Все внимание сошлось на пролеске. От напряжения рябило в глазах и ныло в затылке…
Но время шло, а ничего не менялось. И ни звериного воя, ни крика птиц… Напротив, природа вдруг смолкла: исчезли шорохи, не трепетал ни единый листок, стало тихо-тихо, и лишь вода продолжала капать, словно в мире не осталось ничего, кроме этого звука и моего прерывистого дыхания.
Может, удалось оторваться?
Но стоило так подумать, как в пролеске замелькали тени, и вперёд выступил силуэт. Неторопливо выйдя на площадку, Бодуэн огляделся, похожий на одну из статуй, самовольно сбежавшую с поста и теперь вернувшуюся обратно. Глаза по-прежнему горели белым огнём.
Небрежный взмах руки, и звери оцепили поляну, отрезав пути.
Регент двинулся вдоль скульптур, вытянув руку и слегка касаясь их кончиками пальцев.
– Знаете, в детстве мы с братом частенько здесь играли. Особенно в прятки. Вот тут он как-то оступился, а там – порвал рубаху… С Хенриком было скучно. Он прятался очевидней некуда, быстро уставал и злился, когда я его находил. А однажды заявил, что он будущий король, а потому повелевает мне его не видеть… – Остановившись, Бодуэн смерил взглядом статую предка, стараниями ветра и дождя превращённого в однорукого безносого калеку, посмотрел на свои позеленевшие пальцы и двинулся дальше.
У меня же против воли нарисовалась картина: двое рыжеволосых мальчишек играют в клубах тумана, прячась за жуткие статуи дедов.
– Но я всё равно находил. А выдавали детали: качнулась ветка, примялась трава… Не мне вам объяснять: из мелочей рисуется картина… – усмехнулся он.
Что-то с гулким плеском упало в ручей, и регент резко обернулся на звук. Вслушивался миг-другой и продолжил как ни в чем не бывало, будто неспешно прогуливался со мной бок о бок, а не загнал куда-то в нору, где за шиворот капало с потолка. До ломоты в зубах хотелось передёрнуть плечами, но я не смела, терпя.
– А Хенрика мелочи раздражали. Верно, тем, что были… – Сапог завис над следом в грязи, где я недавно поскользнулась, и аккуратно его переступил. – …мелочны. Не пристало королям вникать в детали. И всякий раз, когда я его находил, брат говорил, что он сам поддался, потому как прячутся только трусы… Но вы ведь не из трусливых, верно, Лора?
Потянувшись, он снял что-то с куста. Вглядевшись, я узнала… кисточку. Рука метнулась к поясу, где та совсем недавно висела, и грот огласился эхом. Я застыла ни жива ни мертва, прижав ладонь ко рту, но Бодуэн, видать, не услышал. Чуть встрепав бахрому, он принялся раскачивать кисть, наматывая нить на палец и вновь разматывая, и с каждым шагом подбираясь всё ближе к гроту. Я заворожённо следила за подолом, с шелестом стелящимся за ним по траве волглым мехом.
Звери тоже наблюдали за рассказчиком, как в моём сне, светя глазами из темноты.
– Вам там удобно? – вдруг спросил он. Я вздрогнула, решив, что обнаружена, но он смотрел на намотанную на палец нить. – Надеюсь, вы не лишились чувств, как леди Алина при виде куницы? А то, быть может, я ошибся, и место вам – за прялкой среди других анемических дев?
Внутри вскипел гнев, на миг ослепив, но я вовремя спохватилась, сообразив, что Бодуэн это нарочно.
– Последний шанс вам выйти самой.
Не дождавшись ответа, он тихо рассмеялся, и этот звук отдался во мне странной дрожью.
– Что ж, пеняйте на себя: придётся вас наказать. Сперва – за ваш дерзкий язык.
От этих слов дрожь вдруг переплавилась в жар, а кожа вспомнила его пальцы. Я принялась выкручивать подол.
– Затем – за то, что сбежали, заставив гнаться в такую даль…
Каблук вмялся в землю в какой-то тройке ярдов от грота. Щёки горели, дышалось с трудом, а внутри нарастало двойственное чувство: одна часть меня кричала о том, что надо вскочить и бежать. Бежать без оглядки. Тогда как другая умирала от странного болезненного желания выйти ему навстречу. И чем ближе он был, тем сильнее становилось напряжение.
– И наконец, за кольцо. Вы были правы: оно мне симпатично.
Шаг… другой, и он миновал грот, удаляясь теперь в обратном направлении. Отведя ото рта дрожащую руку, я тихонько перевела дух.
– Всё это, конечно, если мне удастся его найти. Оно далеко закатилось… Но я люблю искать и отыскивать. И знаете почему? Победителю полагается награда.
Внезапно он развернулся и посмотрел прямо на грот. Я отшатнулась, вжавшись спиной в прутья. Раздался страшный скрип, и решётка вдруг поддалась под моим весом. И я ввалилась, вползла в открывшийся ход на карачках, спеша убраться от того, кто внушал мне сейчас такой ужас. Кое-как поднявшись, полетела вперёд, пригибаясь и боясь, что он пустит следом зверей. Сам-то точно не полезет, да и не пролезет. Но он не пустил, как вскоре стало ясно. Как стало ясно и то, что ход всё не собирается кончаться.
В ногах хлюпало, к лицу цеплялась паутина. За время пути я успела не только успокоиться и отдышаться, перейдя на шаг, но и напитаться тем липким чувством, что зарождала кромешная тьма. Как ни старалась его гнать, оно заползло под кожу, проникло в подкорку, и где-то далеко, сорвав замки с темницы памяти, понёсся огонь… Я тряхнула головой, но рёв стихии было уже не остановить: крошились перекрытия, взметались искры, кричали люди, втыкались мечи. Сама того не заметив, я ускорила шаг, потом побежала, шаря руками по стенам и все пытаясь откашлять влажное тепло, забивавшееся в нос и мешающее дышать.
