А через несколько дней у меня был вечер, из серии вечеров, которые я иногда устраиваю от Фонда имени Андрея Вознесенского. Обычно это что-то эксклюзивное, изысканное, что ни у кого не может получиться. Был вечер Константина Райкина, выпавший на пик отчаянной, кровавой дискуссии о цензуре в связи с его пламенным выступлением о том, что цензура влезает в театральные дела и не дает работать. Появилось равное количество людей, кто сказал, что это судьбоносная, смелая, потрясающая речь на заседании СТД, и такое же количество вяканий неопределившихся в том, как отнесутся самые «верха» и первый человек в нашей стране к подобному нахальному вызову. Есть те, кто строчит разные отзывы и пытается засвидетельствовать свой патриотизм таким образом, и первой строкой их высказываний идет: «Какая сегодня цензура, нет сегодня никакой цензуры. Вы можете поставить что угодно и сделать что угодно. Вы, наверное, подзабыли, какая была цензура в нашей стране».
Героем второго вечера, который прошел чрезвычайно весело и ярко, был Гарри Бардин, у которого уже вырос сын, ставший тоже выдающимся кинематографистом. Гарри Бардин существует в бриллиантовом ряду наших мультипликаторов, и нынче пробивается с большими смысловыми экранными сочинениями. Существует в этом пространстве и гениальный Норштейн, и Петров с его «Русалкой», которую мы отметили когда-то премией «Триумф», и Хитрук. То есть именно в нынешнее время в нашей стране появилась школа, которую в некоторых странах, в частности недавно в Японии, благодаря Норштейну, называют великой.
Так вот, Гарри Бардин впервые (во всяком случае, других я не помню) сделал свой вечер в Большом зале при поддержке Фонда имени Андрея Вознесенского совместно с ЦДЛ, с Клубом писателей, в котором проходят, пожалуй, самые интересные события. Сижу с Бардиным после его показа, закусываем, выпиваем, небольшой стол, заваленный закусками. В узком кругу его близких, друзей и бывших в зале наших талантов Гарри Яковлевич спрашивает меня: «Что еще, Зойка, в нашей жизни интересного?» Я говорю, что у меня есть маленькая внучка трех лет. Он интересуется, что она смотрит. Она очень смешная, остроумная, подвижная, и мимо нее уже не проскочишь. Когда мы шепчемся с родителями, она делает вид, что разбирает какие-то игрушки, а в это время показывает мне рукой на ухо и говорит: «Говорите-говорите! Шепотом, не шепотом – я все равно все слышу». Рассказываю, как в последний раз она мне преподнесла песенку, которую она подхватила, насчет того, что она никогда не хочет по расчету, а хочет по любви. Гарри Яковлевич вскидывает на меня глаза с удивлением, и какое-то странно смешанное чувство, кроме удивления, появляется на его лице. И он говорит: «Это же песенка из моего фильма». – «Как?» – вскрикиваю я. Он говорит, что это из мультфильма «Летучий корабль», которую распевают частенько люди разного возраста.
Итак, сегодня, придя после «Фоменок», насладившись потрясающе сделанным капустником театра уже под руководством Евгения Каменьковича, сумевшего сохранить атмосферу и благодаря, конечно, выдающемуся человеку – Андрею Михайловичу Воробьеву, который выстроил это здание. Еще один проход по дорожке воспоминаний: когда не было еще спектаклей, я предложила Петру Наумовичу отпраздновать 75-летний юбилей Андрея Вознесенского в его театре. Фоменко немного ежился, его коробила мысль, пришедшая ему в голову: начинать так новую жизнь театра, который наконец-то получил настоящее помещение, большое, удобное и оборудованное новейшей техникой? Это здание, конечно, подарок судьбы, и существованием театр обязан Воробьеву. Он положил на это полжизни, и эту конфетку сделал центром внимания людей. Труппа, воспитанная, умная и молящаяся на Петра Наумовича даже сегодня, когда его уже нет. Капустник поставил Ваня Поповски, которого я знаю еще со времен знакомства с Еленой Камбуровой – единственной эстрадной певицей, поющей поэзию (но, к сожалению, не Вознесенского, а Самойлова, Высоцкого, военных поэтов). Именно Иван Поповски и сделал вчерашний замечательный спектакль-капустник, в котором участвовал весь коллектив и который, за исключением двух-трех номеров, был прекрасно прописан и сыгран. Остроумное новогоднее представление, а вместе с тем где-то в подтексте и с криком о том искусстве и кусках жизни, которые сегодня уплывают в прошлое.
Завтра вечером в семь часов я пойду на дачу в Стольном, которая сделалась практически, как и у меня, постоянным местом жительства семьи, выстроенным специально, чтобы быть недалеко от меня. Якобы для того, чтобы быть близко и помочь, в случае необходимости, а на самом деле потому, что лучшего места, чем Переделкино, на свете не существует.
