– Не беспокойся, это попадет к пострадавшему. Или останется у меня.
Любен чуть не заплакал.
– Делай что хочешь.
Мы подошли к администратору отеля:
– Если к вам придет кто-либо (не обязательно ваш постоялец) и скажет, что потерял здесь ценную вещь, пусть обратится ко мне.
Я написала название моего отеля, номер комнаты и фамилию.
Прошло два дня. Любен ликовал, донимал нас: «Он давно уехал, он и не заметил, что потерял бумажник, он давно пьет на деньги, снятые со своего счета».
На третий день в дверь постучали. Я была одна, Андрей бродил по набережной.
Вошел юный паренек, лет семнадцати, поздоровался по-немецки. Слипшиеся белесые пряди сползали на лоб, глаза мокрые, и, кажется, для храбрости он немного поддал. Он из Австрии, третий день мечется по всем барам всех гостиниц.
Сделав для порядка суровое лицо, я спросила, что было в его кошельке.
– Я не могу сказать в точности, – ответил он, чуть не плача. – Я же не считал, сколько я пропил за тот вечер, но приблизительно…
И перечислил виды валют и суммы.
Я пошла за бумажником. Вручая, не отказала себе в удовольствии выговорить:
– Пить надо меньше, а если не умеешь, бери у мамы на каждый вечер. И благодари бога, что напал на меня.
– Да, – пробормотал он, утирая слезы. – Я совсем потерял надежду. Мне сказали, какая-то русская что-то нашла, думал… мне бы вернуть хоть что-нибудь…
Он открыл бумажник, пощупал содержимое.
– Ого! Да здесь же все в целости!
Я выпроводила его. Не без мысли о том, что он вернется с презентом, знаком благодарности или пошлет мне цветы. Но не тут-то было!
Когда я рассказала, Любен зашелся от бешенства.
– Как, и он тебя не поблагодарил? Не дал тебе даже, как положено, 10 процентов за находку? Теперь все, сгинул, пошел пропивать остальные.
Но юный австриец заявился. При нем не было ни конфет, ни цветов. Зато с предложением.
– Гнедике фрау, – пролепетал он. – Я хотел бы пригласить вас поужинать со мной.
Я была оскорблена до глубины души, в ресторан с иностранцем, которого вижу второй раз, с этим сопляком, дебилом!
– Для ужина, – сказала я с нажимом, – у меня есть кое-кто получше тебя. Катись, – и подтолкнула его к двери. – Ты мне ничего не должен.
Австриец мой был озадачен, он абсолютно не рассчитывал на такой афронт, наверняка первый в его семнадцатилетней жизни.
Об этой сцене Любену я уже не рассказала.
Глава 9Верный другИстория с Рощиным
Примерно 2020 год
Рассказываю маленькую шуточную историю, случившуюся много лет назад. Когда-то во времена оттепели, а затем перестройки была такая вольность – «походы на национальные праздники в посольство». Была небольшая прослойка наших людей, в основном из интеллигенции от культуры, науки, официальных лиц, обычно признанная в определенных странах, куда входила почти вся Европа, Америка, и посольства этих стран удостаивали чести присутствовать у них на приемах.
Мы бывали с Андреем в посольстве Канады, любило нас очень посольство Японии. Один раз были в израильском и довольно много раз в итальянском, французском. То есть там, куда мы много раз ездили, где нас знали. Однажды накануне Рождества раздается звонок сотрудницы американского посольства, и она приглашает нас посетить прием в честь Рождества. Через день приходит приглашение. Моя фамилия им была известна, так как я была в Америке не однажды, у меня была опубликована книга «Американки». И вот когда пришло приглашение, раздался звонок Михаила Рощина: «Зойк, ты завтра собираешься к американцам?»
В ту пору люди культуры, у нас и за рубежом, ценились много выше, чем сегодня, а слово «бизнесмен» было ругательным. Отечественные звезды густо шли по коридору, наполняя зал духами, сверкая украшениями, нарядами (куда еще бедным россиянкам было наряжаться, кроме публичных праздников). А здесь некое соперничество с западными модницами позволяло надеть то, что в другое место было невозможно. Неслучайно у Андрея: «Было нечего надеть – стало некуда носить». Народ толпился у входа. Некая искра сопровождала это мероприятие, лишая его протокольной скованности, делая его празднеством. То было время горбачевской перестройки, ее начала.
Когда мы ехали из Переделкина в моем жигуленке, Рощин сказал тоном, не допускающим возражений:
– Я побуду максимум минут сорок. И сразу уходим. Только меня не бросай, обратно тоже поедем вместе – ты не против?
– Договорились. Когда соберешься слинять, намекни.
Мои друзья давно знают, что на любом застолье или днях рождения меня хватает на час, максимум два, почти всегда ухожу первая, быстро устаю от тостово-пафосного распорядка тусовок. Но наши-то ходили именно на халявную тусовку. Если в приглашении: «После просмотра – фуршет… банкет», сомнения отпадали.
В тот раз, где-то через час, Миша подал мне знак, и мы из разных концов зала медленно поплыли навстречу друг другу. Якобы оживленно разговаривая, мы незаметно двинулись к выходу. И вдруг почти у дверей с Мишей обрадованно поздоровалась молоденькая артистка.
– Это кто? – спросила я.
