Меня много раз спрашивали, зачем вам тайное выдвижение друг от друга. Для меня было очевидно, что, поскольку здесь люди дружат друг с другом и большинство очень уважает мнения других, будет очень трудно получить негативную реакцию от кого-то. А ведь мы должны были кого-то отсеивать! Из двадцати номинаций (каждый член жюри выбирал по одному кандидату) надо было выбрать только одного. То есть список состоял из 15 фамилий, которые отвергали, и оставались в итоге только пять. 15 обиженных и 5 счастливых. Я прекрасно понимала, что если Аксенов выдвинул кого-то, а я считаю, что он ошибся, то публично ругать его выдвижение мне будет очень сложно, потому что я сталкиваюсь с личными отношениями. Я понимаю, что могу поссориться с человеком, если всего лишь нахожусь на другой идеологической площадке. Но, даже несмотря на эту придумку с тайным голосованием, у нас бывали очень серьезные курьезы. Один из них я рассказываю. Например, Элем Климов, кинорежиссер, выдвинул кого-то, и Абдрашитов тоже выдвинул своего кандидата. То есть два крупных кинорежиссера выдвинули свои кандидатуры. Абдрашитов позвонил мне, не будучи уверенным в том, что… У нас, кстати, было много ограничений. Например, нельзя выдвигать тех, кто уже награжден государственными премиями, особенно в этот год или в предыдущие несколько. Мы должны были особо отнестись к тем, кого забыли или несправедливо обидели. Нельзя было выдвигать посмертно и так далее. Поэтому мне многие часто звонили, выдвигая кандидата, именно из тех соображений, чтобы не повторить выбор, чтобы не выдвинуть того, кого нельзя. Я очень не любила эти звонки. Но вернемся к Абдрашитову, он мне позвонил, и поэтому я уже могла понимать, что это за человек. И вот на жюри я увидела, как Элем Климов обсуждает кандидатуру Абдрашитова, не зная, что это Абдрашитов выдвинул. И вот он объясняет Абдрашитову, что этот человек не годится в номинанты, не заслуживает быть среди них. Но я-то знаю, что Абдрашитов уже номинировал этого человека. Вот чтобы избежать таких неловких ситуаций, мы и старались держать все в тайне.
Мне кажется, что эта схема была наилучшей, я попыталась сделать так, чтобы было напрочь исключено какое-либо соперничество или конфликты. Конечно, бывали иногда исключения, но я всегда хотела, чтобы выбирали именно сильнейших, самых лучших и чтобы отсутствовали при выборе какие-то уговоры или, не дай бог, угрозы. У нас была такая политика: бывают конфликты только хорошего с лучшим, а вот конфликты безобразного со средним совершенно исключались. В искусстве не было беспредела, в кинематографе не выбирали ужасов, не позволено было говорить о личной жизни или вспоминать какие-то личные конфликты. Вот когда Георгий Данелия получил премию, а мы уже тогда лет пятнадцать существовали, они с женой Галей прочитали, кто получил премии в этой же номинации до него, и он сказал, что не смог бы из этого списка исключить ни одного участника.
Еще одна трудность, которую нельзя было избежать. Часто номинанты действительно оказывались настолько хорошими, что невозможно выбрать одного. То есть их вклад в искусство настолько равнозначен, что оба уже были победителями. Так случилось со спектаклем Льва Додина и Татьяны Шестаковой, которая в нем играла и несла весь эмоциональный накал. Мы наградили их одной премией, хотя это и редкое исключение. Были и обиды. Я очень хорошо знаю, что когда мы наградили блистательную игру Олега Меньшикова в фильме «Утомленные солнцем», то Михалков, который был режиссером этой картины, долго не мог понять, почему премию получает его актер, а он, сделавший фильм, – нет. Но так получилось. Выдвинут был именно Меньшиков, а не Михалков. Тут мы были не властны ничего сделать. Мы брали только аргументацию членов жюри, и почти не случалось, чтобы чей-то просто хороший знакомый, хороший сообщник стал вдруг номинантом или тем более лауреатом.
Еще у нас было четкое правило не называть тех, кто не получил в итоге премию. Потому что тогда бы мы получили 15 обид и от них, и от их сторонников. После того как начались некоторые проблемы в жизни Березовского, немного спал и интерес к нашей премии. Хотя я все еще часто слышу, как, объявляя некоторых наших бывших лауреатов, вспоминают, что премия «Триумф» заметила их первыми.
Инициатива расширения жюри в известной мере, чтобы быть справедливой, принадлежала Михаилу Жванецкому, который однажды сказал, что в нашем жюри не хватает молодых лиц[45]. И вот тогда произошла историческая организационная перестройка обновления премии и фонда «Триумф». Жюри увеличилось с 13 до 20 человек, главным образом за счет включения в состав жюри художников высокого уровня и молодых творцов. Среди нас были и неучтенные представители некоторых видов искусств, в том числе так называемого легкого жанра. Премия просуществовала почти 20 лет, и наше жюри с годами сильно расширилось. Когда из жизни, к сожалению, ушли Климов, Боровский, Аксенов и Максимова, то на их место заступили Адабашьян, Бертман и Кабаков. Получить премию «Триумф» считалось одним из главных достижений в жизни, вершиной карьеры.
