Выражений-то таких я, положим, за годы рядом с Людо и по деревням и весям нахваталась поболе этой девочки, проведшей всю жизнь в горной лачуге в окружении горстки соседей. Только за любое из них мне влетало по губам от брата. Ему хоть изругайся, а вот леди не подобает. Вечная несправедливость.
Ответить я ничего не успела: грозно просвистело свитое жгутом полотенце, и Раэли, взвизгнув, бросилась в дом, уворачиваясь от матери.
– Я тебе покажу шнурки на удачу! Кому было велено с глаз долой! Вот отец вернётся, задаст тебе ремня! – Раэли, продолжая визжать, бросилась по лестнице на второй этаж, громко стуча пятками. – И чтоб до конца дня, как мышь, там сидела, приданое шила! – крикнула снизу Йоханна, возмущённо пыхтя, перекинула полотенце через плечо и вернулась к делам.
Альбрехт, покачав головой, притворил дверь и встал рядом со мной.
– Бедовая девка, с такой любому мужу глаз да глаз.
– В какой стороне Камень, Альбрехт? – спросила я, снова отворачиваясь к горам и силясь разглядеть хоть что-то сквозь серо-лиловую муть, насылаемую глухо рокочущим небом, стекающую ручейками с крыши и собирающуюся в лужи перед крыльцом.
– Видите те скалы, – показал он на чернеющую гряду, формой напоминающую корону и венчающую ближнюю возвышенность. – Вот там, с полчаса подъёму.
– Всё равно ему не следовало отправляться одному, – сердито заметила я. – Взял бы хотя бы вас или Пэтра. Всякое может случиться: ногу подвернёт, лихие люди нападут, а он один.
Я впервые задумалась, что будет, если Бодуэн и впрямь сгинет, не успев передать знания о Покровителе Годфрику.
– За него не волнуйтесь, миледи, ему не впервой туда взбираться, козы и те хуже лазают. Что до лихих людей, хотел бы я на это посмотреть, – издал смешок рыцарь. – В горах полно диких зверей, а Его Высочество ещё лет четырнадцати поднял целое стадо быков и заставил их трижды пробежаться по полю. Крестьяне потом всей деревней пришли жаловаться королю на вытоптанный урожай пшеницы.
– Зачем он это сделал? – удивилась я.
– Шутки ради, – пожал плечами он, – а может, силу проверял. Знатно его тогда отец хворостиной отходил, самолично причём. Двоих дитёнков пастушьих затоптало, – серьёзно докончил Альбрехт.
Я с отвращением покривилась. Шут, которому по недосмотру Праматери досталась огромная незаслуженная мощь.
– Идёмте в дом, миледи, холодно нынче, младенца застудите.
Зои согласно дёрнула меня за волосы, и мы вернулись внутрь. В закрывающуюся щель успел скользнуть Хруст, неся в зубах мышь.
Остаток дня тянулся бесконечно. Я искупала Зои в ушате под чутким руководством Йоханны, успевавшей параллельно помешивать в горшке, подметать и штопать одежду, и следуя советам младших детей, которые оказались в восторге от вульписа и терзали его, пока бедняга не забился под лавку вне их досягаемости. Пэтр отправился заниматься лошадьми, а Альбрехт принялся строгать для младшей, Олли, деревянного ослика. Вернувшийся отец семейства, Ги, оказался темноволосым здоровяком, подпиравшим плечами потолок, и с трубным голосом. Мужской компании он обрадовался больше своей жены. Впрочем, складка меж её бровей разгладилась при виде связки куропаток, которую он преподнёс ей, как букет.
Обед, плавно перетёкший в ужин, собрал всех возле жаркого очага. Даже продрогшая наверху Раэли была помилована. Она спустилась с покорным и очень жалким видом, присела на краешек лавки и скромно оправила котту. Но недолгое время спустя уже хихикала в ладошку рассказам Альбрехта и кокетливо косилась на сурового молчаливого Пэтра, улучая момент, когда оба родителя отворачивались.
Занимаясь Зои, рассеянно пропуская через себя разговоры и машинально передавая хлеб и чёрный соус[58], я постоянно прислушивалась к звукам снаружи, надеясь уловить за шумом дождя голосистый лай пса, возвещавшего возвращение Гостя.
Но Бодуэн всё не появлялся. С собой он не взял ничего, кроме «проклятой» таблички, завёрнутой в узел. А что, если вотивный дар – это какая-то растущая на склонах трава? Или ягода? Или горная птица? Тут гадай не перегадаешь. С таким же успехом он мог захватить пожертвование из замка. Если это что-то небольшое, ему не составило труда спрятать предмет, к примеру, в поясе. Как теперь его вычислить? Обыскать вещи, когда Бодуэн заснёт, на предмет сухих листьев или чего-то подобного? Попытаться напоить и разговорить? Ха, для этого надо быть мужчиной и уметь пить больше него.
