«Пусть я удобренье для божьего сада,
ты – музыка чуда, но больше не надо!
Ты случай досады. Играй без меня!»
Когда это писалось, его отношение ко мне было неизменным, всегда отличным даже, а не просто хорошим, мы даже никогда не ссорились, и никогда не расставались. Не было ни одного события, которое бы он захотел посетить без меня, хотя сколько раз я об этом просила: «Ты пойди к ребятам, а я посижу с подружками» (у какой-то день рождения или то-то, или то-то), – поэтому-то давления с моей стороны или мудрости особой в этом не было. И чем все это кончилось. Надо сказать, что Максакова вела себя порядочно по отношению ко мне: до меня ничего не доходило, она никаких провокаций не делала. Она ощущала себя, конечно, королевой, у нее в короне были драгоценные камни, начиная с Никиты Сергеевича Михалкова, Таривердиева и других, несть им числа. У нее побывал в мужьях художник Лев Збарский, у них был сын Максим, а потом мужем стал немец Уля[37] (не знаю, как сейчас они – с ней он, или они расстались). Но вот чем кончилось все, и это очень показательно.
Поскольку я очень любила Фоменко и театр, узнав, что у Людмилы Максаковой есть моноспектакль, который она целиком играет, я пошла на этот спектакль, как и на все другие в этом театре. Помню, как меня поразило, что она сказала кому-то – не Фоменко, а чуть ли не завлиту Егоровой Лиле, которую я очень люблю, в каком восторге была, что я пришла на спектакль, каким я обладаю мужеством, чтобы прийти на этот спектакль. Я сказала: «Да, спектакль мне очень понравился, я очень довольна», – я совершенно не придала значения ее словам. Наверное, есть какая-то другая сторона во всем этом, которую я не ощущаю.
Недавно было 100-летие Юрия Петровича Любимова в Доме актера. Всех, кто был причастным или мог сказать о Любимове, Люся Чернавская – душа Дома актера, которая ведает художественной частью, постаралась пригласить на этот вечер, который она же и устроила. Естественно, она очень поднажала на меня, чтобы я тоже пришла. У меня в тот вечер что-то было, но отказаться говорить о Юрии Петровиче, о котором у меня написано громадное эссе под названием «Время Любимова и Высоцкий», перепечатанное колоссальным количеством изданий за рубежом, в том числе и в Америке, я не могла. Естественно, я пришла. Когда я пришла, то поняла, что за неимением других персонажей, которые не пришли и коих оказалось много, Максакова ведет этот вечер, не помолодев, но по-прежнему сохранив былую красоту, энергетику и стать. И она объявляет меня – не в первых, не во вторых рядах, а, по-моему, по чьей-то подсказке я выскочила пятой или шестой после артистов, которые все очень восхищенно, пламенно говорили о Любимове. В разрезе моего эссе я рассказала и о том, как Юрия Петровича обзывали фашистом, о том, как убегавший из театра Высоцкий, несмотря на то что правда была на стороне Юрия Петровича, срывал ему спектакли, но Любимов не мог от него отказаться, поскольку они любили друг друга пламенно и не могли друг без друга. Это соревнование лидера труппы, и руководителя театра, гениального режиссера было, конечно, очень тяжелым – сколько разрывов было.
Я уехала раньше с этого длинного вечера, меня ждали какие-то пироги, угощения. А потом, буквально месяц спустя вдруг я вижу, мне звонила Максакова, и на телефоне оставлено сообщение, которое меня поразило своей забавностью. Я не смогу дословно воспроизвести текст, но как-то было так: «Дорогая Зоя, я была так рада, что ты выступила на вечере, и хочу повторить, что слава богу, что та идиотская история кончилась восхищением тобою» (или любовью к тебе). Разве можно было это представить?! Люди продолжают писать об увлеченности Вознесенского женщинами, а я имею вот такой итог. «Идиотской историей» она называет свое увлечение им или Андрея – ею, когда она была унижена именно его уходом. Она же – публичный человек, и было видно, что он не ходит на ее спектакли, исчез.
Главное, что я не вызывала ненависти у этих женщин. Повторю: обо всех его увлечениях я узнала только после его смерти. Из откровений тех женщин. Кроме одного-единственного…
Я на полтора месяца уехала в США – собирать материал для книги «Американки». Когда вернулась, мне подбросили письмо с рассказом о том, где был Андрей целую неделю и с кем.
Я тотчас съехала из дома.
На другой день Андрей меня разыскал, примчался, рыдал, говорил, что без меня не мыслит жизни, но я ему сказала: «Андрюша, не пытайся, я не вернусь, но я буду тебе всегда другом, я буду с тобой ходить в театры, но я не буду делать двух вещей: я не буду с тобой спать и не буду называться твоей женой, мы разведемся».
Он позвонил мне, чтобы я с ним пошла на спектакль «Высоцкий» к Любимову. Мы появились с Андреем в Театре на Таганке, в кабинете Юрия Петровича, к изумлению публики – все уже знали о нашем разрыве. Оля Окуджава отвела меня в другую комнату:
– Боже мой, ну как же ты можешь? Приходить с ним! Он тебе плюнул в физиономию, он тебя унизил!
