изгнанья.
Надежда или смерть?
Преддверие греха?
Рубаю Божью снедь
я, олигарх стиха.
Внутреннее ощущение власти в какой-то своей сфере, в культуре, которую он очень любил, хотя не сильно в ней понимал, тоже его безусловная черта. Любое деяние, информация о том, что есть польза, делало его счастливым. А поскольку он фонтанировал идеями и проектами, чтобы каждый день, условно говоря, танцевать на всех площадках, ускорять темп жизни, то все, вместе взятое, делало его к концу дня человеком, довольным собой, действительностью.
Известный банкир Петр Авен говорил о нем: «Я не знаю более счастливого человека, чем Березовский. Он, быть может, единственный в моей жизни абсолютно счастливый человек, который никогда не рассматривает какие-то другие варианты, кроме того, что жизнь – это подаренное счастье».
Движущим посылом было действие, успешность, то, что он называл экспансией, вкладывая в это слово свой смысл. Даже плохо относящиеся к нему люди из высоких сфер власти или бизнеса (премьер-министр Виктор Черномырдин, банкир Альфред Кох) говорили, что этот человек не может существовать без проектов, без их осуществления, что в нем сидит мотор позитивной деятельности. Именно позитивной, а не отрицательной. Хотя потом, во время суда с Романом Абрамовичем в Лондоне, всплыл огромный пласт их деятельности в других сферах: нарушение законов, коррупция, «крышевание», «откаты», отношения «по понятиям», сделки «по понятиям» не только в бизнесе, но и в политике.
Говорили, что ББ никогда никому ничего не прощал, был очень злопамятен и мстителен. Может быть, так и было. Я исхожу исключительно из своего опыта и общения с ним только в одной плоскости. Но в то же время знаю, была свидетелем, как он человека, которого считал не просто врагом, но вообще объективно подлецом, приближал к себе, помогал ему. Я называю это небрезгливостью Березовского. Или у него, как мне кажется, не было памяти на зло, причиненное ему. Притом что он не забывал людей, он помнил, о чем с ними говорил, что они ему говорили.
А уж политические противники – совсем другая область. Я, человек глубоко неполитического склада, мировоззрения, всегда удивлялась, например, тому, что главы государств, вчера еще противостоявшие, становятся союзниками. То есть это какие-то другие отношения, в которых нет места эмоциям, чувствам, совершенно другие законы. Установилось, что политика – искусство возможного. А по мнению Бориса Березовского, искусство невозможного, которое преодолевают. Тем более в бизнесе… ББ всегда говорил, что все можно купить, только важна цена, и нет человека, которого нельзя купить.
Я ему всегда горячо возражала. Говорила: попробуйте купить Бориса Гребенщикова, чтобы он написал, условно, песню во славу вождя. Или – Михаила Жванецкого. Есть люди, которые не могут переступить через себя ни за какие деньги и блага, потому что репутация дороже. Репутация – это социум, круг людей, которые отвернутся от тебя, будут считать нерукопожатным. И даже если не отвернутся. Все равно есть внутреннее чувство, самосознание. Вспомним Бориса Слуцкого… Он голосовал за исключение Бориса Пастернака из Союза писателей не из страха, не из стремления выслужиться, а был как коммунист и фронтовик искренне убежден, что так надо. Практически все, кто на том заседании клеймили Пастернака, забыли об этом, а Борис Слуцкий всю жизнь мучился…
Для Березовского эти материи не имели, на мой взгляд, значения.
Но это вовсе не значит, что он был беспринципный, вовсе нет. Через много лет после того, как фонд «Триумф» стал общеизвестен в мире искусства, литературы, Березовский создал фонд «Триумф-наука». С такой же премией – 50 тысяч долларов. Они меня часто приглашали выступить, с председателем жюри Юрием Алексеевичем Рыжовым у нас сложились самые дружеские отношения еще в те времена, когда он был послом России во Франции. Он помогал фестивалям «Триумфа» в Париже.
В нашем жюри Борис Абрамович не состоял, а в жюри «Триумф-наука» – да, поскольку был и членом-корреспондентом Российской академии наук.
И вдруг – весть. Одним из кандидатов на премию «Триумф-наука-2010» выдвинут Евгений Максимович Примаков. Он ведь известен не только как бывший директор Службы внешней разведки, бывший премьер-министр России, а был и есть крупный ученый, востоковед. Но здесь интрига в том, что Примаков и Березовский – политические враги. У них, как писала пресса, не сложились отношения еще в те времена, когда Примаков был премьер-министром, а Березовский исполнительным секретарем СНГ. Но на уровень открытой войны они перешли в 1999–2000 годах, когда Примаков стал кандидатом в президенты, а в паре с ним был Лужков – кандидат в будущие премьер-министры.
