковому, теперь надо будет заполнять первыми двумя цифрами. Готовы ли страны, готовы ли люди к этому? Играет ли роль уровень цивилизации, уровень технологической оснащенности?
У нас, как всегда, интересно, как говорится, «пока гром не грянет, мужик не перекрестится». У нас говорят, что мы особых проблем не предвидим, все готово, все в порядке. Это сильно напоминает нашу снегоочистительную кампанию – даже в Москве всегда есть ощущение, что зима пришла внезапно и ее никто не ожидал. Как будто бы зима не приходит всегда в одно и то же время, вместе с сознанием человека и его рождением. Вот и вчера, к примеру, повалил снег, образовался от предыдущего дождя гололед, ехавший ко мне на дачу Леня сказал, что все кюветы по Минскому шоссе усеяны разбитыми машинами, просил ни в каком случае не выезжать завтра, то есть 7 ноября, в город. Но следующее тысячелетие, сбой компьютерных систем – это ж не снег очищать, и не два-три человека, которые от переохлаждения погибнут, или многочисленные травмы людей, упавших на льду, – это нечто посущественнее. Думаю, остается пятьдесят шесть дней до нового тысячелетия, доживем и узнаем: как же эта неделя от двадцать пятого и первая неделя, предположим, января – как все образуется и во что это выльется. Меня индивидуально это беспокоит еще в том смысле, что у нас 7 января, как всегда, вручение премии. Потом следует «Рождественская карусель», наш фестиваль, уже запланированный и расписанный. А изменит ли что-нибудь катастрофа, грядущее наступление нового тысячелетия и сбой мировой информатики на нашем мероприятии? Вот ожидаю.
Заговорив о сегодняшнем времени, хочу осмыслить смуту, которая рождается в душе: когда гремят пушки – музы молчат, или когда бряцает оружие – музы молчат. Закон этот, выведенный, очевидно, из множества периодов истории подобного рода, в общем, всегда себя оправдывал. Но когда идет война, ни у кого не возникает сомнений, потому что война – это когда гибнут люди с двух сторон, когда люди бегут с того места, где происходят боевые действия, когда стон и плач семей, матерей все громче. И сейчас как ураган обрушиваются все новые события культуры, бешеный круговорот фестивалей, гастролей, премьер в Москве, словно вот в эту, другую плоскость жизни, другую область знания хотят люди отключиться и занять свою духовную жизнь чем-то другим. Дала интервью в «Вечерний клуб» в рубрике «Неделя с Зоей Богуславской», обозначила несколько крупнейших событий только одной недели, попробую немножечко сосредоточиться на этом.
В Большом зале Консерватории слушала Клаудио Аббадо с Берлинским оркестром – московское прощание с этим великим тандемом. После «Двойной глубины» Вольфганга Рима и, в особенности, оглушающе-ностальгического Дворжака трудно было представить себе, что через полчаса гениальный маэстро уплетал мясо с рисом и салатом, лукаво улыбаясь, ухмыляясь в ответ сыпавшимся на него восторгам. Увидела рядом за столом Юрия Любимова, и всплыло в памяти, что именно у Аббадо жил режиссер, лишенный гражданства, в Милане и на Сардинии, и какой отрезок пути они прошли вместе, ставя там «Бориса Годунова» Мусоргского и произведения на музыку Луиджи Ноно.
Премьера Алексея Германа «Хрусталев, машину!» в ЦДЛ – дар постановщика «Триумфу». Она должна была состояться сразу же после вручения режиссеру этой премии (высших достижений в искусстве). Как водится сейчас, картина летела к нам через океан, Европу, преодолевая отсутствие копии на родине и издержки финансирования. Когда представляла картину залу, я еще не видела ее. Герман призывал публику к терпению, опасался, что будут уходить. Но никто не ушел.
Черно-белая лента, с провалами звука, мучительно рвущейся пленкой (что есть эстетика фильма) – потрясает каждого. Она о той «зоне», где достигается запредельное расчеловечивание, где унижение, насилие, боль, непотребная ругань и омерзительное помоечное существование – норма, привычное бытие. Картина же шоковая. Не всякий готов к подобному прозрению.
До ночи сидели, окружив Германа, Светлану Кармалиту (сценариста и супругу), исполнителя главной роли Юрия Цурило, овладевшего искусством высокой подлинности. Герман был удивительно мил, расслаблен, он острил и принимал уверения в том, что он гений, а фильм «закрывает собой кино ХХ века», и снова было невозможно поверить, что увиденное на экране было создано именно этими людьми.
Но посчастливилось на прошлой неделе и посмеяться до сведения скул. Вот так удача! В этот день родился Александр Ширвиндт – отечественный чемпион невозмутимого юмора. В гостиной «Общей газеты» каждый постарался соответствовать новорожденному: непредсказуемо ироничны оказались самые порой невеселые и печально-возвышенные Белла Ахмадулина, Марк Захаров, Аркадий Арканов, Михаил Державин, неожиданно звучали импровизации на тему «Ширвиндт и его окружение» Инны Вишневской, упоительно спела романсы Людмила Гурченко.
В попытках завершить собственный опус в серии «Мой ХХ век» (для «Вагриуса») читала, завидуя, много прекрасной мемуаристики: Юрий Нейман, Лидия Чуковская об Ахматовой, Юрий Олеша, Артур Миллер, Андрон Кончаловский, Майя Плисецкая, Василий Катанян, Софья Пилявская и другие. Сейчас на столе рукопись Юрия Любимова «Записки старого трепача» – кричащая исповедь художника, продиравшегося через катаклизмы нашей новейшей истории. А еще и элегантные извлечения из будущих книг Аллы Демидовой и Олега Табакова.
Нынче иду на авторский вечер Андрея Вознесенского в «Новой опере» Колобова и побуду в мире его поразительной поэзии последних лет.
А сегодня говорю с крупным кинокритиком по телефону, касаемся темы двух московских кинопремьер: «Хрусталев, машину!» Германа и «Молох» Сокурова. Еще попутно вклинивается то, что уже тоже на этой неделе вечер памяти актера Олега Борисова, который невольно пришлось мне вести в Центральном доме литераторов, в Большом зале, потому что Радзинский и Ерофеев[26] не пришли, и поэтому я, Хейфец и сын Олега Борисова Юрий Борисов, показавший замечательный документальный фильм, как бы заполняли собой сцену. Вечер прошел очень удачно. В Доме кино был 6-го числа вечер, который тоже, говорят, прошел замечательно. Он был выполнен в другом жанре, то было как бы подношение, музыкальный театральный венок, который сплели из воспоминаний и каких-то номеров артисты или режиссеры, которые ставили вместе с Борисовым. Но сквозь все эти вечера пришло осознание невосполнимости этого артиста, его масштаб, его резко отличная от всех других индивидуальность. Борисова сравнивают со Смоктуновским, как бесспорно гениальным актером.