Закончив предыдущую запись, я поняла, что хочу сделать конец другим. На днях Леонид прислал мне очень знаменитый в узких кругах журнал Tatler, в котором публикуются и биографии великих людей, и новости списков Forbes. Там я вижу статью с крошечным интервью Леонида, и я не удерживаюсь, чтобы в разговоре с Леонидом сказать фразу, которая существует внутри меня довольно продолжительное время. Он спрашивает, как мне публикация. А я говорю: «Знаешь, Леня, меня всегда так огорчает, когда с тобой разговаривают и хвалят тебя не как выдающуюся личность, достигшую своей головой, абсолютно без постороннего влияния, поддержки, блата, телефонного права этих высот и этой успешности, меня всегда дико огорчает, когда тебя выделяют только за количество денег, которые в результате твоего ума и таланта лежат у тебя на счете». Леонид молчит, очевидно усмехаясь (разговор по телефону). Но, увы, сегодня именно эта его успешность в пиаре известности и даже образе жизни является одним из моих огорчений. Я никогда не перейду на этаж выше. Я всю жизнь в «Доме с ручкой», как назвал одно из последних стихотворений Андрей – о лестнице в Переделкине, о разваливающейся даче, в отсутствие ремонта, но этот дом, даже после смерти Андрея, единственная точка в мире, где я хочу жить, хочу болеть, хочу переживать и активничать, захлебываться от счастья и радости; падать в проемы отчаяния, травм и другого. И, как сказал Андрей:
Здесь мы жили, глухие к наживе,
Обожали морепродукт.
Пусть когда-нибудь ноги чужие
По ступеням этим пройдут.
И это мое полное отсутствие какой-либо любви к накоплению, к умножению недвижимости, к захвату или приобретению чего-либо, что не является книгой, спектаклем, а главное – общением с людьми, которые до сих пор открывают в извилинах моего мозга и сердца новую черточку. Ничто другое не делает меня и сегодня счастливой.
Глава 4Без итогов, или Что такое счастье и что такое старость
Повторю: эта книга, быть может, последняя глава… То, что я не успела рассказать, то, что не нашло отражения в других моих книгах.
Я уже писала, что моя мама родила меня в 1924 году; будучи на шестом или пятом месяце беременности, ходила на похороны Ленина, что тот год памятный – год смерти Ленина, и я родилась под знаком Ленина. Вся страна 75 лет жила и воспитывалась под этим знаком, Ленин был иконой.
А родились мои сверстники, выросли, юность наша прошла под знаком живой иконы – Сталина. «Сталин – это Ленин сегодня». И только в конце XX века пришло полное понимание, что это была эпоха репрессий, тотального уничтожения людей всех слоев и сословий.
В основе многого – соперничество и ненависть ко всему, что выше тебя. Включая уничтожение религии и церкви. Сталин не мог допустить ничего, что было бы выше его, что было бы более любимым, чем он, обладало бы большей властью над душами людей, чем его образ. Поэтому каждого, кто мнил себя мыслителем, изобретателем, ученым, гением, – всех уничтожали. Так была уничтожена генетика, на которой строилось все последующее мироздание, совершенствование науки, развитие человека. Другие страны в это время ушли далеко вперед. Эта неисчерпаемость ненависти ко всему, что выше их понимания, отбросила страну на много десятилетий назад, это ощущается и сегодня.
Пробую сформулировать, что есть эта книга по жанру и что она представляет.
Лейтмотив ее – «Время мое не кончилось». То есть это итог почти всегдашнего соперничества жизни и творчества. И всегда побеждала жизнь. Поэтому я не считаю себя подлинным писателем, который не может дня прожить без строчки, для которого писать – значит жить. Судьба подарила мне счастливую, долгую, ослепительно интересную жизнь, и она всегда уводила меня от творчества. «Предлагаемые обстоятельства» всегда были ярче того, что продуцировало мое сознание, когда мне хотелось сесть и что-то придуманное воплотить в слово.
События моей жизни столь необыкновенны, столь зажигающе ярки для меня, потому что я всегда бежала им навстречу, никогда не предвидя и не готовя их. Меня считают сильным человеком, так оно и есть, но в предлагаемых обстоятельствах. Я никогда не планировала, не искала и тем более не боролась за что-либо, что происходило в моей жизни. Я не искала и не отвоевывала любви мужчин, я была трижды замужем и всех троих по-разному любила, как разная женщина, встретившая их на своем пути. Точно так же в карьере: никогда никуда не просилась и не рвалась, не мечтала ни о чем до фанатизма, всегда у меня был выбор, а главное – абсолютное чувство достоинства, наперекор которому я никогда не могла пойти. Я не могла жить так, чтобы ограничивали мою свободу. Несвобода никогда не казалась мне логичной, она всегда мне была странной. Мои порывы, мои протесты, мой уход от какой-либо зависимости – врожденные.
Я очень мало что выбирала в жизни: я не выбирала мужчин, не выбирала Андрея, не выбирала книгу, из-за которой поехала в Америку. Выбирала только одно – самостоятельность и независимость. И никогда не была рядом с Андреем, когда он был, что называется, под прожекторами. Ни в одной документальной съемке ранних лет меня нет рядом с ним, когда он на сцене, в окружении поклонников и поклонниц, раздает автографы.
Наверно, самая сильная черта в моем характере – сострадание к другому человеку, я люблю тех, кому нужна. Вот Андрею была нужна.