перли в другой квартире в Трастевере, не выдержали веса и порвались, так что все награбленное посыпалось прямо на дорогу. Преступники попытались запихнуть все обратно, но эта суета привлекла внимание стражей правопорядка.
Ее диски, мини-стереосистема, маленький телевизор с плоским экраном, дивиди-плеер, парфюмерия и бижутерия разбросаны на длинном столе в полицейском участке, вперемешку с вещами второго пострадавшего, который пока еще не явился: это синтетический галстук примерно 1961 года, несколько шпионских романов на английском языке, католический Катехизис и, как ни странно, стопка поношенных мужских трусов.
Для протокола Харди сообщает, что среди конфискованного находятся ее вещи, но ей не разрешают ничего забрать: для этого необходимо присутствие другого потерпевшего, чтобы избежать путаницы, что кому принадлежит, а найти его полицейские не могут.
Вечером Харди звонит Аннике и уговаривает ее зайти в гости.
— Мне как-то страшновато с разбитым окном, — объясняет Харди, — может, придешь покараулить меня. А я приготовлю поесть.
— Я бы с радостью, но я все еще жду, когда мой вернется, — отвечает Анника, она имеет в виду Крейга Мензиса, редактора отдела новостей. — Но ты в любой момент можешь приехать к нам.
— Это было бы слишком. Справлюсь сама.
Харди проверяет, закрыта ли дверь на засов, уютно устраивается с ногами на диване и укрывает их одеялом, недалеко от нее лежит разделочный нож. Она встает и снова проверяет замок. Проходя мимо зеркала, она поднимает руку, чтобы не видеть собственного отражения.
Потом Харди внимательно осматривает кухонное окно: дыру она загородила куском картона, но из-под него все равно поддувает. Она проверяет картонку — держится, но вряд ли это надежно. Она снова залезает под одеяло, открывает книгу. Спустя восемьдесят страниц — читает Харди быстро — она встает и отправляется на кухню в поисках чего-нибудь, что можно съесть на ужин. Она останавливается на рисовых крекерах и банке куриного бульона, обнаруженной на самой высокой полке, до которой ей так просто не достать. Она берет половник и придвигает банку к краю. Банка накреняется, падает, Харди ловит ее другой рукой. «Я просто гений», — хвалит она себя.
Проходят дни, а полицейские все никак не могут найти второго пострадавшего, а это значит, что Харди пока нельзя забрать свои вещи.
— Сначала, — жалуется она Аннике, — я думала, что он какой-нибудь милый невинный английский монах — судя по этим его шпионским романам, Катехизису и всему остальному. Но сейчас я уже начинаю его ненавидеть. Теперь я представляю его скорее священником-извращенцем во власянице, у которого изо рта непрестанно текут слюни, сам он из США и прячется в каком-нибудь папском учреждении, дабы избежать обвинений в совершенных на родине преступлениях. К сожалению, я видела его трусы.
Полицейские находят его почти через две недели. Когда Харди приходит в участок, он уже там — отбирает свои пожитки. Она недовольно обращается к полицейскому.
— Поверить не могу, что вы меня не дождались, — возмущается она по-итальянски. — Ведь суть как раз заключалась в том, чтобы мы оба пришли и поделили вещи.
Полицейский исчезает, и к ней радостно поворачивается этот самый второй потерпевший. Он все-таки оказывается не священником, а неряшливым светловолосым юношей с дредами лет за двадцать.
— Buongiorno! — говорит он, демонстрируя одним этим словом неспособность изъясняться на итальянском языке.
— Вроде бы вы должны были дождаться меня, — отвечает она по-английски.
— О, вы американка! — говорит он с ирландским акцентом. — Обожаю Америку!
— Ну, спасибо, хоть я и не из посольства. Ну, что будем делать? Разберем для начала диски?
— Начинайте. Эта задача потребует много терпения. А много терпения — это не для Рори.
— Вас зовут Рори?
— Да.
— И вы говорите о себе в третьем лице?
— Каком лице?
— Забудьте. Ладно, я выберу, что принадлежит мне. — Она набивает сумку, потом рассматривает оставшиеся вещи. — Погодите, тут не все, что у меня украли. — А на столе, кроме его дисков, галстука и трусов, больше ничего не осталось.
— Чего не хватает?
— Кое-каких личных вещей. Черт, — ругается Харди. — Эти безделушки ничего не стоили, они дороги мне как память. Кубик Рубика, если хотите знать. Мне его подарили. Ладно… — она вздыхает. — Вы будете подавать заявление, чтобы получить страховую выплату?
— Честно говоря, не собирался. — Он высовывается из двери и смотрит, нет ли кого в коридоре. Потом поворачивается к ней и шепчет: — Вообще-то я проживаю в этой квартире незаконно. Строго говоря, это нежилое помещение. Я могу там только работать, но не жить.
— А кем вы работаете?
— Преподаю.
— Что?
— Кошмар с этими копами из-за того, что я там официально не проживаю, не прописан, как положено. Я уж думал вообще за своим барахлом не приходить. Но без этого я не могу, — он с ухмылкой показывает на кучу трусов.
— Ясно, но я все равно хочу получить компенсацию по страховке, и ваши проблемы с жильем не имеют ко мне никакого отношения.
— Но они же могут начать разнюхивать, нет?
— Простите, Рори, вы не повторите, что именно вы преподаете?
