– Наверное, во мне есть… звериный шарм, – предположила я, вытаскивая огромный кусок пшеничного хлеба и представляя, как вопьюсь в него зубами.
Настроение у меня, несмотря на предстоящую нелёгкую поездку, было отличным.
– И вы этим бессовестно пользуетесь, – улыбнулся Тесий и тут же слегка нахмурился. – Но вы так замёрзнете в одном платье.
– Брат сейчас принесёт плащ и дорожную обувь. А вот и он!
Тесий обернулся через плечо и сдержанно мне поклонился.
– Засим я попрощаюсь до вечера. Берегите себя, Лора.
Я кивнула в ответ, и он направился к паласу. Хруст оторвался от утки и ощетинился на приближающегося Людо.
– Не смей. Только ваших склок сейчас не хватало, – тихо, чтобы не разбудить Зои, но твёрдо сказала я, и он, фыркнув, перепрыгнул перила и скрылся из виду.
Людо проводил Тесия долгим взглядом, кинул на землю башмаки, набросил мне на плечи плащ и, уперев ногу в бортик, наклонился ко мне:
– Не удалось их уломать, чтоб и я поехал?
– Неа, – шепнула я. – Сам виноват, нужно было учиться с младенцами обращаться. И меня учить.
Он мельком взглянул на Зои, отнял у меня пшеничный ломоть, выскреб пальцами весь мякиш, затолкал себе в рот и вернул корку.
– Ты же только что с завтрака! – возмутилась я.
– У тебя там ещё здоровенный кусок пирога лежит. А двух баулов жратвы вам на день за глаза и за уши.
Я поскорее принялась за пирог, на всякий случай держа его так, чтобы Людо не дотянулся, но хлебную корку тоже не выкинула – положила обратно в узел. После стольких лет впроголодь просто рука не поднималась выбросить что-то, что хоть немного вкуснее картофельных очистков.
– Нас сегодня, между прочим, не меньше двадцати миль разделит, – проворчала я. – Скажи мне что-нибудь доброе на дорогу.
Для тех, кто никогда не расходился дальше разных концов одной деревни, расстояние весьма приличное.
– Если вот этот, – дёрнул Людо затылком в ту сторону, где скрылся Тесий, – отпустил, значит, ничего с тобой не случится. А не вернёшься, я где угодно найду и приведу назад.
Я фыркнула, но на душе потеплело.
– Подержи младенца, – попросила я, встряхнув руку от крошек.
– Это ещё зачем? – брезгливо отодвинулся Людо.
– Чтоб я обувь переодела.
– Нет уж, поступим наоборот. А это держи сама.
– Вообще-то «это» зовут Зои.
– Да хоть Праматерью, – возразил он, опустившись на одно колено, и стянул с меня туфли, в которых ощущался каждый камешек, – я её в руки не возьму. Мне было пять, когда отец впервые со мной заговорил, а с тобой и того позже. И это правильно, дети – забота женщины. А чужие ублюдки и подавно.
– Да, наверное, это правильно, – рассеянно отозвалась я, притопнув, чтобы утеплённый башмак сел плотнее, и подставила вторую ногу.
Брат удивлённо вскинул глаза.
– Наверное?
Послышавшийся наверху шум и голоса подсказали, что сюда вот-вот спустятся остальные участники похода. Людо оглянулся по сторонам, вытащил из-за голенища нож и задрал мне подол.
– Что ты делаешь?!
– Уверенность уверенностью, а осторожность никогда не повредит, – сообщил он, привязывая мне короткий клинок повыше колена и серьёзно взглянул в лицо. – Ты просто едешь с ними, смотришь во все глаза и не спишь во время разговоров. Всё. Никаких глупостей. Поняла?
– Да поняла я, поняла, – нервно отозвалась я, – подол опусти.
Он оправил платье и выпрямился как раз в тот момент, когда на лестнице показались рыцари во главе с Бодуэном. Поднявшаяся со скрипом решётка пропустила ладью. Я встала, бережно придерживая Зои и чувствуя себя во всех смыслах на перепутье. С одной стороны приближались мужчины, с другой – лодка, а я стояла посередине, держа в руках чужую жизнь и не зная, что принесёт сегодняшний день: очередную ложную надежду или долгожданное избавление.
23
Когда мы уже отчаливали, на лестнице мелькнула тень, оттолкнулась от последней ступени, пронеслась по воздуху рыжей кометой и приземлилась в ладье на все четыре лапы.
– Он поедет со мной, – вздёрнула я подбородок, готовясь отстаивать питомца, но никто из мужчин и не подумал возражать.
Хруст пристроился рядом, положив мордочку мне на колени, и только уши поворачивались миниатюрными мохнатыми парусами. От его негромкого урчания на душе стало уютнее, как и от сопения Зои. Я склонила голову к плечу, изучая пухлощёкое лицо с оттопыренной губой: а заботиться о детях в принципе не так уж трудно. Особенно когда они спят.
Водная часть пути, самая короткая, прошла незаметно: я рассматривала надувающееся от ветра полотно, пестревшее искусно вышитыми сценами из истории, и слушала плеск вёсел.
Едва судно подошло к берегу, колокол вдали надтреснуто возвестил третий час[54].
