Наконец Бодуэн выпрямился, снова возвышаясь надо мной.
– По-прежнему по всем правилам? – прошептал он на ухо и, мягко потянув наверх, посадил брэ до упора на бедра.
– Д-ха, – выдохнула я, сглотнула и медленно вытянула руки над головой. – Теперь камиза…
Странная игра завораживала обоих. А вспыхнувший в шальных глазах огонёк подсказал, что ему нравится видеть меня такой уязвимой, с поднятыми руками. Бодуэн погладил внутреннюю поверхность локтей, провёл до запястий, сжал их, и на какой-то миг показалось, что игре сейчас наступит конец… Но вот он отстранился, поднял с лавки сорочку и бережно продел мои кисти в рукава. И снова тягуче-неторопливое скольжение ткани по коже… Его пальцы остановились, не дойдя совсем чуть-чуть до затвердевших сосков, и оправили сорочку, рухнувшую пышным каскадом к ногам.
Когда настал черёд платья, я уже не была уверена в своём ответе. Я ни в чём больше не была уверена.
Людо прав: всё дело в силе – её близость пьянит и притягивает. Но ещё больше пьянит подчинять сильного. Хотя грань очень тонка, и не успеешь оглянуться, как подчиняют тебя.
Взяв последними рукава, Бодуэн пропустил шнурки между пальцами и весело приподнял брови:
– Те самые?
– Это сложнее, чем кажется…
Справился он не в пример ловчее меня.
– Вот так?
– Туже.
Руки подтянули завязки и вопросительно замерли над узлом.
И из чистого упрямства:
– Ещё туже.
Рывок и снова пауза.
– Да, теперь достаточно.
Он дёрнул ещё раз, словно оставляя последнее слово за собой, и только потом аккуратно закрепил тесёмки. Отступил, любуясь своей работой.
– Кто бы мог подумать, что процесс одевания бывает таким увлекательным. – Снова придвинулся и провёл кончиками пальцев от моих плеч к локтям и обратно, но даже это невесомое прикосновение через два слоя ткани волновало почти мучительно.
Наклонился и, легко погладив ухо губами, прошептал:
– Теперь можете сделать это.
– Ч-что сделать?.. – Неужели этот неузнаваемый прерывающийся голос принадлежит мне?
– Поблагодарить меня.
Я едва вспомнила, о чём он, а потом, повинуясь какому-то безотчётному инстинкту, встала на цыпочки и, скользнув дыханием по его шее с часто бьющейся жилкой, щеке, вбирая такой знакомый кружащий голову запах, который помнила во снах много лет, отодвинула прядку и шепнула, подражая ему:
– Спасибо.
Хотела отстраниться, но рука внезапно жёстко схватила меня сзади за шею, не пуская. Потянула, заставляя запрокинуть лицо, пока наши взгляды не встретились. В глазах напротив отражалось льдистое пламя.
– Не надо было тебя слушать.
Ноготь протяжно, до болезненной дрожи, царапнул сзади шею, и пальцы наконец разжались. Я отшатнулась.
– Вот теперь точно спокойной ночи, миледи, – беспечно улыбнулся Бодуэн.
Лёгкий поклон, больше похожий на издёвку, и удаляющаяся спина.
Когда хлопнула дверь, внутри меня тоже что-то оборвалось с громким хлопком. Словно бы странные чары спали вместе с его уходом, в голове начало проясняться, и внезапно до меня дошёл весь ужас содеянного, накатывая волнами жгучего запоздалого сожаления.
Что я натворила?.. С чего всё началось, и в какой момент это можно было остановить, и можно ли было вообще?
Захотелось вернуться в купальню, как есть, прямо в платье, усесться в бадью и долго тереть себя мочалкой, пока не соскоблю все прикосновения, шёпот на коже, а главное, собственные мысли и ощущения.
Я опустилась на лавку в поисках опоры и вдруг обнаружила, что сижу босиком.
Солнце вымостило речушку леденцовой лазурью, изумрудом и ослепительным янтарём. Бабы на другом берегу трясли сиськами, полоская белье, тянуло полевыми травами и навозом. Людо полулежал в теньке и наблюдал, как капли медленно впитываются в грудь и живот, пощипывая кожу. Рядом на ветке висела выстиранная котта.
Лора сидела спиной к нему, суша камизу прямо на себе и теребя очередную ромашку.
– Я-ад, кн-жал, удуш-ш-е, – мычала она, снимая губами каждый второй лепесток и сплёвывая, а когда круг заканчивался, принималась за оставшиеся.
Опять гадает на способ расправы. В последнее время это её любимая забава, которую он не понимал. Какая разница, чем? Смерть она и есть смерть.
Пора возвращаться к Букэ, перерыв на исходе, а она ещё не досохла. Мокрая сорочка плотно облепила каждый позвонок. Людо смотрел, как они перекатываются, когда Лора наклонялась сорвать новый цветок взамен общипанного или чесала лопатку, потом сел и с нажимом провёл по ним большим пальцем от основания шеи до талии. Лора обернулась с высунутым языком, на конце которого дрожала рубиновой каплей божья коровка.
– Буэ, ты отвратительна! – Он упал обратно на спину, задыхаясь от хохота и закрываясь руками. – Нет, не приближайся ко мне с этой мерзостью!
