м углы характеров. Хотя каждая из помощниц, бесспорно, достойна благодарности. Сколько раз удавалось им спасти Андрея от падений, обеспечивать безопасные длительные прогулки, даже записывать внезапно рождающиеся стихи!
Никто не знал о его диагнозе, он не хотел, чтобы люди прослышали о его бессилии. Эта сила воли к жизни, к тому, чтобы сохранить свое имя, свою стать. Он всегда просит одеть его красиво. Такой принц по рождению.
Болезненная реакция Андрея на окончательный диагноз выработала у меня формулу ответа посторонним: «У него поражен центр равновесия в результате автомобильной аварии». Увы, это только часть правды. Без констатации болезни Паркинсона защитить его от жизни невозможно. Предугадать внезапные вставания Андрея по ночам или даже днем, после еды не удается. Уже пять или шесть раз случалось так, что, проснувшись ночью и не желая беспокоить спящую сиделку, он поднимался. Результатом была уже описанная мной картина: множество травм головы, гематомы на теле, вызов «скорой»…
Мы в Германии, в маленьком цветущем городке Бад-Наухайм под Франкфуртом. Я живу в гостинице, предназначенной для научных конференций. Напротив – благоухающий парк, идешь сквозь цветущие деревья, мимо клумб, завораживающих ярким переплетением красок.
А над парком, словно птичье гнездо, торчит серое здание – Паркинсон-центр. В него мы сейчас положили Андрея. С 1996–1997 года, когда все случилось, где только мы не лечили его! В России в Институте кардиологии, в реабилитационном центре им. Герцена, в 57-й больнице. После консилиума в клинике Бурденко ездили в Швейцарию, в клинику «Сесиль». Наконец в результате многих исследований был поставлен окончательный диагноз: нетипичная мультисистемная болезнь Паркинсона.
И вот теперь немецкий городок, специализированная клиника, которая так и называется – Паркинсон-центр.
Я часто задавалась вопросом: откуда это взялось у Андрея? Откуда у человека с таким сильным характером и нервной системой, почти никогда не болевшего нормальными дежурными болезнями, взялся этот Паркинсон? Врачи обычно видят генетическую предрасположенность…
Но кто знает, не случись в судьбе Андрея трех невероятных историй, быть может, с генами и обошлось бы. Если бы не…
Эпизод, произошедший на встрече Никиты Сергеевича Хрущева с интеллигенцией 7 марта 1963 года, растиражирован. Как только чуть-чуть приоткрыли архивы КГБ, одному из участников скандала удалось получить стенограмму, которую он нам и подарил. Вслед за этим драматург Дмитрий Минченок смог найти в бывшем архиве ЦК КПСС, теперь это Центр хранения современной документации, видеозапись встречи Н. С. Хрущева с интеллигенцией 7 марта 1963 года.
Эти эпизоды вошли во все фильмы о Вознесенском, в том числе в юбилейные – к семидесятилетнему и семидесятипятилетнему юбилеям.
Гроза разразилась не сразу. Уже случился разгром художественных студий Элия Белютина, альманаха «Тарусские страницы», публичное издевательство над поэтессой Маргаритой Алигер, скандал на выставке в Манеже – с криками и матом.
Но фраза, выкрикнутая Хрущевым на встрече с интеллигенцией 7 марта 1963 года: «Теперь уже не оттепель и не заморозки, а морозы!» – оказалась ключевой для той эпохи, названной оттепелью. Судьбоносными для художников стали фразы: «Ишь что придумали, какую-то свою партию, а я вот горжусь тем, что я член Коммунистической партии!» и заключительные после чтения стихов слова: «Вон, господин Вознесенский, из Советского Союза! Паспорт вам выпишет товарищ Шелепин».
Не будь крика и угроз Хрущева, быть может, не уехали бы из страны художники-неформалы: Неизвестный, Целков, Збарский, Рабин, Штейнберг, не легли бы на полку десятки готовых фильмов, не остановлен бы был поток отечественной самиздатовской литературы здесь и на «других берегах». Но никто не ожидал, когда поэт медленно сходил с трибуны, неуверенно пересекая сцену, что Никита Сергеевич, быть может что-то инстинктивно поняв, вдруг протянет поэту руку со словами: «Ну ладно, идите работайте». Толкователи истории, сильно продвинутые в тогдашней политике, объяснили это так: «Вознесенского не посадят, но неизвестно, как сложится отношение к нему дальше».
Эта неуверенность в судьбе Вознесенского спасла его. Не прозвучал сверху сигнал гнать и топтать, власть выжидала. А через неделю был дан сигнал Союзу писателей исключить «бунтарей» из Союза. В назначенный день Андрей улетел в Ригу.
Быть может, впервые глава страны прилюдно кричал на 29-летнего поэта, не давая ему продолжить. Этот эпизод оставил не только кровавые следы на состоянии здоровья Андрея, но и множество строк в его поэзии. Пережитое отозвалось в поэме «Оза»: «Когда беды меня окуривали, я, как в воду, нырял под Ригу, сквозь соломинку белокурую ты дыханье мне дарила», и многие другие.
