Внимательно вслушиваясь в эту стройную разноголосицу, отчетливо понимаешь, что фантастические обвинения имеют под собой реальные основания. Чацкий не просто лично затронул каждого из фамусовских гостей – он выступил против их общего жизнеустройства, а потому столь разные голоса мгновенно слились в слаженный и могучий хор:
Фамусов
Давно дивлюсь я, как никто его не свяжет!
Попробуй о властях, и нивесть что наскажет!
Чуть низко поклонись, согнись-ка кто кольцом,
Хоть пред монаршиим лицом,
Так назовет он подлецом!..
Хлестова
Туда же из смешливых;
Сказала что-то я – он начал хохотать.
Молчалин
Мне отсоветовал в Москве служить в Архивах.
Графиня-внучка
Меня модистскою изволил величать!
Наталья Дмитриевна
А мужу моему совет дал жить в деревне…
Фамусов
Ученье – вот чума, ученость – вот причина,
Что нынче, пуще, чем когда,
Безумных развелось людей, и дел, и мнений.
Ну вот теперь все стало по местам: на балу у Фамусова произошло, оказывается, столкновение резко противоположных мировоззрений и идеалов. Не умея оспорить, сумели оклеветать. И здесь уж держись – середины нет. Попробовал было Горич засомневаться, так ему тут жена выложила главный аргумент: «Ах, друг мой, все!» Что сказать? «Ну, все, так верить поневоле…»
Точно так же образумили и опоздавшего Репетилова, который после разговора с Чацким заявил Загорецкому: «Мы с ним… у нас… одни и те же вкусы», а на известие о сумасшествии убежденно ответил: «Какая чепуха!.. Вранье… Химеры… Дичь». Но оказалось, что про то уж «знает целый свет», что «вести старые». Когда же присутствующие («Все вместе» – гласит ремарка) закричали: «Мсье Репетилов, что Вы! Да как Вы! Можно против всех!», – Репетилов сдался. Не мог не сдаться, ибо понял, что это не заблуждение, а сознательная позиция: «Простите, я не знал, что это слишком гласно».
Перечитывая «Горе от ума», обращаешь внимание, что самые провокационные и нелепые, но точно бьющие в общую цель реплики принадлежат Загорецкому. Он сполна услужил своим покровителям, стопроцентно отработал их расположение. Но и Молчалин не остался в стороне, подал робкий голос в защиту своих. А как же иначе? Служить так служить!
В отличие от Чацкого ему прислуживаться не тошно – заветы отца усвоены превосходно. Вот подтверждение из Софьиных уст: «Смотрите, дружбу всех он в доме приобрел: / При батюшке три года служит. / Тот часто без толку сердит, / А он безмолвием его обезоружит, / От доброты души простит. / И между прочим, / Веселостей искать бы мог; / Ничуть: от старичков не ступит за порог, / Мы резвимся, хохочем, / Он с ними целый день засядет, рад не рад, / Играет…»
Чуть позже, разговаривая с Хлестовой, Молчалин полностью подтвердил такую характеристику:
Молчалин (подает ей карту)
Я вашу партию составил: мосье Кок,
Фома Фомич и я.
Хлестова
Спасибо, мой дружок.
(Встает)
Молчалин
Ваш шпиц – прелестный шпиц, не более наперстка,
Я гладил все его: как шелковая шерстка!
Хлестова
Спасибо, мой родной.
Молчалин, по мнению Софьи, хорош и другим: «Чудеснейшего свойства / Он наконец: уступчив, скромен, тих, / В лице ни тени беспокойства / И на душе проступков никаких, / Чужих и вкривь и вкось не рубит, – / Вот за что его люблю…» Увы, мы знаем, что Софья жестоко обманулась в своем кумире: охочий более до служанки, чем до госпожи (происхождение – ничего с этим не поделаешь!), он выказал все же «кривизну души». И хотя, согласно ремарке, сметливый Молчалин, пойманный на месте «преступления», тут же бросился на колени и начал ползать у ног своей покровительницы, моля: «Ах! Вспомните! Не гневайтеся, взгляньте!.. Помилуйте… Сделайте мне милость…» – Софья нашла в себе силы ответить прямо: «Не подличайте, встаньте. / Ответа не хочу, я знаю ваш ответ, / Солжете…»
Но кто знает, сумеет ли она пойти до конца. Не исключено, что «грехи» Чацкого и на сей раз перевесят молчалинский грешок, столь обычный в этом обществе. Во всяком случае само это общество не сможет обойтись без столь верного и бессловесного прислужника. Порукой тому – великолепно выписанный диалог, который Чацкий и Молчалин ведут в третьем действии комедии. Перечитайте его – и вы увидите, как в этом разговоре разгорается духовный конфликт между свободомыслящим человеком и средой умеренности и аккуратности, конфликт, который разрешится общей клеветой на Чацкого и его изгнанием.
Гениальный Грибоедов здесь прямо-таки потрошит Молчалина, заставляя его откровенничать и даже с вызовом излагать неписаные житейские правила того круга, к которому он приближен. Молчалин – свой, Чацкий – чужой!