– Вроде бы из Вахтанговского театра, очень мила, – ответил Рощин раздумчиво. Он даже не мог вспомнить имени, какой-нибудь ее роли. Но я сразу поняла – это не имело значения. Она была молода и неожиданна, она им восхищалась. И все! Какие там доводы?!
Рощин был всеми любимый драматург. Прелесть, современная новизна его пьес соединялась с редким обаянием личности. Внешность, как будто специально созданная под именитого писателя: светлая бородка, русые волосы. Его обожали женщины, их привязанность к нему длилась годами. И годы спустя, когда Миша с трудом передвигался, он продолжал жить, как будто не было операции на сердце, ампутации. Он появлялся на премьерах, выпивал, у них с Алексеем Казанцевым был свой журнал «Драматургия», свой театр «Новая драма», потом – Центр драматургии и режиссуры. Его жена Татьяна, самостоятельная, гармонично-приветливая, из тех женщин, что продлевают мужьям жизнь.
А тогда меня поразило, что, встретив молоденькую, совсем незнакомую актрису и уловив восторг в ее глазах (она аж приподнялась на цыпочки, чтоб разглядеть его получше), Миша дрогнул. В нем что-то щелкнуло, как в розетку воткнули. Мне запомнилась ее лиловая круглая накидка, милые, под цвет, туфельки и пышная белая юбка. Обернувшись, мы оба наблюдали, как она с фужером в руке беспомощно смотрит нам вслед, потеряв своих спутников, а затем пытается их догнать. И тут Рощин сдался.
– Зойк, знаешь, – сказал он возбужденно, – давай останемся? Здесь не так уж скучно.
– Да ты что? Ты же сам грозился разорвать меня…
– Ну да, да… – Он неотрывно следил за актрисой, уже вливающейся в толпу. – Ну, ты поезжай тогда, а я побуду немного. Понимаешь, новенького хочется. Новенького!
И я посмотрела в его глаза и поняла, что это тот случай, когда надо сдаваться немедленно, что в любом случае это будет проигрышная партия. Я говорю: «Ну хочется – так хочется, что ж». И я вижу его виноватый вид, он доводит меня до выхода и повторяет, что ему хочется новенького. Я ухожу. Он, отправив меня в машину, спокойно разворачивается, и все.
И я на всю жизнь запомнила эту тягу к новому, когда человек застаивается и какие-то его чувства тупеют, хотя у него есть устойчивая, привычная, благополучная ситуация. Как когда-то на меня налетела моя близкая подруга Нея Зоркая – киновед, профессор – со словами: «Зоя, ты с ума сошла! Ты уходишь из благополучной семьи, от мужа, который тебя любит и которого ты любишь. У вас ребенок, сын. Ты что, не понимаешь, что это поэт, который сегодня любит тебя, а завтра поклонницу, а послезавтра он влюбляется в шкаф, в Северный полюс, ведь он же поэт. Он тебя через год бросит!» И я, спокойно подняв на нее глаза, а я вообще не очень переношу, когда вмешиваются в мои решения, отвечала: «Сколько ты говоришь, год? Значит, я год проживу другой жизнью. Я прожила 12 лет в спокойном, благополучном, размеренном браке. Я каждое утро вставала и знала, что будет через 15 минут, через час, к вечеру. Эту размеренность благополучия жизни я сменю на один год, который Господь подарил мне, чтобы пожить другой жизнью. Очень мало у кого бывает случай изменить жизнь и пожить другой жизнью». Это был мой ответ, я действительно так думала. Андрей сходил с ума, преследовал меня. Он выразил тогда и позднее эту приверженность ко мне. 46 лет он был привязан ко мне, хотя всякое случалось.
Три дня спустя, увидев меня в Переделкине, Рощин кинулся навстречу.
– Ты молоток, – горячо обнял он меня. – Вот это истинный друг, ты все поняла с полуслова! Уж извини, что так получилось.
– Ну и как? Остался доволен? – спросила я не без ехидства. – Надеюсь, она тебя не продинамила?
– Да ты что?! Поболтали, я ее проводил. Милая, без претензий барышня…
Больше вопросов я не задавала.
Семь лет спустя, на презентации в ЦДЛ моего «Зазеркалья» – двухтомника прозы и эссе, Рощин, говоря обо мне, заметил: «Она не только настоящий писатель, но и потрясающая женщина. Для меня она самая верная „боевая“ подруга. Никогда не подведет и все понимает».
Думаю, аттестацию «верная подруга» я заслужила благодаря тому эпизоду в американском посольстве. А мне запомнилось надолго вот это: «Новенького хочется!» Увы, как часто оно водило нас по жизни, меняя, казалось, крепко сложившееся, предначертанное судьбой – и порой вовсе не в лучшую сторону.
Глава 10Неотправленные письма: Старовойтова, Листьев и школьный друг
Сентябрь 2018 года
Эти три случая складываются у меня в определенную философию. Она заключается в том, что человек не должен думать, что он владеет временем, что он владеет обстоятельствами своей жизни. Он может планировать до определенного предела, но очень часто бывает, что ты хочешь что-то сделать, а потом либо ты в запарке, либо не хочется в этот день что-то делать, куда-то ехать, с кем-то разговаривать или улаживать какой-то конфликт. А потом оказывается поздно. Я это называю «неотправленные письма».