С трудом сдерживая смех, чтобы не сглотнуть, Лора наклонилась и протяжно лизнула его в плечо, пересаживая жительницу ромашки. Стукнула по руке, когда Людо попытался прихлопнуть букашку.
– Не смей!
И аккуратно, с помощью листика, перенесла божью коровку в траву. Влажный след от языка на коже горел, пульс частил, к ноге прижималось её бедро.
Лора наклонилась ниже, так что чёрные воронки глаз заслонили солнечный день и весь мир, и вдруг до крови укусила его в предплечье. Людо проснулся, рефлекторно сжав пальцы, в которых извивалась, пища, мохнатая тварь. Повернулся и с хлюпаньем размозжил крысе голову о стену. Поморщился от простреливающей боли в рёбрах под тугой повязкой, отбросил тушку и сделал три поверхностных вдоха, унимая головокружение. Сколько прошло? Всё ещё ночь или уже рассвело? Так темно не бывает даже с закрытыми глазами. Он смочил горло слюной и крепко смежил веки, призывая дрёму. Пусть снова приснится тот день…
31
Я набралась храбрости и трижды постучала в дверь. С той стороны что-то невнятно крикнули, и, сочтя это приглашением, я толкнула створку. В нос ударил характерный запах щёлочи, слезя глаза и размывая сидящего за пюпитром напротив окна человека. Одной рукой придерживая пергамент, зажатым в другой ножичком он торопливо выскребал ошибку, пока чернила не успели впитаться.
– Положите туда, – не глядя махнул он.
– Я бы положила, если б знала, что…
Тесий обернулся, заморгал, словно осознавая моё присутствие, и вскочил.
– Миледи, не ожидал вас здесь увидеть. Я ожидал…
– …слугу с какими-то бумагами. Я догадалась.
Мы оба замолчали. Тесий аккуратно положил ножик на залитый утренним светом стол, где был установлен пюпитр, и церемонно завёл руки за спину.
– Я прервала вашу работу? – спросила я, когда пауза стала неловкой, и кивнула на какой-то приказ, который он переписывал набело с прикреплённого выше брульона[60]. Висящие на лентах грузики отмечали место, где он остановился.
Тесий тоже на него обернулся.
– Вы тут ни при чём, миледи. Её ещё раньше прервала моя собственная невнимательность.
И снова пауза, которую я не знала, чем заполнить. Обычно этим в наших беседах занимался Тесий, но сейчас он не выглядел расположенным к разговорам со мной.
Он уже опомнился от неожиданного визита, и лицо на глазах замыкалось.
Я всё же попыталась снова. Приблизившись к столу, легко провела кончиками пальцев по аккуратной кипе очиненных перьев.
– Вам приходится столько писать?
Тесий чуть покраснел.
– Очинка помогает мне… собраться с мыслями.
Я обвела оценивающим взглядом перья. Похоже, его мысли сегодня совсем разбрелись. И меня не отпускало ощущение, что это в немалой степени связано с нашей ссорой накануне. Его насторожённый взгляд это подтверждал.
Он словно ждал, что я снова брошу в лицо какую-нибудь гадость.
– Вчера я вас обидела, – сказала я напрямик, отбрасывая притворство и попытки измыслить тему, которая бы аккуратно подвела нас к истинной цели моего визита.
– Не стоит поминать былое, миледи, – быстро произнёс он.
– Нет, стоит. – Я подняла глаза и рассеянно взяла одно из перьев. – Хотя бы ради того, чтоб вы перестали называть меня «миледи» через слово… – Он что-то хотел сказать, но я вскинула ладонь. – Нет, пожалуйста, дайте договорить. Я не сильна в извинениях, обижать у меня получается гораздо лучше. Но мне неприятно, оттого что случилось меж нами накануне… И неприятно, что вы могли подумать обо мне в этой связи. Однако правда в том, – я набрала в грудь побольше воздуха, – что о тех словах мне не жаль. Я сказала бы это снова, повторись всё опять. Вот…
Моё неуклюжее признание повисло в тишине. Я не смела поднять глаз.
– Зря я сюда пришла, – выдохнула я, не выдержав молчания, и сделала несколько нервных шагов к двери, прежде чем Тесий обогнал меня и заступил путь.
– Лора, подождите!
Я молчала, глядя на его башмаки и ожидая, что он скажет, но он к этому ничего не прибавил. С усилием подняв глаза, я увидела, что и ему ситуация так же мучительна, и он не может подобрать слов.
И эти слова вдруг пришли в голову мне. Нелепые, неуместные, но они разбили лёд взаимной неловкости.
– Научите меня очинять перья?
– Что? – Он даже отступил на полшага.
Я протянула на ладони сломанное перо. Подушечка пальца была вся красная, исколотая от нервов.
– Должна же я как-то возместить вашу потерю.
Он вдруг расслабился, из позы ушло напряжение, а в глаза вернулся свет, словно за синими витражами зажглись свечи.
– Потеря и впрямь велика. Пожалуй, мне не следует вас отсюда выпускать до тех пор, пока вы в должной мере её не отработаете.
Он обошёл меня, возвращаясь к столу, и приглашающе отодвинул высокий стул. Я уселась на край, едва доставая кончиками туфель до пола.
– Вы ведь правша? – уточнил он, направляясь к ящику с горячим песком, где сушились вываренные в щёлочи перья.
Я молча кивнула.
– Значит, маховые из левого, – пробормотал он, подцепляя три заготовки.