— Импровизацию, — говорит он. — И жонглирование.
— Надеюсь, не одновременно.
— Что?
— Не важно. А из какой части Ирландии вы родом? Не из графства Корк, случаем? Чуть ли не все ирландцы, с которыми я сталкивалась, именно из Корка. Там, наверное, никого уже не осталось.
— Нет, нет, там много народу, — простодушно отвечает он. — Вам что, такое говорили? Что там никого не осталось?
— Я шучу. Ладно, давайте вернемся к делу. Вами моя страховая компания интересоваться не будет, так что я подам заявку. Грабители разбили окно в моей квартире, в Риме ремонт обойдется мне в целое состояние.
— Разбили окно? И все? Боже, я могу с этим помочь.
— Вы почините мне окно?
— Разумеется.
— Как?
— Вставлю стекло.
— Прямо сами?
— Конечно.
— Ладно, а когда?
— Да хоть сейчас, если хотите.
— Сейчас не могу — мне надо на работу. К тому же разве вам материалы какие-нибудь не потребуются?
— Какие?
— Ну, например, стекло.
— А, — говорит Рори и кивает головой. — Вы правы.
— Не хочу показаться занудой, но полицейские вас почти две недели не могли найти. Не могу же я за вами из-за окна полжизни бегать.
— Вы мне не доверяете?
— Ну, я не говорю о недоверии. Просто я вас не знаю.
— Вот, возьмите мою визитку. — Он дает ей карточку и снимает часы. — Вот еще в качестве залога, отдадите, когда я починю окно.
— Электронные часы?
— Если не хотите часы, выбирайте сами — возьмите что угодно из этого. — На столе валяется его барахло: диски, книги с загнутыми уголками страниц, католический Катехизис, трусы.
Харди улыбается, смотрит на него. Она сгребает трусы и кладет их в сумку со своими вещами.
— Пусть это будет залогом!
— Нет, оставьте! — восклицает он. — Что я буду носить?
— Что вы носили всю последнюю неделю?
Харди снова встречается с Анникой в эспрессо-баре и рассказывает о встрече с ирландцем.
— Вот, и я лишила его трусов.
— Зачем тебе было брать белье какого-то старого хрыча?
— Да он вообще-то довольно молодой парнишка. Из Ирландии. Блондин с дредами.
— Белый чувак с дредами? Жалкое, должно быть, зрелище.
— В целом да, но он высокий, так что вроде не так ужасно. Или не согласна? Но я такая дура, убежала, не оставила ему ни телефона, ни адреса, ничего.
— Ну, слушай, у тебя его белье, значит, он появится.
Но он не появляется. Харди звонит по телефону, указанному на визитке, и оставляет сообщение. Но Рори не перезванивает. Она оставляет еще одно сообщение. Снова нет ответа. Наконец она отправляется по указанному на визитке адресу и приходит к обшитому досками гаражу. Он открывает дверь, моргая от яркого солнечного света.
— Приветик! — он наклоняется к невысокой гостье и целует ее в щеку. Она удивленно отшатывается. Рори объясняет: — Начисто забыл. Понимаешь — начисто забыл про твое окно, черт меня дери. Просто козел! Прости. Сейчас же займусь.
— Вообще-то я решила все же подать заявление в страховую компанию.
Он крутит между пальцами косичку.
— Наверное, мне пора избавиться от этой фигни. Как думаешь?
— Не знаю.
— Хожу такой по традиции. Это одно из моих странствий.
— Странствий?
— Ну, типа, фирменных знаков.
— В смысле «странностей»?
— Хотя это тупо, да. Идем, отчекрыжишь их. Ага? — И он приглашает ее внутрь.
— Ты о чем?
— Дам тебе ножницы. И ты их отрежешь.
Да уж, это точно не жилое помещение. Окон в нем нет, единственный источник света — галогенная лампа в углу. К стене приставлен уже начавший желтеть матрас, рядом валяются потрепанный рюкзак, куча одежды, мячики и булавы для жонглирования, ящик с инструментами, шпионские романы и Катехизис. К стене крепятся раковина и унитаз, даже никакой перегородки нет. В комнате пахнет несвежей пиццей. Порывшись в ящике с инструментами, он достает хозяйственные ножницы.
— Ты что, серьезно? — удивляется Харди. — Они как мой торс.
— В каком смысле «торс»?
— Я имею в виду, что ножницы очень большие.
— Все будет нормально, Харди, не волнуйся.
Он садится на крышку унитаза. Теперь он почти сравнялся с Харди по высоте. Она встает на мыски и режет, потом отдает ему первую ампутированную косичку.
— Вообще-то довольно забавно, — говорит она и отрезает еще одну. У ног образуется куча отрезанных косичек, словно горка щепок. Оголились уши — они у него слегка загнуты, как у кролика. Он берет зеркало, в котором отражаются они оба: Рори рассматривает свою стриженую голову, Харди смотрит на него. Он ухмыляется, она тоже начинает смеяться, потом замечает собственное отражение в зеркале и с ужасом отшатывается, стряхивая с обуви волосы.
— Ну, как тебе?
— Прекрасно. Большое спасибо. Башка такая легкая стала. — И он трясет головой, как вылезшая из воды собака. — Знаешь, я уже начинаю думать, что не так уж плохо, что нас ограбили. В итоге я получил все обратно, плюс меня бесплатно постригли.