Он мог с ним говорить, общаться, но не мог высидеть вечер. А я, в отличие от Андрея, все вечера до самых последних лет посещала. Даже после последнего случая, который совершил Женя. Когда он попросил Андрея написать рецензии на какие-то переводы или стихи его учеников и Андрей потратил столько сил, в ослабшем состоянии, четыре ночи подряд читал эти стихи, писал рецензии, а потом мы ждали Женю, чтобы он их забрал, а Женя так и не пришел… даже не позвонил и не вспомнил про это. Я бегала на его дачу, пыталась его разыскать, потому что знала, каких сил это стоило Андрею, но Женя так и не объявился. Так он и уехал, даже не позвонив Андрею.
И вот они стали уходить поодиночке. Первым ушел Роберт Рождественский. Его сильно подкосила последняя болезнь. До этого был один Роберт, а потом стал другой. Я не могу судить о том, что происходило с его талантом, яркостью, когда он уже тяжело болел, могу судить только по последней книжке, которая была совершенно пронзительной. Он был очень жизнерадостный, страстно любил жизнь и пытался вписаться в нее и, конечно же, вписался. Он всегда жил с ощущением того, что эта страна его любит, отвечает взаимностью, потому что для него это было очень важно. Он знал, что его песни цитируют, что его строчки становятся народными, что он востребован и любим всеми.
Повышенная любовь к Роберту была многослойнее, чем увлечение всеми остальными шестидесятниками, потому что он покрывал интересы большей части населения. Он любил свою семью, был счастлив, окружен бесконечным количеством друзей и поклонников. Его семья это было вообще нечто невероятное, настоящее гнездо, которое он оберегал, как мог. В общественном поле он тоже был очень значимым человеком.
Вслед за ним ушел Булат Окуджава. Свой последний разговор я с ним помню. Это было в ЦДЛ, перед первым рядом кресел, когда он попрощался со мной и сказал, что уезжает. Я вижу, что он плохо выглядит: серое лицо, впалые щеки, усталость. И в этом его прощании сквозит какая-то обреченность. Я спрашиваю у него: «Куда ты едешь в таком состоянии? Ты же болен!» Он ответил, что едет лечиться в Израиль.
И надо же так случиться, что буквально через несколько дней в нашем ПЕН-клубе сообщают, что будет всемирный конгресс ПЕНов в Париже. И в итоге так получается, что на него от российского ПЕНа еду я. Там я встречаюсь с глубокоуважаемой всеми Люси Католя, которая была замужем за Католя, бывшим послом Франции в России. И вот она мне рассказывает, что Булату стало плохо и он сейчас находится в одном из госпиталей Парижа. Мы собираемся его навестить, а я в ужасе, потому что я сразу вспоминаю его больное лицо и осознаю, что ему еще дальше лететь в Израиль.
Мы договариваемся о встрече, и вскоре я вновь вижу ее на одном из заседаний, и она подходит ко мне с перевернутым лицом, с красными глазами и говорит: «Зоя, мы никуда не поедем». – «Как это?» – спрашиваю я. «Булата нет. Он скончался в госпитале сегодня утром», – отвечает мне Люси. Я поднялась на трибуну, объявили мое выступление, и под влиянием этого кошмара я говорю: «Извините меня, ради бога, может быть, вам ничего не скажет это имя, но сегодня здесь в Париже скончался великий поэт Булат Окуджава. Предлагаю почтить его память, столь дорогую для нас, россиян, минутой молчания». И представьте, что зал, который вообще не говорит по-русски, замолчал. Была мертвая тишина.
Как его везли, как привезли в Москву… Этот ужас продолжался в моем сознании очень долго. Я знаю все из рассказов Андрея, так как сама не успела приехать на похороны. Андрей рассказал, как они встречали гроб в Переделкине, как его хоронили. А потом через несколько дней я пришла домой и увидела, что что-то не так. У меня редкая наблюдательность. Я сразу заметила, что как-то не так стоит комод, пальто висит не как обычно. И мы понимаем, что, пока меня не было дома, а Андрей был полностью занят похоронами Булата, ограбили нашу дачу. Но как-то своеобразно: было украдено все спиртное, но никакие другие ценности не пропали, главным образом потому, что их просто не было. Были раскрыты все комоды, но ничего ценного они там не нашли. Но вся эта цепочка событий, наш последний разговор, внезапность оборванной судьбы – все это надолго врезалось в мою память.
У меня есть еще одна история начала 90-х годов, связанная с Булатом. Как-то раз я встретила его на втором этаже ЦДЛ (этот дом по легенде числился в «Войне и мире» масонской ложей). И вот я поднимаюсь на второй этаж, а мне навстречу бежит Булат и спрашивает: «Зоя, ты уже из партии вышла?» Я сказала, что собираюсь сделать это завтра, а он меня поторопил, сказал, что скоро могут уже не принять. И действительно, на второй день я вошла в кабинет, и одна из девушек удивленно сказала: «Зоя, что, и вы?» И я вижу, что у нее на столе лежит папка, которая вся заполнена отданными партийными билетами. То есть почти все наши решили оставить партию тогда.