В сосновой рощице нас ждали четыре лошади: для Бодуэна, Пэтра, ещё одна вьючная и четвёртая – жемчужно-кремовая кобылка для Альбрехта и нас с Зои. При виде сиденья с низкой спинкой, ухватом для правой руки и дощечкой для ног, пристёгнутого сзади кожаными ремнями к седлу Альбрехта, к горлу подскочил недавний пирог: трястись боком несколько часов, ещё и с младенцем на руках – за кого они меня принимают?![55] Я до последнего надеялась на что-то вроде повозки…
Альбрехт заметил мой взгляд и осторожно забрал Зои, умело пристроив её головку на сгиб локтя.
– Не волнуйтесь, леди, у Игруньи лёгкая нога и ровный ход. Как начнёте уставать, дайте знать, будем делать привалы.
От спокойного почти ласкового, насколько это возможно у такого старого прокалённого рыцаря, тона стало чуточку легче. Подошедший Пэтр предложил подсадить меня.
– У вас там всё в порядке? – позвал Бодуэн.
Он уже гарцевал верхом с внушающей зависть непринуждённостью. Серый в яблоках конь горячился и прядал ушами, словно мечтал лишь об одном: понести всадника наперегонки с ветром.
– Все путём, Ваше Высочество, – откликнулся Альбрехт. – Только вот оно что: давайте-ка я младенца возьму, а леди пусть сзади спокойно едет.
– Что за вздор! Зачем мы её тогда взяли? Ничего с ней не случится, леди Лорелея крепче, чем кажется. Ноша ей по плечу.
Я ответила злым взглядом, решительно поставила ногу в стремя, ухватилась за луку седла и, сцепив зубы, вскарабкалась на сиденье. Выпрямившись, высокомерно посмотрела на Бодуэна, и он отвесил шутливый поклон, признавая победу.
– Дайте мне Зои, Альбрехт, – спокойно сказала я, протягивая руки. – Никакая сила на свете не заставит меня выронить её.
Он, поколебавшись, передал девочку, потом подтянул ремни, закрепив мою подставку для ног на нужной высоте, и с десятилетиями отточенной сноровкой устроился впереди. Игрунья снялась с места, слегка качнув сиденье, и я судорожно обхватила мужчину за пояс.
Первые мили две было особенно тяжко. Левой рукой я цеплялась за Альбрехта, а правой держала на коленях Зои, боясь и уронить, и сдавить слишком сильно. Пэтр пристроился неподалёку для подстраховки, но мне всё равно рисовались жуткие картины короткого полёта и оглушающего падения под копыта лошади.
Чтобы отвлечься, я принялась рассматривать проносящиеся мимо сосны с голубыми, словно бы подёрнутыми восковым налётом, иголками и пурпурной шелушащейся корой, распускающиеся цветы боярышника и незрелые, не дождавшиеся мая бусины волчьей ягоды. Вскоре роща закончилась, и мы выехали на открытое пространство. Пейзаж сменился так резко, будто мы перескочили из одного конца королевства в другой. Теперь на многие мили вперёд простиралась долина, теснимая горами, постепенно сужаясь и теряясь в пелене на горизонте. И если справа природные исполины виднелись далёкой укутанной дымкой грядой, то слева почва активно дыбилась и собиралась в складки в какой-то сотне ярдов от нас, переходя в довольно крутой склон. Весна затянула его душистым пахнущим влажной землёй и молодой травой ковром, местами истёршимся до тёмно-бурых проплешин и порвавшимся о валуны и базальтовые наросты. Обновившиеся за зиму соки пульсировали в жилах природы, пробиваясь свежими ароматами, набухая почками и собираясь в бутоны.
Альбрехт не обманул: Игрунья шла резвым, но при этом превосходно-ровным тёльтом, переставляя жилистые ноги так, что одна всегда находилась на земле, обеспечивая движениям скользящую плавность. И постепенно моё тело, убедившись, что его не собираются скидывать или подвергать жестокой тряске рысью, от которой Зои наверняка проснулась бы, а я встала назавтра разбитая и с ноющим крестцом, расслабилось и устроилось более-менее удобно. Я даже начала получать от поездки удовольствие: годы неприкаянных скитаний наградили, помимо горестей и тревог, привычкой к смене мест, и в приевшихся за прошедшие недели стенах замка мне отчаянно не хватало новых впечатлений.
Хруст тоже не отставал, пристроившись в хвосте нашей небольшой группы, время от времени забегал сбоку или исчезал в кустах, чтобы потом вынырнуть где-нибудь впереди, поджидая нас. Высоко в небе парил Кирк, казавшийся с земли совершенно плоским и неподвижным.
Оценить краски проснувшейся природы в полной мере мешало ожидание дождя, съевшее верхушки гор и затянувшее долину сероватой мутью, из-за которой оттенки поблекли, и белые цветы придорожного тёрна казались застрявшими в блестяще-чёрных, пока ещё безлистных ветвях облачками, младшими братьями тех, что скользили по небу, отбрасывая на землю движущиеся тени. Время от времени в горах громыхало, и наблюдались слабые вспышки – где-то за сотню миль отсюда уже бродила гроза.
Но даже это обстоятельство не портило впечатления от поездки, напротив, подстёгивало наслаждаться ею в полной мере. Заранее готовясь к неприятностям, вы лишаете себя удовольствия от здесь и сейчас. Я не собиралась совершать подобной ошибки. Пребывая большую часть жизни в напряжении и выгрызая место под лучиком солнца, учишься ценить и смаковать такие вот моменты спокойствия и затишья, даже если это затишье перед бурей. Наверное, я подсознательно чувствовала, что гроза эта доберётся не только до последней сухой нитки на моей одежде, но и до последнего свободного от терзаний уголка души, вот и спешила испить, впитать, наполниться этим ощущением безмятежного счастья жизни, запастись им впрок.