Это была кровавая борьба без крови. О ней уже после смерти Бориса Абрамовича «Московская правда» писала: «Борис Березовский первым понял, что такое ТВ в неспокойные времена… И в конце 1994 года стал хозяином Первого канала, названного ОРТ – Общественное российское телевидение». ОРТ обеспечило победу Ельцина на президентских выборах 1996 года, когда его рейтинг был 6–9 процентов. Фаворитом считался председатель ЦК КПРФ Геннадий Зюганов. В 1999–2000 годах, когда соперником Примакова стал малоизвестный стране политик Владимир Путин, бесспорным фаворитом был Примаков. Но тут Общественное российское телевидение, главный телеканал страны, развернуло мощную антипримаковскую кампанию. Лужков и Примаков не выдержали и сошли с дистанции.
Теперь легко представить, каково же было мое удивление, когда я узнала, что Евгений Максимович Примаков стал не только кандидатом на премию «Триумф-наука», но и лауреатом.
С Евгением Максимовичем мы встречались в доме Левона Бадаляна, врача, который реанимировал Высоцкого, который так много помогал Андрею во время болезни. Мы все находились у постели супруги Примакова в ее последние часы. Но никаких особо близких отношений не было, я не разделяла его общественно-политические взгляды. В то же время мне было все равно, каких взглядов придерживаются мои близкие – политика нас не разделяла.
Но Березовский другой человек. И потому я его спросила:
– Борис Абрамович, как же вы пережили, что жюри оплачиваемой вами премии «Триумф-наука» объявляет лауреатом вашего главного политического противника, даже врага, потому что столько грязи было вылито взаимно – у вас же была вражда кровавая? И как это жюри так проголосовало?
– Как? Тайным голосованием. И я тоже голосовал за него.
– Как это в вас совмещается?
– Неужели ты не понимаешь? – удивился Березовский. – Наоборот, это говорит о моей объективности. Все знают, что мы враги, жестокая была борьба. Но он достоин премии и как ученый, и как деятель. Это не имеет отношения к нашей личной вражде.
Еще был случай… Я приехала в Париж по делам, встретилась, как обычно, с Машей Розановой. Она уже была вдовой, Андрей Синявский умер. Маша очень яркий человек, она всегда была для меня эталоном верности себе, убежденности. Мы знакомы с давних лет, когда они еще жили в СССР, когда Андрея Синявского и Юлия Даниэля приговорили к семи и пяти годам лагерей за то, что печатали за рубежом (под псевдонимами) свои литературные произведения, как сказано было в обвинении: «порочащие советский государственный и общественный строй».
Я была в числе писателей, художников, артистов, режиссеров, которые подписали письмо-ходатайство об их освобождении («Письмо 62-х»), но увы…
В 1973 году Мария и Андрей Синявский уехали за границу. И я, будучи в Париже, всегда считала необходимым позвонить Маше, встретиться, поговорить. В этот раз, как только я пришла, она буквально с порога, со свойственной ей страстью, экзальтацией начала:
– Скажи, как вы могли дать премию «Триумф» Татьяне Толстой?
– А что случилось? Замечательный писатель, стилист.
– Ну и что?
– Как «ну и что»? – удивилась я. – Ты читала «На золотом крыльце сидели»?
– Ну, посмотрела, может быть, даже и читала. Ну и что? Но как же можно было ей давать премию Березовского, когда она на всех углах со страшной силой поносит Березовского?!
– Первый раз слышу. Но даже если Березовский это знает, то никак не показал. А в решения жюри он никогда не вмешивается, не судит, не опровергает, вообще никогда ничего не говорит. А только «чудесно» и «потрясающе», и приветствует лауреатов на вручении премий, вот и все.
– Как странно…
– Хорошо, Маша. Значит, на всех углах поносит… Но Таня Толстая могла отказаться от премии. Я не заметила, чтобы она не взяла эти пятьдесят тысяч долларов.
Маша только пожала плечами.
С Татьяной Толстой я съела ну не пуд соли, но, во всяком случае, граммов двести. Понимала, как в ней соседствует потомственная графиня с абсолютно просоветским человеком. Такое есть во многих.
Возьмем тот же Фонд соотечественников в Париже. Люди, которые когда-то были властью ущемлены, теперь становятся абсолютными охранителями. Может, это такая ностальгическая форма, выливающаяся в поощрение всего, что сейчас происходит. Они самые большие патриоты. Даже когда вопиющая несправедливость, они ее оправдывают, объясняют, придают ей положительный смысл. Вот в Тане тоже это есть. Но между личной жизнью, образом жизни, общественно-политическими взглядами и талантом, тем, что создает талантливый человек, пролегает иногда такая пропасть, что это даже не поддается воображению и осмыслению.
В общем, как писал Юрий Олеша, есть список благодеяний и есть список злодеяний.
Были в жизни Бориса поступки, которые нельзя даже нормальными категориями характеризовать, категориями порядочности, интеллигентности, – у него были свои установки. Кстати, внешне при этом вел он себя абсолютно интеллигентно, как говорится, с ног до головы интеллигент. Это шло, наверное, от его мамы, Анны Александровны, мудрого, доброго, деликатного человека. Во многих интервью на вопрос, кого из женщин вы любите, Борис всегда отвечал: единственная женщина, которую он любит, боготворит, главная женщина его жизни – это его мама.