Когда это наконец случилось, я не сразу поверила. Решила, что уставший разум пририсовал вожделенную логику бессмысленному набору знаков, и лишь пару мгновений спустя, судорожно перечитав фразу, вскрикнула. Снова перечитала и крепко прижала ладони к глазам. Под закрытыми веками побежали оранжевые круги, растеклись огненными ручейками и сложились в только что увиденную фразу.
«Отмеченный Праматерью
пришёл за благословением».
Итого: подставить алфавит, начиная с конца и сместив линейку на четыре буквы. Четыре! Знаковое число Скальгердов!
Я всхлипнула, смеясь и плача одновременно, вскочила, быстро запихнула исписанные листы в комод – позже нужно будет сжечь – и побежала искать Людо.
Только поскользнувшись на грязи, поняла, что на улице идёт проливной дождь. Небо сотрясалось грозовыми спазмами, ветер гонял по двору пустую корзину, флюгеры натужно скрипели и крутились, как бешеные, а лужи вскипали холодными пузырями. Пёс кузнеца с недоумением наблюдал за мной, блестя глазами, и шевельнул лапой, будто приглашая спрятаться от ливня в его конуре.
На конюшню я вбежала с замызганным подолом, промокшая до нитки и погоняемая тяжёлой копной волос, с которой ручьями текла вода. Не видя ничего вокруг, кинулась к Людо, с размаху запрыгнула на него, обхватив руками и ногами, и шепнула на ухо:
– Получилось! Я знаю формулу вызова, знаю обращение!
Он вздрогнул всем телом и крепко стиснул меня в ответ. Не разжимая объятий, повернулся к слегка смущённому Марку:
– Сестра любит дождь! Прямо-таки с ума сходит, когда он начинается!
Наверное, я в полной мере оправдала репутацию безумной, потому что вернула ноги на землю, оттолкнула его и побежала вон из конюшни, чувствуя, что могу не сдержаться и прокричать вслух то, что рвалось наружу.
Оказавшись на улице, раскинула руки, задрала голову к небу и, охваченная диким восторгом, закружилась на месте, ловя языком пресные капли. Обращение! Теперь мы знаем обращение, на которое откликается Покровитель Скальгердов, и сможем его выманить! Осталось только выяснить про священное подношение – вотивный дар, место проявления, ну и как его убить, конечно. Не так уж мало. Но опьянённая первым успехом и дождём, я ни на миг не усомнилась, что нам это удастся. Явись ко мне сейчас Ваалу с предложением отдать душу в обмен на это знание, я бы согласилась, не раздумывая. Ещё бы и прибавила души всех предков, потомков и нерождённых.
Звук рожка и скрип поднимаемой решётки донеслись словно бы издалека. За пеленой дождя показался силуэт лодки, почти вселив уверенность, что мой безрассудный призыв услышан. Но чем ближе она подплывала, тем более знакомой казалась фигура на носу. Только узнать её до конца никак не получалось… и вспомнить, что я здесь делаю, и почему мне так холодно… Даже когда человек взбежал по лестнице и оказался рядом со мной, какая-то мутная завеса мешала его рассмотреть.
– Праматерь, Лора! Вы же простудитесь!
На плечи лёг согревающей тяжестью плащ с чужим, но таким вкусным запахом, а я всё смаргивала капли с ресниц и, задрав голову, пыталась рассмотреть его владельца, не понимая ни слова. Лихорадочный подъём сил сменился глубокой вяжущей усталостью, наполнив голову и каждый дюйм тела свинцом. Я пошатнулась и упала бы, если б мужчина меня не поймал. Облепленные грязью туфли мелькнули в воздухе, тело уютно устроилось в сильных руках, а лицо ткнулось в тёплую шею. Голос был таким приятным, успокаивающим, как глоток горячего вина в стужу. Нужное имя наконец сыскалось в памяти.
– С возвращением, Тесий, – пробормотала я и потянулась отвести прилепленную ему на лоб дождём прядь, но не успела, подхваченная вращающейся чернотой.
В этой черноте скрипнула дверь, и раздались голоса, искажённые, как из бочки, и то удаляющиеся, то почти оглушающие громовыми раскатами:
– Убери от неё руки!
– Я лишь хотел занести вашу сестру под крышу.
– Да кто ты такой, чтобы касаться её!
А я все летела и лежала, и пыталась отвернуться от жалящих холодом водяных ос. Случилось что-то хорошее, я позабыла, что именно, но обязательно вспомню, как только уговорю черноту отпустить меня домой…
Порошок взметнулся тёмным облаком и рассеялся в воздухе, вернув пергаменту прежний цвет и оставив после себя отчётливые, совсем свежие следы пальцев, жирно переливающиеся кристалликами графита. Больше всего их осело на странице с гербом, остальные удостоились одного-двух касаний. Бодуэн дотронулся до маленького овального отпечатка, почти вдвое уступавшего его собственному, хмыкнул, сдул остатки проявляющего вещества и захлопнул книгу.