«Умеренность и аккуратность», «и награжденья брать, и весело пожить», «не сочинитель я», «в мои лета не должно сметь свое суждение иметь», «ведь надобно ж зависеть от других» – вот основы молчалинского благополучия. От них-то он не отступит. А значит, будет прощен. В этом мы воочию убедимся, когда ближе познакомимся с его родственниками, выписанными Островским и Салтыковым-Щедриным.
Подобно Загорецкому, роковую роль в драме главного героя лермонтовского «Маскарада» сыграл Шприх. Отзыв о нем Казарина («Человек он нужный…») весьма схож с характеристикой, данной грибоедовскому персонажу Горичем («Вот, брат, рекомендую…»). В отличие от пылкого Чацкого опытный в светских делах Арбенин сразу же почувствовал неприязнь к этому лицу: «Он мне не нравится… видал я много рож, / А этакой не выдумать нарочно: / Улыбка злобная, глаза… стеклярус точно, / Взглянуть – не человек, – а с чертом не похож».
Шприх, как и Загорецкий, вечно кстати. Готов услужить проигравшемуся князю Звездичу: «Не нужно ль денег, князь… я тотчас помогу, / Проценты вздорные… а ждать сто лет могу». Рад сделать приятное Казарину: «…мне привезли недавно / От графа Врути пять борзых собак… / Ваш брат охотник, вот купить бы славно». (Ну, чем не Загорецкий, доставший на ярмарке «двоих арапченков»?) Хотел бы заручиться расположением баронессы Штраль: «Помилуйте – я был бы очень рад, / Когда бы мог вам быть полезен».
Изворотливость и приспосабливаемость Шприха просто поразительны: он готов для всех на все, ничем не брезгуя. Воистину «человек он нужный»: «Лишь адресуйся – одолжит… / Со всеми он знаком, везде ему есть дело, / Все помнит, знает все…» Правда, говоря, «я слышу все и обо всем молчу и не в свои дела не суюсь», Шприх лукавит, ибо за свои услуги требует плату, расположение, ответные услуги. В этом – коммерческом – смысле он, конечно, ближе к Булгарину, торговавшему всем «на вынос и распивочно».
Ярче всего характер Шприха проявился в создании и распространении сплетни об Арбенине и его жене. Как Загорецкий с полуслова подхватил слова Софьи о Чацком и тут же фантастически преобразил и запустил их в нужном направлении, так и Шприх на вопрос баронессы: «А ничего про князя Звездича с Арбениной не слышал?» – мгновенно, хотя, как гласит ремарка, «в недоумении», отреагировал:
Нет… слышал… как же… нет —
Об этом говорил и замолчал уж свет…
Недоумение быстро прошло, когда он услышал ободряющее: «О, если это так уж гласно, / То нечего и говорить». Вспомните, что ссылкой на «гласность» успешно манипулировали и гости Фамусова, уверяя себя и других в реальности слухов. Точно также воспринял поддержку баронессы и Шприх. Правда, он, не отличаясь любовью к «чистому искусству» клеветы, руководствовался больше своими интересами:
Не беспокойтеся: я понял ваш намек
И не дождуся повторенья!
Какая быстрота ума, соображенья!
Тут есть интрига… да, вмешаюсь в эту связь —
Мне благодарен будет князь.
Я попаду к нему в агенты…
Потом сюда с рапортом прилечу,
И уж авось тогда хоть получу
Я пятилетние проценты.
Свое дело, как оказалось, Шприх знает прекрасно: «В таких ли я делах бывал, / А обходилось без дуэли…» Его даже не смутил грубый вопрос Казарина: «И даже не был бит?» Видно, был, но это такая малость, когда можно отомстить обидчику и обстряпать выгодное дельце. Нечто вроде вдохновения посещает его в такие минуты. Говоря о своем участии в интриге против Арбенина, Шприх явно чувствует себя – может быть, как Молчалин в диалоге с Чацким?! – хозяином положения и даже становится развязным и небрежным. Он ведь выступает со всеми заодно!
Мой создатель!
Я сам улаживал – тому лишь пять минут;
Кому же знать?…
Вот видите: жена его намедни,
Не помню я, на бале, у обедни
Иль в маскераде встретилась с одним
Князьком – ему она довольно показалась,
И очень скоро князь стал счастлив и любим.
Но вдруг красотка перед ним
От прежнего чуть-чуть не отклепалась.
Взбесился князь – и полетел везде
Рассказывать – того смотри, что быть беде!
Меня просили сладить это дело…
Я принялся – и разом все поспело;
Князь обещал молчать… записку навалял,
Покорный ваш слуга слегка ее поправил
И к месту тотчас же доставил.
Нелепица, выдумка, ложь! Читатель, зная истинную ситуацию, ясно это понимает. Но что из того? Все сделано столь мастерски, «по законам жанра», что даже Казарин, кому до тонкостей известны светские нравы и небезразличен Арбенин, вынужден, подобно Горичу и Репетилову в «Горе от ума», признать: «Итак, Арбенин – как дурак… / Попал впросак, / Обманут и осмеян явно!»