Прислонившись лбом к двери, я сглотнула. Потом саданула по ней кулаком.
– Чтоб тебя, Людо!
И обрушила засов обратно в паз.
Людо по-прежнему корчился на четвереньках. Фаланги всё ещё ломались то в одну, то в другую сторону, и по телу прокатывались судороги, но острый приступ он, судя по всему, подавил. Стянув на груди края порванного платья, я сделала к нему несколько шагов.
Он шумно вздохнул, подполз и уткнулся лицом мне в подол.
– Не уходи…
Я зажмурилась. Потом, помедлив, погладила его по голове дрожащей рукой, и он крепче прижался к моим коленям, вздрагивая и давя стоны. Тогда я поняла, что он ничего мне не сделает, села на землю и провела по волосам уже смелее.
– Не ухожу, я тут, с тобой.
Я продолжала гладить и успокаивать его, чувствуя, как судороги становятся реже и постепенно стихают. А потом вдруг ощутила, как по ноге ползёт горячая капля, за ней другая. Проводив их недоумённым взглядом, я посмотрела на Людо. Плечи у него беззвучно тряслись. И в груди вдруг что-то лопнуло, до краёв наполнив меня щемящей нежностью. Я порывисто обняла склонённую голову и поцеловала его в растрёпанную макушку. Захотелось оградить его от всех бед и напастей, нынешних и грядущих, и от самого себя. Я, которая не может постоять даже за себя, хотела защитить Людо, который одним пальцем со мной справится.
– Т-ш-ш, успокойся, всё хорошо.
– Ты же н-никуда не уйдёшь, правда? Не оставишь м-меня?
– Куда же я уйду, ты ведь у меня лучший.
Он шмыгнул, перевернулся на бок, продолжая прижиматься к моим ногам правой щекой, виновато обвёл пальцем наливающийся синяк повыше колена, который сам же и поставил, и глухо уточнил в подол:
– Насколько лучший?
– Самый-самый. – Я осторожно убрала с его щеки налипшие пряди. – Самый умный… – провела ладонью по волосам, – самый красивый… самый сильный, – содрогнулась от кожей прочувствованного воспоминания, как его рука выворачивает моё запястье, поспешно стёрла его из памяти и задумалась над следующим качеством, – и буквы у тебя самые корявые…
– Ты должна хвалить меня, – напомнил Людо.
– Да, точно. И волосы у тебя самые чёрные.
Я продолжала негромко бормотать, гладя его, и дыхание постепенно выровнялось. Когда я уже было решила, что Людо заснул, он хрипло прошептал:
– Вчера мне приснилось, что тебя нет. И в этом сне мне хотелось поскорее умереть, потому что я не знал, что делать в мире, где нет тебя.
Горло запечатал комок. Я с усилием проглотила его, прежде чем ответить.
– Это просто плохой сон, я здесь, с тобой, и никуда не денусь.
– Мы ведь всегда будем вместе?
– Конечно.
– И когда-нибудь ты полюбишь меня так же, как я тебя? Я больше не буду торопить, просто скажи, что однажды это случится.
– Спи, Людо.
Он перевернулся на спину и взглянул на меня снизу вверх. Бледные щёки покраснели, глаза, все ещё влажные, с густыми слипшимися ресницами, остановились на моих губах.
– Поцелуй меня, Лора.
Я помедлила, но он не подгонял, просто терпеливо ждал. Тогда наклонилась и прижалась к нему, не размыкая губ. Досчитала до пяти и выпрямилась. Боялась, что он попытается удержать или потребует поцеловать по-настоящему, но Людо только кивнул, прикрыл глаза и, снова перевернувшись на бок, моментально уснул.
А вот я не сомкнула глаз до рассвета.
Думала.
О своей нынешней жизни, которую привыкла считать чем-то временным, пока не достигнута Цель. Она поглотила, подчинила и забрала меня без остатка, в итоге все важное я оставляла на потом – на то время, когда месть свершится. Вот когда это случится, размышляла я в те редкие моменты, когда давала себе труд размышлять о будущем после торжества справедливости, уже можно задуматься и о других вещах. Когда это произойдёт, я смогу стать такой, какой всегда хотела видеть меня мама. Когда этот день настанет, всё будет по-другому, и моя настоящая жизнь наконец-то начнётся.
А сейчас я, как задержавший дыхание ловец жемчуга, нырнувший в пучину за новой раковиной: лишь когда нож раздвинет створки и сковырнёт жемчуженосного моллюска, я смогу оттолкнуться ногами от дна и всплыть на поверхность, вдохнуть полной грудью. Тогда у меня появится дом, муж, дети…
Муж этот всегда представлялся мне чем-то безликим и малоинтересным. Я просто знала, что он будет. Я не задумывалась, какой окажется его внешность, будет ли он молод или гораздо старше меня, станет ли тренироваться с мечом, фыркать и скалиться, когда раздражён, выводить корявые буквы и просить причесать ему волосы или причёсывать мои. Он просто будет, и всё. Как и дети, такие же безликие дети безликого отца.
Единственное, что я знала наверняка, – рядом обязательно будет Людо. Потому что и на миг не могла допустить, что его вдруг не окажется в этой моей будущей распрекрасной жизни. Да что там: я и завтрашний день без него представить не могла – получалась какая-то тусклая и дырявая, как сыр, картина…
Не знаю, как правильнее охарактеризовать моё к нему отношение, просто потому, что сильному чувству невозможно дать точное определение, не сделав его при этом ущербным, ибо нельзя загонять в рамки то, что по природе своей не имеет границ.