Раэли, под конец вечера растерявшая остатки притворной кротости и раскаяния, посвящала меня во всё, что только приходило в голову, а приходило ей много и сумбурно, поэтому она постоянно перескакивала с пятого на десятое. Оказалось, семья понятия не имела, кто такой Бодуэн. Для Раэли это был просто красивый лорд, время от времени останавливающийся у них на пару часов, полдня, редко на ночь, а перед отъездом щедро благодаривший родителей и дававший ей тайком монету. За просто так дававший, разочарованно вздыхала она. Только мать, однажды нашедшая подарок, устроила такую взбучку, что Раэли неделю сидеть не могла, равно как слышать с тех пор без содрогания слово «ремень». Не так обидно было б, кабы за дело… Кто же её теперь с такой попой полюбит? Хотя вон Виллем полюбил и даже замуж позвал. Он, конечно, не ахти что, но вполне себе ничего. Подружки обзавидовались, а значит, в нём и впрямь что-то есть. Олли, может, и зовёт его занудой, но много ли она в свои три года понимает в мужчинах…
Я рассеянно смотрела на угли в очаге, гипнотически вспыхивающие раскалёнными рубинами, и даже не пыталась делать вид, что слушаю, но Раэли не нуждалась в поддакиваниях. Зои у меня на коленях дремала, громко посапывая. А потом что-то изменилось. Внешне всё осталось прежним, вот только вещи и звуки повели себя странно.
Шум ветра и дождя снаружи внезапно смолк, посеяв странную гнетущую тишину, на фоне которой звуки внутри дома проступили особенно отчётливо. Вещи в комнате незаметно пришли в движение: головка сыра закрутилась, кухонная утварь над очагом – шумовка, большая двузубая вилка и разливная ложка – мелко задребезжала, стукаясь боками, плошка с чёрным соусом крабом поползла по столу безо всякой видимой причины. Негромкие возгласы мальчишек, сражающихся «на мечах», приобрели болезненную пронзительность, а стук их палок заставлял вздрагивать. Ги откинул голову, разразившись хохотом, и волны этого чудовищного грохочущего смеха разошлись ощутимыми концентрическими волнами по загустевшему воздуху. Движения потянувшейся к нему Йоханны были невыносимо медленными, а Раэли все жужжала и жужжала над ухом, шевеля губами. В очаге затрещало, взвившиеся искры сложились в неразборчивую, будто смазанную или текучую, фигуру и тут же снова рассыпались тлеющими мухами.
Для всех остальных вечер продолжался своим ходом, никто ничего не замечал, только вульпис тоненько надрывно заскулил из-под лавки, прижав уши к голове, и я почувствовала нутром, всем своим существом, кожей до последнего вздыбившегося на руках волоска, что к нам присоединился кто-то ещё. Сторонняя сущность окутала дом незримым присутствием, пропитала собой вещи, переходя от одной к другой, вороша угли в очаге, заглядывая в каждый уголок жилища.
Я будто очутилась в брюхе чудовища, проглоченная вместе с жалким игрушечным домишкой, совсем недавно казавшимся крепким и прочным. Запоздало пришло осознание, что сопение на коленях тоже прекратилось, и я опустила взгляд. Зои нахмурилась, сонно потёрла кулачком веки и медленно, как-то вдумчиво открыла глаза. В глубине их вспыхнул отблеск углей, растёкся оранжевым свечением от зрачков к радужке и заполнил белки мерцающими прожилками. Я перестала дышать, чувствуя, как леденеют пальцы ног, потому что через эти детские глаза, ставшие вдруг окошками, на меня посмотрело нечто древнее и пугающее. Посмотрело внимательно, изучающе, проникая прямо в душу и выжигая дорожку к сердцу.
Маленькие пальчики так же осознанно прижались к моей груди, ловя рваный бешеный ритм, грозящий в любой момент оборваться, оставались там несколько бесконечных мгновений, и соскользнули обратно. Топлёное золото отступило сперва из белков по ниточкам жилок, потом покинуло радужку, собираясь к центру впитывающейся каплей и наконец бесследно утонуло в зрачках, вернув глазам прежний голубой цвет. Малышка несколько раз моргнула, скривилась и расплакалась.
И этот плач отозвался во мне громаднейшим облегчением. Я судорожно прижала её к себе, со мной снова была прежняя Зои. Нормальные звуки тоже вернулись, обрушившись на домик с утроенной силой, словно во искупление недавней сдержанности и сотрясая его раскатами грома.
А где-то через час вернулся Бодуэн.
25
Уставший, промокший до последней нитки регент обменялся безмолвным красноречивым взглядом с Альбрехтом и Пэтром, говорящим, что дело сделано, и кивнул хозяину дома. Женщины тут же засуетились, приглашая его к очагу.
– Ничего не нужно, – покачал головой он, отказываясь от ужина. – Просто сухой одежды, и пусть кто-нибудь принесёт наверх горячего вина. Ты приготовила комнату, Йоханна?
Она приготовила и изъявила намерение немедленно его туда проводить. Зои захныкала, Бодуэн обернулся и, встретившись со мной глазами, приблизился.
– Всё… в порядке, Ваше Высочество? С малышкой всё будет хорошо? – тихо спросила я.
Он понял вопрос.
– Всё позади, никакой опасности для неё нет.
Бодуэн развернул узел и показал табличку. Поверхность была абсолютно чистой. Не выскобленной, не стёртой, а такой, будто символы бесследно слизнул чей-то гигантский язык. Но это абсолютно точно был тот самый кусок свинца, который мы с Людо выдали за проклятую доску – я узнала по форме.
Я склонилась над Зои, пряча эмоции, и потрогала лобик. Недавняя горячность ушла.
– То, что произошло, не повредит ей в будущем?
– Она никогда об этом не вспомнит и останется такой, как была. Как она в остальном?
– В порядке, но капризничает. Думаю, она просто устала и… скучает по матери, – вздохнула я.