А он ведь был уважаемой, известной персоной в Лондоне, его приглашали на королевские приемы, на знаменитые королевские скачки в Аскоте, где собирается английская аристократия. И после этого, после жизни на такой высоте, в том же Лондоне его называют чуть ли не жуликом, лжецом. Это было жестоко, убийственно.
После проигранного суда Березовский несколько раз попадал в клинику. Официальный диагноз – «депрессия». Он и сам осознавал, что это депрессия. Ничто не могло вывести его из состояния бессилия, полного равнодушия к тому, что вокруг него. Он жил механически, мало с кем общался, почти не подходил к телефону. Я разговаривала с ним, когда он лежал в клинике. Потом, когда он вышел, снова позвонила:
– Борис Абрамович, как вы себя чувствуете? Получше?
Он абсолютно мертвым голосом сказал: «Да, получше, получше», и я, почувствовав, что он хочет положить трубку, стала еще о чем-то говорить, расспрашивать в подробностях, насколько лучше. А он ответил:
– Ну что ты спрашиваешь, получше, конечно, получше, но разве в этом дело? Потерян смысл жизни.
Потом я давала интервью журналисту Андрею Ванденко из журнала «Итоги». А он рассказал мне свою историю последней встречи с Березовским. После суда интерес прессы к нему усилился: всем хотелось узнать, что будет с этим человеком, некогда столь всемогущим, никто не верил, что все уже похоронено, и навсегда. В это время уже запущен был слух, что он написал письмо Путину, просит позволить вернуться, простить за все содеянное.
Андрей Ванденко несколько раз ему звонил, но Березовский во встрече отказывал. Это было еще до депрессии, это еще был живой, еще с элементами азарта человек. Вдруг он сам позвонил: «Приезжай». Ванденко помчался в Лондон, позвонил, но Борис Абрамович сказал: «Нет-нет, я сегодня не могу, завтра». Ванденко ответил: «А завтра я не могу, у меня завтра день рождения». Однако ББ настаивал: «Приезжай пораньше, мы быстренько все обговорим». Он умел быть настойчивым, добиваться своего, сразу переходил на «ты» с людьми, с которыми никогда не был на «ты», в том числе и со мной. Я всегда обращалась к нему на «вы», «Борис Абрамович», а он на «ты». Это случалось, когда он волновался или же сразу решал, что с этим человеком нашел общую струнку, общий какой-то язык, он как бы брал его к себе этим «ты».
И когда Ванденко к нему пришел, Борис Абрамович вручил ему красивый футляр, и в этом футляре оказались дорогие часы: «У тебя же день рождения!»
Очень типичный эпизод был с журналистом Андреем Васильевым, который очень долгие годы работал с Борисом Абрамовичем – сначала на ОРТ, потом в «Коммерсанте», ведущем издании в стране. Андрей Васильев был генеральным директором, а главным редактором – Демьян Кудрявцев.
Андрей отказывался уходить с ОРТ и переходить в «Коммерсант». Березовский настаивал. Васильев приехал в Дом приемов ЛогоВАЗа, начался долгий спор-разговор. В какой-то момент Андрей сказал:
– Борис, я не могу больше ждать, у меня мама сидит в машине, ты так настаивал, и я заехал. – Березовский вскинулся:
– Как, мама сидит в машине, а ты тут со мной разговариваешь?!
Он выбежал из своего кабинета на улицу, подбежал к машине, чуть ли не подхватил на руки его маму, посадил ее за столик, начал угощать, приволок какой-то роскошный подарок. Андрей говорил: «Я глядел на маму, и мне казалось, что она готова была выйти за него замуж, настолько он ее очаровал».
Кончилось тем, что Андрей Васильев согласился стать директором «Коммерсанта» и был бессменным до ухода Бориса Абрамовича, они с Демьяном Кудрявцевым, повторю, делали лучшее издание в стране.
Я уже говорила, что у него было завышенное представление о своем могуществе. Березовский считал, что это он привел президента к власти. Возможно, так и было, об этом много писали. Но потом, уже в лондонском изгнании, заявлял, что точно так же и отстранит его от власти, организовав общественное мнение, политическое движение и еще что-то, говорил, что Путину осталось быть у власти полгода или год. Все это было абсолютно бесплодно, все это было иллюзией и вызывало удивление, сожаление.
Борис Абрамович говорил, что неправильная внутренняя и внешняя политика, неправильное руководство экономикой и прочие государственные нелады происходят оттого, что они разошлись с Путиным во взглядах. Как только Путина выбрали президентом, Березовский пришел к нему с планом, идиотски заблуждаясь, что теперь он будет ему как родной брат или даже наставник. Это заблуждение, собственно, и привело к трагедии, потому что этот «родной брат» абсолютно не стал принимать его планы, часть которых была, безусловно, ценной.
Уже не помню, то ли сам Борис рассказывал, то ли я это слышала от людей из его ближайшего окружения, что первый разлад начался из-за губернаторов. Путин считал, что выборы губернаторов надо отменить, у избранных народом глав регионов слишком много прав, полномочий. Березовский же утверждал, что новая жизнь, экономическая и политическая, демократия вообще начнется с реального самоуправления. Путин ему возразил: «Губернаторы будут назначаться, ни в коем случае нельзя тут допустить никакой самодельщины». Тут Березовский якобы сказал: «Володя, мы так не договаривались».