Я услышала о том, что произошло, от Юрия Александровича Завадского, руководителя Театра Моссовета, близкого друга Галины Улановой и одного из самых чтимых аристократов ума и духа в стране. Я поднималась в лифте на пятый этаж Дома актера, что тогда был на улице Горького, в библиотеку и увидела идущего навстречу Завадского.
– Зоя! – кинулся он ко мне с искаженным ужасом лицом. – Что сейчас было, что было!
И он обхватил голову руками, страдальчески прикрыл глаза:
– Если б вы видели, как Хрущев кричал на Вознесенского! Это было отвратительно! Как это может быть?!
Я остановилась как вкопанная, в голове пронесся наш с Андреем разговор накануне. Мы уже тесно дружили, однако никаких иных отношений между нами еще не было. Позвонил он 6 марта, советовался, как ему выступать. Андрей непременно хотел каким-то образом ответить на удар ленинградского поэта Прокофьева, который в своих стихах как-то его оскорбил. Уже предчувствуя отношение властей к новой литературе, к молодым поэтам, чиновники из писателей начинали что-то вроде идеологической травли под видом творческо-мировоззренческих дискуссий. Так, у Николая Грибачева были известные стихи «Нет, мальчики!», на которые впоследствии ответил поэт Роберт Рождественский: «Да, мальчики!»[39] Шла борьба поколений, эстетических позиций, режимного цензурирования литературы и жажды свободы.
Я спросила Андрея, что он еще хочет сказать, кроме отпора Прокофьеву. Он ответил, что прочитает стихи: «Я не оратор и не полемист, меня настоятельно просили выступить, и я выступлю в роли поэта». Андрей нервничал, но в общем было и некоторое предощущение легкого скандала, его всегдашнее стремление выйти за очерченные границы дозволенного.
– Что он кричал? – спросила я Завадского. Он замахал руками:
– Не спрашивайте, не спрашивайте! Это невозможно повторить, поверить в это. Он пытался уничтожить его и грозил изгнанием из страны!
Весь тот день я только и слышала о скандале в Кремле.
Что произошло, запечатлено в сотнях телесюжетов, подробнейше описано в воспоминаниях современников, в протоколах. В 2003 году нам подарили рассекреченную пленку из архивов КГБ, ее извлек известный фотограф, принимавший участие в этих встречах как корреспондент.
То, что мы увидели на экране, сегодня кажется невероятным. Один наш близкий знакомый был потрясен: «Мы думали: ну что-то там было, ну покричал бесноватый, подумаешь, это только реклама! Они же после этого ездили по заграницам, выпускали книги, какие там гонения? А теперь оказалось, что это попытка уничтожения, это как танк, который чудом не раздавил их. Конечно, повезло, что сталинское время уже не могло вернуться… Хотя кто знает?»
Началась эта история с того, что писательница Ванда Василевская передала жалобу «польских товарищей» на интервью Василия Аксенова и Андрея Вознесенского польской газете «Политика». Дескать, они посмели утверждать, что «социалистический реализм – не главный и не единственный метод советского искусства, что в Советской стране существует много других, более ярких и современных стилей и течений». Закончила Василевская, как опытный демагог: дескать, подрывают основы соцреализма, огульно и оскорбительно сбрасывают со счетов имена больших советских писателей, противопоставляют поколения, а им, польским коммунистам, очень трудно противостоять враждебному влиянию подобных гостей, которые мешают ее соотечественникам «строить социализм, выполняя свою историческую миссию».
Хрущев немедленно взъярился, вызвал к трибуне Вознесенского.
Андрей вышел, произнес первую фразу:
– Это высокая трибуна, и я буду говорить правду. Как и мой любимый поэт, мой учитель Владимир Маяковский, я не член Коммунистической партии…
Истошный крик Хрущева прервал его выступление:
– Это не доблесть!.. Это не доблесть, товарищ Вознесенский. Почему вы афишируете, что вы не член партии? А я горжусь тем, что я член партии, и умру членом партии! (Бурные аплодисменты пять минут.)
Хрущев (передразнивая):
– «Я не член партии». Сотрем! Сотрем! Он не член! Бороться так бороться! Мы можем бороться! У нас есть порох! Вы представляете наш народ или вы позорите наш народ?.. Мы никогда не дадим врагам воли. Никогда!!! Никогда!!! (Аплодисменты.) Ишь ты какой, понимаете! «Я не член партии!» Ишь ты какой! Он нам хочет какую-то партию беспартийных создать. Нет, ты – член партии. Только не той партии, в которой я состою. Товарищи, это вопрос борьбы исторической, поэтому здесь, знаете, либерализму нет места, господин Вознесенский… Как сказала Ванда Львовна, это клевета на партию. Нет, довольно! Можете сказать, что теперь уже не оттепель и не заморозки, а морозы. Да, для таких будут самые жестокие морозы! (Продолжительные аплодисменты.) Ишь ты какой Пастернак нашелся! Мы предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Хотите завтра получить паспорт? Хотите?! И езжайте, езжайте к чертовой бабушке!
Позади поэта, тесно сомкнувшись вокруг генсека, сидело все политбюро: Шелепин, Козлов, Семичастный, Молотов и т. д. и т. п. Ошеломленный поэт, не оборачиваясь, пытается что-то ответить, быть может, просто продолжать, но крик стоит непрерывный. «Господин Вознесенский, вон из нашей страны, вон!»