С 2000 года фондом «Триумф» была учреждена научная премия, которая вручалась российским ученым, занимающимся фундаментальными и теоретическими исследованиями, за «весомый вклад в развитие отечественной и мировой науки». Состав жюри формировался совместно с Президиумом Российской академии наук. В его состав входили ректор МГУ Виктор Садовничий, директор ФИАН Геннадий Месяц, глава Института РАН Александр Чубарьян, вице-президенты РАН Николай Лаверов и Анатолий Григорьев, а председателем жюри являлся академик Юрий Рыжов.
Были, конечно, и сложности, и курьезы, и знаменательные случаи. Например, Женя Кисин[46] с отцом и матерью уехал из страны из-за угрозы призыва в армию. Там, в Европе и Америке, началось его триумфальное шествие, признание его лучшим пианистом мира. Лауреатом премии «Триумф» он стал в 1996 году. Но на вручение приехать не мог – его могли призвать в армию как гражданина России. Мне пришлось дойти до министра обороны и заручиться его словом, что Женя может спокойно приехать… Он приехал в 1997 году.
Никогда не забуду: Женя вошел в Большой зал Московской консерватории – и заплакал, слезы лились ручьями, он был похож на человека, который молится в храме за родственника или друга. Здесь, в 11 и 12 лет, были его первые сольные концерты, здесь началась слава гениального мальчика. В тот приезд Женя дал два бесплатных концерта – в консерватории и в Большом театре. Реакция зала, прессы была восторженная, просто сумасшедшая.
В общении он парень с фантастическим обаянием! Но странно было только одно – его ничто не интересовало, кроме музыки. Он превращался в камень, если, не дай бог, слышал фальшивую ноту. Мать и отец были составной частью его личности, он всегда с ними приезжал. Еще с ним приезжала его гениальнейший педагог, с которой он по четыре часа в день репетировал. У Жени было несколько странных для нас требований. Он мог играть только на рояле определенной фирмы, но самое главное – рояль должен настраивать только определенный настройщик, которому он доверял.
Мы с ним подружились, мать и отец благодарили нас за то, что смогли побывать на родине. После их отъезда мне вечером привезли газету с интервью Евгения Кисина. В предисловии говорилось, что Кисин – великий пианист, который стал лауреатом премии «Триумф» в России, что беседа с ним состоялась буквально перед отлетом, чуть ли не у трапа самолета.
Мне неприятно, дискомфортно, когда мою фамилию оглашают публично, особенно когда публично благодарят за помощь. Если я кому-то и помогла, если кто-то хочет сказать спасибо, то это должен быть разговор с глазу на глаз. А тут Женя всем читателям газеты рассказывал про свой приезд в Россию, то и дело упоминая мое имя. Я была очень огорчена и… одновременно тронута.
Потом это аукалось мне много лет. Все считали, что только я могу уговорить Евгения Кисина дать концерт в России. Андрон Кончаловский – главный режиссер грандиозных празднеств, посвященных 850-летию Москвы, попросил меня связаться с Кисиным: не сможет ли он дать концерт на Красной площади? Женя прилетел, сыграл Первый концерт Чайковского. В холодную осеннюю ночь, под промозглым дождем. У него коченели пальцы, когда он играл на рояле. Я с ужасом думала, что же будет, если он простудит руки…
А вот другая история.
Во втором фестивале Дни «Триумфа» в Париже в 1998 году участвовал ансамбль Игоря Моисеева и сам Игорь Александрович. Это был удивительный человек, обладавший потрясающей харизмой, он дожил до 101 года, при этом сохранил моложавость, живость движений, прямую спину.
Моисеев приехал в Париж, все билеты проданы. Накануне у них репетиция, я сижу в гостинице. Раздается звонок, Игорь Александрович говорит, что концерта не будет. В чем дело?
– Артисты падают! – отвечает он. То есть в этом зале какой-то не тот пол, артистам тяжело, невозможно выступать.
Я хватаю такси и еду туда. Вижу пустой зал и унылого Моисеева. И тут он мне говорит:
– Хватайте своего помощника, и пусть он покупает нам тринадцать бутылок кока-колы.
Я никогда не забуду, как весь его знаменитый коллектив разливал по полу эту колу. В итоге концерт состоялся, и, как всегда, с огромным, ошеломляющим успехом. Хотя сам Моисеев мне потом признался, что все-таки некоторые номера были не настолько хороши, как хотелось бы, – из-за этого несчастного пола.
Один из наших «триумфаторов» – Олег Меньшиков. Он высокомерен от самоограничения. Может быть компанейским, до утра гулять с друзьями, но может быть и долго один. Часто, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, он только ждет, как вырваться с какого-то приема, из пространства, от людей, чтобы остаться одному.
Он любит комфорт, любит, чтобы было удобно, все под рукой, радовало глаз, но будет жить в любых плохих условиях, если того требует роль. Снимаясь на маршировке в «Сибирском цирюльнике», он прошел весь маршрут.