«Лора, сюда!» – дёргает меня рука, и я падаю на колени, рассаживая их. Впереди маячит спина.
«Людо, подожди!» Ранки горят, во рту горький привкус.
Тряхнув головой, я вылетаю за поворот. Где же выход?!
«Шевелись же!» Я бегу из последних сил, не в силах думать ни о чём, кроме шума над головой, и всё пытаясь дотянуться до руки брата. В грудь бьёт талисман.
«Постой, мать велела снять!»
Я судорожно сдираю с себя кругляш, запоздало поняв, что держу в руке ком паутины. Бодуэн, звери… бежать… от этих голосов, криков Хольги и плача Артура…
Но как я ни бегу, они ещё быстрее. Настигают, накатываясь волной, заставляя ноги вязнуть, а лицо гореть от жара, растекающегося по закоулкам памяти струями огня.
…Господин, там мой сын! Там остался мой мальчик, господи…
Моя дочь никогда не плачет…
Первый этаж прогорел, ему не помочь, спасайся сама, Хольга!..
…Нет, мой сын! Мой сын!..
…К ней ни один не приблизится, пока я жив, отец…
…Лора, мне больно! Праматерь, как же больно!
Я здесь, Артур, здесь!..
…Больно! Больно! Больно!
Ты одна, мышонок?..
…Только матрас успевай менять…
Мой сыыын!!!
…Это, как кусок мяса…
Да будут дни их кратки, а достоинство поругано…
Ты правда считаешь меня озлобленным?..
А ну, стойте, звёреныши!
Сквозь огонь вдруг проступает силуэт, и я бегу к нему… или от него? Я уже не понимаю… Пряди мужчины стекают по плечам расплавленным золотом, поджигая мой мир.
Пальцы вдруг хватает холодная рука.
«Людо», – с облегчением выдыхаю я и встряхиваю головой. Брат здесь, он поможет, и вместе нам никакая тьма не страшна…
Когда корочки на губах подсыхали, Людо снова сдирал их и слизывал солёные капли. Боль отрезвляла, вынимая из сонного отупения. Поначалу он пробовал разминаться, но быстро бросил затею: потолок низкий, не выпрямишься, рёбра ноют, а цепь путается в ногах. Цепь-то на хрена?
Кормили дважды в день, значит сутки уже позади. А как будто год. Он до упора качнул языком шатающийся зуб, подержал, пока темница не расцветилась алыми кругами, и отпустил. Багряные всполохи завертелись по спирали, впитываясь в черноту и увлекая его за собой в состояние между сном и явью, из которого спустя время выдернуло шелестящее скольжение цепи по полу и ощущение чужого присутствия.
– Кто здесь? – позвал Людо и в тот же миг почувствовал знакомый запах кожи и мыла. – Лора, это ты?
– Это я, – ответила тьма голосом Лоры, и вокруг шеи обернулась прохладная тяжесть звеньев.
– Почему ты здесь? – Он осёкся, поражённый догадкой. – Они и тебя посадили? Всё поняли?
– Нет, – тихо рассмеялась она, накидывая на шею новый виток и притягивая его ближе, так что губ коснулось тёплое дыхание, – тут только ты. Знаешь ведь, что мне хватило бы мозгов что-нибудь придумать и не попасться.
Людо опустил глаза, хотя видеть ничего не мог, и недоумённо тронул цепь.
– Что ты делаешь?
– То, что давно следовало сделать тебе, – вздохнула она, снова отодвигаясь. – Не представляешь, как это утомительно смотреть на тебя каждый день и притворяться…
– О чём ты? – напрягся он и перехватил руки, потянувшиеся в третий раз.
– Сам прекрасно понимаешь. Ты с дефектом, Людо, и как бы ни старался, сколько бы ни тренировался, всё бессмысленно, природу не обманешь. А твоя природа слаба. Слабакам не место рядом со мной, поэтому сделай одолжение: сдохни здесь, чтобы я могла найти кого-то получше.
– Возьми свои слова назад!
– От того они не станут меньшей правдой. Я это знаю, ты знаешь, и отец знал, и умер он вовсе не от яда, а от позора…
Людо с рычанием повалил её на пол, быстро размотал цепь и вжал в тонкую шею. Лора хрипела и извивалась, упираясь в него острыми коленками, но сбросить не могла. Сопротивление лишь подстёгивало.
– Возьми… слова… назад, – он вдавливал цепь всё глубже, пока шевеление под ним не прекратилось.
Недолгую эйфорию от победы смело волной леденящего ужаса. Людо отшатнулся, выпустив цепь и тяжело дыша.
– Лора? Лора, прости, я не хотел!
Он подполз к тому месту, где она лежала, шаря дрожащими руками, но натыкался на пустоту.
– Лора, вернись… вернись, я не хотел!
Сознание медленно прояснялось, густая безмолвная чернота снова давила со всех сторон и распирала изнутри, пересохшее горло горело огнём. Людо, шатаясь, поднялся и, перебирая руками по стене, добрался до угла, где стояло два ведра – для отходов и питьевое на все три дня. Потянулся зачерпнуть воды из второго и отдёрнул пальцы, наткнувшись на мягкую шевелящуюся массу. Грёбаные крысы! Твари постоянно рвались к воде, повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, и тесно облепляли обод ведра, сколько ни сгоняй. Людо в сердцах пнул его и сполз по стене.