А я сказала: «Что же я должна делать-то, господи боже мой? Он знает, что никогда не буду с ним спать, что я никогда не назову его мужем, но он остается для меня значимым человеком, которому очень плохо, и он очень страдает. Что же я должна сделать? Я должна выбросить в корзину столько лет нашей жизни и это наше пламенное прошлое, и эту цену, которую я заплатила, уйдя из семьи? Мы же любим друг друга, вместе или не вместе, мы любим, и с этим ничего нельзя сделать. Он любит меня, а я его. Разошлись – не разошлись, не играет роли!»
Андрей тогда снял комнату в Переделкине, у станции, кажется, служебную комнату в кардиологическом санатории. Врач, которая его очень почитала и любила, пожалела его. Почти каждый день или оставлял мне записки на пороге дачи, или приходил повидаться. За этот месяц он похудел на 14 килограммов. Однажды меня вызвал врач и сказал:
– Безумно влюбленный в вас Вознесенский потерял четырнадцать килограммов, надо его спасать. Пожалуйста, определитесь в ваших отношениях, иначе вы будете всю жизнь винить себя, если что-то случится.
Был тогда случай очень драматический. У меня появился знакомый – парень необыкновенной наружности: светловолосый, голубоглазый, с иконописным таким ликом, который не просто так втюрился, а это было какое-то у него наваждение. (Сразу скажу: мы с ним даже не целовались.) Он оказался очень религиозным человеком, и мы решили съездить в Загорск, в лавру. Он заехал за мной в шесть утра, на отцовской заграничной машине. Как сейчас понимаю, это была рухлядь, но по тогдашним временам – иномарка! Его звали Леонид, я ему говорю:
– Леня, подожди меня в кухне, свари кофе, выпьем кофе, и я за пятнадцать минут соберусь.
Мы выпили по чашке и уехали. А через час пришел Андрей: у него оставались ключи от дачи. Можно представить, что он вообразил, увидев теплый чайник, две брошенные чашки выпитого кофе и – незастланная постель. Кто-то у меня ночевал, с кем-то я уехала рано утром! Что это было, как он не сошел с ума, я не знаю.
Он весь день ждал. И дождался, увидел, как в ворота въезжает иностранная машина и я с каким-то мужчиной прощаюсь. Он сказал: «Я тебя больше никогда не потревожу», развернулся и пошел. Я бежала за ним до ворот, задыхаясь, кричала. Все было как у Ахматовой: «Задыхаясь, я крикнула: „Шутка все, что было. Уйдешь, я умру“. Улыбнулся спокойно и жутко и сказал мне: „Не стой на ветру“».
Так и было: я бежала, но уже не вернула его… а ведь я и не хотела его возвращения вообще, так что ж… не буду оправдываться, ну ушел и ушел.
Потом, конечно, я ему все объяснила.
И вот однажды он пришел и сказал, что наступает отпуск… Я никогда не отдыхала одна. Он никогда не отпускал меня. И я считаю, что отпуск – это мерило семейной жизни. Если человек отправляет куда-то жену и детей, мечтая уехать, побыть одному, то вполне вероятно – чтобы провести счастливый месяц с кем-то, кого он в этот момент любит или увлечен, или у него какой-то голод секса, я не знаю… Андрей никогда не уезжал и не давал мне уехать одной или с подругами, отдыхали мы вместе от первого до последнего дня. Я вообще считаю, что одна из самых главных составляющих долгого и прочного брака – общность интересов, может быть, общее дело, общее обсуждение, когда муж и жена дорожат мнением друг друга. Как только мужчине или женщине становится скучно, появляется еще кто-то.
Он пришел, это было перед августом, приехал на дачу и сказал:
– Ты понимаешь, что я жить без тебя не могу и не буду, значит, как ты ни сопротивляйся, что ты ни делай, все равно ты будешь со мной, это написано так в небесной тетради. Я взял две путевки в Пицунду…
Мы всегда там проводили отпуск, и в прошлом году тоже.
– …И я говорю тебе – жить без тебя я не буду и предлагаю: я за тобой заезжаю послезавтра, ты никому ничего не объясняешь, я никому ничего не объясняю, мы с тобой исчезаем из Москвы, а вернемся в прежнем качестве, как будто бы не было у нас никакого трехнедельного разрыва. Подумай над этим, я завтра приду к тебе или позвоню…
Я провела мучительнейшую ночь, думала: я разрываюсь на части, я его забыть не могу, как часть моей жизни, и что эта ссора все равно кончится, ну, еще месяц он будет каждый день приезжать, и все равно я сдамся… И решила, что я тоже от этого не уйду и что он придумал идеальный вариант – мы исчезаем из Москвы, я избавляю себя от всех ответов, пересудов, от всего на свете – мы исчезаем с глаз долой.
Так и было – мы вернулись мужем и женой, в прежнем составе, и никто не показал виду…
Глава 4Белла
30 ноября 2011 года
Она как-то говорила, что мать хотела назвать ее Елизаветой – в честь русской императрицы или английской королевы, не помню уже… Но назвала Изабеллой.
Белла – больше чем литературное имя, пусть даже и очень знаменитое. Наверно, тысячи девушек в нашей стране мечтали, хотели бы хоть чуточку быть такой, как Белла. Необыкновенно гармоничные лицо, фигура, волосы, походка – все это было достойно поклонения, и оно и случилось сразу же. Белла в нашем сознании стала не только поэтом, ее присутствие среди нас было как присутствие музы, звезды.