И вот теперь стало ясно: не будет никакого мужа. И детей тоже не будет. Лишь тот, кто давным-давно стал частью меня.
Частью, вросшей столь глубоко, что не всегда я могу различить, где кончается он и начинаюсь я. Даже не знаю, есть ли вообще я без него… кто такая Лора без Людо?
Я никогда не была Лорой, которая сама по себе – только с ним. Всегда только с ним. Тесий прав – вечное «мы»: наш голод, наша Цель, наша правда. И я не знаю, каково это, быть отдельно, жить отдельно, думать отдельно. И мне страшно узнать… я не хочу знать!
И не нужно. Мы что-нибудь придумаем, мы непременно что-то придумаем. Я придумаю, завтра же. Прямо с утра! Забуду о том, что случилось здесь и в башне. Отомщу, как и должна была. Ибо до тех пор, пока я не вырву из себя этот отравленный шип, он так и будет пропитывать меня ядом.
Поэтому чем скорей мы здесь покончим, тем лучше.
А затем… затем мы с Людо уедем далеко-далеко, где не будет снов про Гостя, и даже рыжего цвета не будет… Начнём жить с чистого листа.
Да, именно так.
Стоило так подумать, как в щель под крышей проник рыжий луч. Рассёк конюшню надвое и подобрался к нам. Я отодвинулась, прикрывая Людо ладонью. Усмехнулась, когда луч остановился, не достав совсем чуть-чуть…
И тут все щели вспыхнули разом: рассвет пробил полумрак дождём стрел. В них рыжим пеплом кружили былинки, ложась на лицо.
И чей-то образ дрожал в вязи солнца.
Я прикрыла веки, сглотнув.
Уедем… да.
И в том «далеко» всё непременно будет лучше, чем здесь…
– Эй, Циклоп! – Сдёрнули с головы капюшон, обнажив голый череп с редкими клоками волос.
Вокруг захохотали.
– Не обращай внимания, – шепнула я Артуру углом рта, возвращая капюшон на место и ускоряя шаг.
– Я к тебе обращаюсь! – На этот раз слова сопроводил пинок, от которого брат пробежал пару шагов и упал на руки.
– Не останавливайся, – велела я, на ходу помогая ему встать и торопясь дальше.
– Ты не только слепой, но ещё и глухой? – Ком грязи влепился в глаз, которым Артур не видит, отчего голова дёрнулась.
– Отстань. Он ничего тебе не сделал, – бросила я тихо через плечо.
Говнюк увязался от самой площади, собирая зевак, как хлебный мякиш – подливу.
– Заткнула хлебало, шалава! Не с тобой толкую, а с Циклопом.
– Он не умеет говорить.
– Слыхали? – восхитился тот, повернувшись к остальным. – Циклоп ещё и немой!
Раздался новый взрыв смеха.
Дура. Ну какая же я дура: решила показать Артуру цирк, пока Людо спит. Показала.
– А такая рожа у тебя, чтоб девкам нравиться? – не унимался тот.
– Да он девки отродясь не нюхал, – залилась толстуха, тряся бусами на необъятной груди. – Ему и макаки за радость!
На счёт «три», – шепчу я.
Артур вжимает голову в плечи – он все понял.
«Раз».
– Не для того ли мы созданы по образу и подобию Праматери, чтоб высказывать своё мнение? Так вот вам моё: уроды должны знать, что они уроды! Пральна я говорю?
«Два», – подхватываю черепок, краем глаза замечая, как нас обступают, сжимая круг. Брата толкают плечом.
– Три! – Бью назад, прямо в лоснящийся холодец щеки.
От визга закладывает уши.
– Порезала! – пучит глаза толстуха, зажимая лицо. Меж пальцев струится кровь. – Эта сучка меня порезала! Всё видали, люди добрые? Всё лицо попортила.
Было бы что портить.
– Мильдаа!
– Бей уродов!!!
– Беги, Артур!
Сразу несколько тел сшибают меня и валят на землю, и ещё столько же бросаются вслед за братом.
– Беги за Людо! – ещё успеваю выкрикнуть я, прежде чем подавиться грязью, когда мне наступают на спину, впечатывая в неё лицом.
Януш первым влетел в сарай. Замедлил шаг, озираясь по сторонам, и перебросил в другую руку гвоздь в два пальца длиной и один толщиной.
– Циклоооп, выходи! – позвал он.
Когда никто не ответил, двинулся вглубь, наставив его остриём вперёд.
– Выходи, и я, быть может, оставлю тебе глаз…
Под ногами шуршала солома, в воздухе кружили пылинки.
– Тогда пеняй на себя, – отвёл он висевшее на бечеве тряпьё. – Сковырну для ровного счёта.
Раздавшийся рядом шорох заставил его резко повернуться, но то была лишь порскнувшая прочь крыса. Януш поддел носком башмака коробку, откуда та только что выползла, и отшвырнул её с дороги.
– А потом вернусь за той тощей шваброй и хорошенько её…
Выдох сзади, и руку перехватили.
– Циклоп? – удивлённо обернулся Януш, но выступившее из тьмы лицо было ему не знакомо.