19
Я всегда думала, что под пение птиц просыпаются лишь в бездарных рыцарских романах, но сойка надрывалась так усердно, что глаза стоило открыть хотя бы ради того, чтобы заставить её заткнуться. Дождь уже прекратился, не оставив даже мороси на литой оконной решётке. Чугунные побеги, чуть тронутые конопушками ржавчины, рассеивали солнце и отбрасывали на пол тенистое кружево виноградной лозы. Яркие лучи освещали изъеденные жучками доски, пёстрые коврики, белёные стены и искусную вышивку, покрывающую скатерть, занавески, подушки и все прочие тканые поверхности, включая домашние туфли сидящей в снопе света девушки. Её пушистые волосы казались вьющимся продолжением солнечных лучей, а костяная игла проворно, едва касаясь, выписывала на лоскуте шелка затейливые узоры. Когда стежок получался неидеальным, что, надо сказать, случалось нечасто, носик морщился, и преступник безжалостно изгонялся с идеального полотна.
У ног для полноты картины копошился белоснежный кролик, тыкаясь в подол и таская с блюдца мелко нарезанную морковку.
Сама я покоилась на высокой постели в позе, которую ни за что бы не приняла добровольно при жизни: вытянувшись на спине, с чинно сложенными на груди руками, а в ногах и изголовье благоухали цветы. Ещё несколько охапок приземлились в вазы на трюмо и полу. Тщательно разделённые на пробор и расчёсанные до блеска волосы протянулись по бокам двумя чёрными реками.
Вопреки всему, я прекрасно выспалась, более того – помнила в мельчайших деталях, что произошло, вплоть до момента, когда встретила вернувшегося Тесия.
Я шевельнулась, и несколько нарциссов соскользнули с покрывала. Девушка вскинула голову, немедленно отложила шитьё и, склонившись, участливо осведомилась:
– Как вы себя чувствуете?
– Это… не моя комната.
Каркающий спросонья голос разрушил идиллию этой воздушной солнечной комнаты: тени на полу заволновались, взбудораженные пылинки заметались в лучах.
Я как волк, чихнувший на домик сверчка.
– Всё правильно, вы у меня. У вас было слишком холодно, а вы сильно вымокли, и мы опасались простуды.
– Я заболела?
– Нет, всего лишь крепко спали. Дита, – Бланка обернулась к кому-то у двери, – принеси миледи поесть и обязательно горячего бульона.
– Да, Ваше Высочество.
Женщина лет тридцати, в теле, но с впалыми щеками, присела в быстром поклоне и скрылась за дверью.
– Вам лучше? Нигде не болит?
Я поднялась на локтях и обнаружила, что голова совсем не кружится и мыслит вполне ясно, хотя отголоски сна ещё отдавались в теле расслабленностью, но скорее приятной, чем наоборот. Никакого першения в горле, ломоты или жара. Если уж на то пошло, единственным неудобством был голод. Волчий неуправляемый голод, какой мне не доводилось испытывать уже больше месяца – после заключения сделки с леди Катариной. Жаль, не успела крикнуть Дите вслед, чтоб вместо бульона захватила побольше хлеба и мяса. А ещё я не видела снов… ни единого! Сплошная блаженная лишённая тревог чернота. От этой мысли глаза защипало.
– Нет, всё прекрасно, – шмыгнула я.
Наверное, Бланка приняла мою реакцию за счастье избегнувшего хвори или проявление душевной тонкости, потому что присела на край постели и ласково поправила одеяло.
– Вашему возвращению многие обрадуются. Королева несколько раз о вас справлялась, вот эти цветы от неё, а лилии от лорда Авена, дальний букет от фрейлин и меня. А это от вашего брата, – она подала небольшой набросок: девушка плетёт косички сидящему на бортике колодца водяному. – Он у вас внимательный, правда? И скромный: сказал, что вы будете рады этой «дрянной мазне». А по-моему, у него очень мило вышло. Хотела бы я иметь такого брата… То есть я, разумеется, не имею в виду, что Годфрик не такой, – спохватилась она, очевидно вспомнив значение выражения «государственная измена». – Лучшего брата, чем Его Величество, и пожелать невозможно.
Искренности в её последнем заявлении было не больше, чем усилий Людо в рисунке Артура, но меня это не касалось. Интересно, зачем я понадобилась королеве? Цветы и вообще знаки заботы не в её стиле, если это не кубок с отравленным вином.
– Когда брат навещал меня?
– Сегодня утром, дважды вчера и днём раньше, – зарделась Бланка. – Он сперва не хотел оставлять вас здесь, но мы с Дитой сумели убедить, что у нас вам будет лучше.
Из всей болтовни я уловила лишь одно:
– Днём раньше? А сколько я проспала?
– Почти двое суток.
Я, хмурясь, обдумывала услышанное.
– А где спали вы? – Взгляд упал на тюфяк на полу.
– Не волнуйтесь, это для Диты. Я ночевала на другой половине постели.
Меня не обмануло показное равнодушие. Уступить половину огромной кровати – поистине великодушный жест для девушки, не знающей, что такое тесниться вдесятером на вонючей клопастой подстилке на постоялом дворе, хозяин которого только что пытался облапать твой зад. Если бы не её дядя, я бы тоже не знала.
Я заглянула под одеяло и обнаружила из одежды только сорочку.
– Кто меня раздел?
– Мы с Дитой. И мы же сменяли друг друга на дежурстве подле вас. Вот, кстати, ваш наряд. Мы выстирали и высушили. Вернее, не мы, конечно, а служанки в прачечной.
Последняя капля шмякнулась с особым звоном. Не люблю быть кому-то обязанной. Особенно кому-то, кого собираюсь стереть в ближайшее время с лица земли вместе с родовым замком, всеми родственниками и ручным кроликом в придачу.