Никто не может поручиться за верность этого сюжета. Но всем известно, что очень скоро после избрания Путина президентом Березовский стал опальным и вскоре вынужден был уехать из страны. Думаю, это произошло и оттого, что он переоценил степень своего влияния, своего могущества и своей роли, был уверен, что без него не обойдутся, – и во всем этом заблуждался. Это и привело к очень существенным и судьбоносным ошибкам Бориса Абрамовича.
Он переоценивал свою роль и в лондонском изгнании, свое значение как раздражающего фактора для Кремля. Когда он уже был, с моей точки зрения, тяжело болен, он говорил: «Если меня не будет – не будет проблем».
Возможно, проблем нет с Березовским, поскольку он умер.
Где-то прочитала, что Америкой, кроме официальной власти, правят десять богатых семейств, и этого достаточно. Мне кажется, и у нас наступило время сильнейшего влияния на внешнюю и внутреннюю политику нескольких очень крупных фигур. Но я вижу, как переменилось к нам отношение. Кажется, совсем еще недавно, когда мы приезжали в Италию, Францию, Германию, Эмираты… нас встречали восторженно, нас любили. Причем это была не просто любовь, это было предпочтение другим. Сейчас, боже мой, только что здороваются. Даже при встречах с самыми уважаемыми людьми делают усилие над собой, чтобы не выказать переменившегося отношения. Ну куда это годится?!
Я всегда вспоминаю Пастернака: «Но продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути. Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить – не поле перейти».
Это моя версия кончины. Я помню его голос, когда он говорил: «Потерян смысл жизни». Голос никакой, сипловатый, очень тихий, очень болезненный. Он только что, в очередной раз, вышел из клиники. Ему было очень плохо, то и дело ложился на лечение.
Это было после проигранного суда, после ликвидации его офиса. Он остался без секретарш, без помощников, не мог уже с раннего утра заниматься сотнями дел сразу. Вообще ничего не мог, потому что остался без рычагов, без исполнителей его задумок, решений. Он был как без рук.
Так началась депрессия. Любой его новый шаг оборачивался для него мучением. Попытки выздороветь, вернуться, с кем-то общаться не увенчивались даже минимальным успехом. Терялась, исчезала надежда на какой-либо смысл существования, действия в позитивном организационном качестве. Полная бессмысленность и бессилие что-либо изменить, сделать и породили крайнюю степень депрессии, серьезнейшую клиническую болезнь. И что ему оставалось – в психушку ложиться?
Я с ним разговаривала несколько раз, но только по телефону. Он еще раньше ругал меня, что не пользуюсь скайпом, чтобы можно было видеть друг друга. Но я не могу, не умею, раздражаюсь, когда там что-то выключается, прерывается. Повторяю, голос у него был слабый, никакой. Однако о самоубийстве или о чем-то подобном не упоминал, не намекал. А вот в разговорах с членами семьи, насколько я слышала, проскальзывал этот мотив.
Я считаю, он хотел, желал смерти много раз. Он желал смерти и цеплялся за жизнь одновременно. Но не верю, что он сделал это сам. У него на это не было моральных сил, он не мог совершить над собой физическое насилие.
Поэтому я думаю, что он упросил кого-то помочь ему уйти из жизни, тихо и бесшумно. Сказал, что не может больше так мучиться. Ведь депрессия – мучительная внутренняя боль, это беспрерывная тревога, ужас, человек находится в постоянном предощущении, что сейчас что-нибудь случится страшное.
Безусловно, Березовский любил женщин. Он любил их той мужской, снисходительной любовью, при которой воспринимают женский пол в качестве одной из самых ярких составляющих жизни, как соблазн, как счастье жизни, но никогда равными себе. Я не помню женщин вокруг него, которых он считал равными себе с точки зрения интеллекта, обсуждения каких-то серьезных проблем, будь то бизнес или политика, принятие важных решений.
Это было исключительно мужское сообщество во главе с ним. Наверно, и окружение тому способствовало, в котором на первых ролях был Бадри Шалвович Патаркацишвили – типичный грузин, щедрый, обаятельный, крутой, мачо в полном смысле этого слова. А у людей такого склада нет женщин-партнеров, тем более равноправных, равнозначных партнеров. Вообще, личная жизнь Бадри мне была абсолютно неизвестна. И когда его не стало, для меня было очень большим открытием, что у него есть внебрачный сын, что там возникли споры о наследстве между его официальной женой и матерью этого сына.
Вокруг Бориса было много женщин, и ни одна из них, насколько я знаю, не говорила и не вспоминала о нем плохо. Мне кажется, он исполнял все их просьбы, все желания. Знаю точно, он не выносил обиды, слезы женские. Стоило кому-то из женщин нахмуриться, расстроиться или, не дай бог, заплакать, он моментально сдавался, обещал сделать все, что от него требуют. Это бывает у людей, которые ощущают, сочувствуют и понимают обиды более слабых, не могут выносить, когда кто-то из них страдает или даже просто переживает.