Про других героев этой четверки, возможно, стоит рассказать после выхода на экраны сериала «Таинственная страсть» по роману Василия Аксенова. Порочность очень многих людей, вовлеченных в сферу литературы, заключается в том, что они никогда не могут воспринимать себя любимых или художественное повествование как абсолютно другую сферу осмысления жизни, но я этим обладаю. Мне кажется, что с какой долей плюса или минуса это ни было бы сделано, это право автора, это всегда его часть биографии, но не тех людей, о которых он пишет. Потому что если бы это была биография тех людей, то это был бы документальный роман.
Если это художественный роман, то автор может излагать сюжет любым способом, и в этом смысле обижаться бессмысленно. Ты можешь обсуждать эту книгу, критиковать, но пытаться настроить людей против – нелепо. Я разделяю точку зрения, что то, что говорится на кухне шепотом между друзьями, не должно публиковаться. Это касается и личных тем, и политических высказываний. Но роман Аксенова, как я не раз говорила, провокативен по-другому. Он играет персонажами. При этом там нет никаких лозунгов или заявлений, но зато много сексуального юмора, он соединяет и разделяет персонажей, которые никогда не были связаны в реальной жизни, чем вызывает, конечно же, бурю протестов.
Об одном я знаю очень хорошо: Борис Мессерер был в гневе оттого, как изображена его жена Белла в этом романе, и он был категорически против фильма. И даже когда узнал, что Чулпан Хаматова будет играть, одна из самых искренних и человеколюбивых наших актрис, которая занимается благотворительностью, все равно предложил мне отказаться от участия в фильме. Но у меня в гостях был и режиссер, и мальчик, который должен играть Андрея в этом сериале. Мальчик, удивительно похожий внешне, актер «Современника».
Белла для Бориса была главным человеком, поэтому, конечно, ему сложно смириться с этим фильмом, а особенно сложно было смириться с ее уходом. Ведь он до последнего был с ней, был ее духовным костылем в последние годы, и она его действительно любила. Она всегда говорила о его роли в ее судьбе, находила специально повод подчеркнуть его значимость.
Стихи, посвященные Андрею, это тоже важный момент, потому что я не помню, чтобы Белла могла искренне восхититься чьей-то поэзией: «Ремесло наши души свело, заклеймило звездой голубою. Я любила значенье свое лишь в связи и в соседстве с тобою». Мне очень интересно восприятие Беллой святынь, которые назывались Ахматовой и Цветаевой, и отражение их в ее строчках, воспоминаниях. У нее были моменты преклонения перед ними.
Роман «Таинственная страсть» – все-таки это роман-фантазия, основа которого действительно держится на реальных людях, но это фантазия, там очень много выдуманного. Я никогда не поддавалась сплетням о себе, поэтому восприняла роман нормально. Кроме того, мы дружили с Васей Аксеновым. Я была свидетелем и очень радостных, и драматических событий его жизни.
Я тоже есть в романе, но самое интересное, что кончилось все тем, что мой персонаж все-таки прыгнул в постель к персонажу Андрея, и все это случилось в Дубне. На самом деле Дубна это не просто предтеча нашей близости, но и нашего романа, который начался гораздо позже.
Глава 5Василий Аксенов
Август 2016 года
Да, мы были богемой, но это была советская богема – она была нравственной, гораздо, намного нравственней, чем нынешняя. Во-первых, никто там никого не предавал. Во-вторых, если кого-то из нас полоскали, преследовали, то все смыкались вокруг него, заступались за него. Нас отовсюду исключали, но мы знали, на что мы шли, это была необычная богема.
Это была свобода поведения, свобода высказывания своих мыслей и взглядов в своем кругу, это образ жизни, подразумевавший свободу, включая свободу одеться, как тебе хочется, а не так, как все. Среди нас не было религиозных, почти не было особо верующих.
В фильме по Аксенову «Таинственная страсть» герои очень много говорят. А мы были скрытные, не делились ни романами, ни похождениями. Были единомышленники, но не компания, не тусовка. Не ходили везде одной гурьбой, дружили парно. Например, Белла и Окуджава, Роберт и Василий Аксенов, Андрей Вознесенский с Беллой были очень близки. Несмотря на множество нестыковок, режиссер Влад Фурман через фигуры шестидесятников неплохо показывает эпоху, ведь «могучая кучка» в лице Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского, Булата Окуджавы стала средоточием интересов поколения. К этим именам было приковано исключительное внимание. Вся страна знала их стихи наизусть! Фурман показывает, в чем была заслуга шестидесятников, в чем заключалась их магия, помогавшая покорять стадионы, завоевывать сердца миллионов людей. И в чем заключалась трагедия, в которую погрузились множество поэтов и писателей, когда прекрасная эпоха шестидесятничества подошла к концу.
«Вы думаете, что у вас оттепель?! – кричал Никита Хрущев Андрею Вознесенскому. – Нет у вас больше оттепели. Начинаются заморозки!» И это сломало жизни очень многим, причем не только литераторам…