Пузатый лысоватый торговец поддел ближайшую заскорузлым пальцем, чтобы заиграла на солнце и покупательница точно не соскочила с крючка.
– Четыре денье, но для вас, леди, всего за два.
– Вам нравятся? – спросил Тесий.
– Очень.
– Позволите заплатить?
– Я могу сама.
– Конечно, можете, но дело ведь не в этом, правда?
Я неуверенно посмотрела на него, снова на ленты и, помедлив, кивнула.
– Хорошо.
Он повернулся к торговцу:
– Дайте нам две красные.
– Лора предпочитает изумрудные, – раздалось за спиной. – Её любимый цвет.
Мы одновременно обернулись. Людо стоял, сложив руки на груди, и зло, неприятно улыбался.
– Я запомню на будущее. Рад встрече, Людовик.
Брат предпочёл не заметить протянутую руку, продолжая смотреть только на меня всё с той же жуткой приклеенной улыбкой.
– Не трудись, тебе это знание не пригодится.
– Мне и красные нравятся, – возразила я, чтобы сгладить грубость.
– Да? Раньше ты этот цвет не различала. Наверное, после сна всё в голове перепуталось, – любезно заметил брат. – А как насчёт вас, принцесса? Какие вам купить?
Оказывается, Бланка не так уж мне мешала. До этого момента.
– Я тоже люблю изумрудные, – едва слышно прошептала она, и в глазах у меня помутилось, а лицо перекосило от точно такой же, как у Людо, улыбки.
– Да? – усмехнулся он, глядя на меня. – А мне кажется, вашим волосам больше канареечные пойдут.
– Значит, я люблю канареечные, – последовал ответ.
Закончилось тем, что он купил ленты нам обеим, и дальше группа разбилась на тройку и пару: Людо сопровождал принцессу с неотступно следующей по пятам Дитой, а Тесий – меня.
– Вы его боитесь? – неожиданно спросил мой спутник.
– Кого? Брата? Конечно, нет! – Я засмеялась, и Людо обернулся с прищуром. – С чего вы взяли?
– Просто иногда он так на вас смотрит… вот как сейчас, даже мне жутко становится. И этим же взглядом перерезает мне горло. Ещё он бывает с вами груб.
Мне стало не до смеха.
– Не говорите того, о чём не знаете, – резко ответила я. – Людо никогда не причинит мне вред, и нет ничего, чего бы я ему не простила.
– Ничего? – тихо переспросил Тесий.
– Ни единого преступления, – отчеканила я, и на этот раз настал черёд секретаря смеяться.
– Что вам знать о преступлениях? Вы, думается мне, и бабочку тронуть не посмели бы. Вот скажите, что самое страшное вы совершили в жизни?
Я напряжённо посмотрела на него.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, за что вам стыдно?
Брат снова кинул на меня взгляд через плечо, и между нами протянулся узкий, пропахший подгоревшей подливой коридор.
Там, как обычно, темно – хозяин жмёт каждый денье, – и я стараюсь ступать осторожно, чтобы не расплескать ни капли водянистого лукового супа, а ещё медленно – чтобы успеть дожевать каре ягнёнка. Я отщипнула чуть-чуть, с самого краешку, где незаметно. Мясо жёсткое, как ступня паломника, и с душком, но выплюнуть жалко – еда же всё-таки. Людо оборачивается на звук шагов, прикладывает палец к губам и знаком подзывает меня. Из-за полуоткрытой двери крадётся узкая полоска света и слышны голоса. Один – господина Букэ, трактирщика, у которого мы вкалываем и столуемся весь последний год, второй мне не знаком.
– Девчонка из них, точно тебе говорю.
– Слышал, они все поджарились, как куропатки на День зимнего солнцестояния, – сомневается второй.
– Ты оглох? Я лично вот этими самыми глазами видел сегодня утром, как она перекидывалась.
Наступает пауза – второй обдумывает.
– А она того, хорошенькая?
– На кой тебе её рожа! Это как кусок мяса: она кем хошь может стать, хоть самой королевой. Прикинь, сколько в «Весёлом замке» станут отваливать за радость трахать королеву! Да к ней очереди до самых Скорбных Чертогов выстроятся, только матрас успевай менять. – Небрежная дробь пальцев о стол. – У тебя же шурин туда девок набирает, скажи, отдам по дешёвке.
Каре ягнёнка вязнет в зубах, кровь стремительно замерзает, с трудом продираясь по жилам ледяными иголками. Кажется, меня сейчас вырвет.
– А сам-то как, уже пробовал?
– А ты как думаешь?
И трубный гогот.
Поднос в моих руках дребезжит, ноги противно-слабые.
– Это ты, девочка?
– Да, господин Букэ, я принесла обед.
– Давай же его сюда поскорее, мой друг зверски проголодался!
Тело деревянное, а поднос, прыгая, плывёт впереди меня. Мутная жижа плещется туда-сюда и стекает соплями по краям мисок. У второго нос клювом и жидкие волосы, зачёсанные назад через всю лысину, из коротких штанов торчат волосатые ляжки. А глаза – как этот суп.
– Я могу идти, господин Букэ?
– Беги, мышонок, я позову, если понадобишься.
Тем же вечером я сортирую в подвале грязное бельё. Скрежет двери наверху, и ступени проседают под тяжёлыми шагами.
– Ты одна, мышонок? – щурится он, остановившись на середине лестницы.
– Да, господин Букэ, собираюсь постирать скатерти, – киваю я на чан.
– Вот это ты молодец, маленькая труженица.
Оханье ступеней возобновляется.
– А у меня с ужина целая миска рагу осталась, горячая, с маслом, специально для тебя. Хочешь?
– Конечно, хочу, господин Букэ!
Он останавливается вплотную, почти касаясь меня животом, и растягивает губы в довольной улыбке. Единственная свеча горит за спиной, поэтому лица не видно, только рот и глаза жирно поблёскивают.
– Конечно, хочешь, – со смаком повторяет он, трепля меня за подбородок.
– Но ведь не просто так, – улыбаюсь я и приспускаю платье с плеча.
Он даже моргает от неожиданности. А потом пыхтит, сгребает меня и припадает мокрыми губами к шее, одновременно пытаясь задрать подол.
– Ах ты, маленькая негодница!
– Подождите, – я с трудом выворачиваюсь и отскакиваю, – сперва скажите, ваша жена уже спит?
– Не думай об этой свинье, она нажралась и уже с час как храпит наверху. – Он хватает меня за плечо и притискивает всей массой к стене, а я стараюсь не задохнуться, вжатая в старое обрюзгшее тело.
Людо недостало какого-то мига. Толстяк в последний момент оборачивается на шорох за спиной, одновременно выкидывая кулак – в итоге жила задета лишь по касательной, а выбитый нож приземляется с эффектным кульбитом аккурат в стиральный чан. Взревев раненым зверем, одной рукой мужчина зажимает рану на шее, из которой хлещет кровь, второй хватает брата за горло.
– Не тронь его! – Меня, повисшую на локте, просто отшвыривает.
Я с грохотом сшибаю табуретку и врезаюсь в стену. Когда прихожу в себя, Людо уже на полу, а толстяк на нём, душит обеими руками, брызгая на брата кровью. Я скольжу обезумевшим взглядом вокруг. Мешалка, крепкая массивная дубина с тремя «рожками» на конце, прислонена к чану. Первый удар трактирщик даже не замечает.
– Отпусти его!
Второй заставляет его мотнуть головой.
– Убери лапы!
Третий – покачнуться, толстые пальцы обмякают, и мужчина поворачивается ко мне с осоловелым взглядом.
Я раз за разом опускаю тяжёлую мешалку ему на голову:
– Оставь! Его! В покое!
Трактирщик давно распластался неподвижной грудой, тело при каждом ударе вздрагивает, а я с остервенением бью и бью его, чтобы перестал дёргаться. Потом кто-то вырывает деревяшку из рук. Людо, белый как полотно, надсадно кашляющий, стискивает ледяными пальцами моё лицо:
– Слышишь? Лора, ты меня слышишь?!
– Д-д-да…
– Тогда обыщи его, срежь кошель и затри кровь, а я сбегаю наверх, заберу, что есть.
Хлопает дверь, и я остаюсь наедине с телом господина Букэ. Из-под задравшейся рубахи вываливается его огромный живот, а голова похожа на расколотый арбуз. Вокруг растеклась лужа, и помаргивающая свеча отражается одинокой луной в этом вязком багровом болоте. Мои зубы звонко клацают в тишине, во рту ни с того ни с сего появляется мерзкий привкус – каре ягнёнка…
А потом прямо на глазах лужа начинает выцветать, становясь светло-серой, почти прозрачной. Где-то в глубине меня нарастает смех. Я-то думала, что убила человека! Когда брат возвращается, я все ещё хохочу, громко, безудержно, тыча в трактирщика пальцем:
– Людо, смотри, господин Букэ не человек, гляди, что у него внутри!
Людо хмурится, смотрит то на меня, то на лужу:
– Я же велел затереть кровь.
– Это не кровь, Людо, видишь, она не красная!
Я погружаю ладони в тёплую лужу и протягиваю ему руки, с которых стекают жидкие полубесцветные перчатки.
Брат хватает меня за плечи и несколько раз встряхивает до звона в ушах.
– Скорее, Лора, тот второй тоже про тебя знает. Нам нужен хотя бы денёк форы, его не должны сразу обнаружить. – Он пинает тело и оборачивается на чан, переводит взгляд на дубовую крышку. – Давай, бери его за ноги. – И поморщившись: – Только сперва руки оботри…
Часом позже я стучу в ставень двухэтажного дома на каменном цоколе. Дверь распахивается, и на меня смотрят глаза цвета супа.
– Здравствуйте, – улыбаюсь я. – Помните меня? Вы у нас сегодня обедали, господин Букэ прислал меня в качестве подарка. Вы один дома?
Ярмарочные звуки снова обрушиваются на меня пульсирующим гомоном.
– Лора, вы меня слышите?
– Да, милорд. Мой самый страшный поступок? Дайте подумать… неделю назад я поленилась и вознесла молитву Праматери четыре раза вместо пяти. До сих пор стыдно…
А Людо, кстати, неправ. Я вижу красный и не различаю только цвет крови – для меня она серая. И ещё: ни в тот день, ни после я ни разу не пожалела. Случись всё снова, поступила бы так же.
– А как насчёт вашего самого ужасного секрета, милорд?