Мората повязала на ножку дочери красную нить от кровотечений и прочих напастей и дала мне в дорогу бурдюк с козьим молоком и марлю.
— Просто смачивайте тряпочку и капайте ей в рот, когда запросит сись… грудь, стало быть, вашу.
Я с сомнением посмотрела на крошечный рот, в котором, как я уже знала, пробивалось два зуба. Попасть бы…
Ещё меня обеспечили запасными пеленками, пестрой погремушкой и научили изображать кукушку. Выслушав последние наставления молодой матери, я оглянулась по сторонам и придвинулась к ней:
— Скажи, а что это было? Ну, предмет, из-за которого ты к его высочеству за помощью обратилась.
— Про доску миледи изволит спрашивать проклятущую?
Я кивнула, и Мората промокнула глаза уголком рукава.
— Проснулась я давеча до свету: Зои ревмя ревет. Я и так и эдак, потом ужо догадалась лучину зажечь, гляжу, а в колыбельке дрянь эта. Лист свинцовый, вот такой, — наглядно пояснила она, нарисовав в воздухе нашу табличку, — и весь сплошь исчерканный чудно. Тут-то я и поняла, отчего малютка криком кричит, — печально докончила свой рассказ Мората и погладила щечку спящему младенцу.
Я сочувственно покивала.
— А кроме доски, больше ничего не было?
— Да разве ж мало пакости этой на одного младенчика! — возмутилась женщина. — Это ж какими выродками надо быть, чтоб такое с дитяткой невинным сотворить.
Я сухо улыбнулась одними губами.
— И правда: выродки они и есть.
Мората с жаром согласилась и продолжила.
— Вот я и растолкала Якоба и упросила, не ждамши утра, к его высочеству бежать.
К Годфрику, значит, даже не пыталась. Что ж, разумно.
— И ты принесла ему эту доску?
— А как же! В пять тряпиц укутала и принесла. — На простодушном лице отражалась святая вера в то, что лишние пару слоев льна уберегут от проклятья.
— Его высочество просил тебя принести что-то ещё?
Она непонимающе нахмурилась.
— Пеленки эти вот, погремушку. Но только не указывал он, сама я сподобилась.
— Значит ни фрукты, ни орехи, ни травы какой, ничего из домашней утвари? — решилась я идти до конца.
Если и выяснять про вотивный дар, то сейчас.
— Почто малютке орехи и трава, миледи, молоком она у меня пока кормлена, — посмотрела на меня Мората, как на полоумную, и с беспокойством — на спящую дочь.
Появившийся из-за угла Тесий вынудил нас прервать разговор, но я и так выяснила, что хотела: раз от женщины больше ничего не требовалось, значит Бодуэн сам возьмет священный дар. Мне лишь нужно выяснить, что это. Если повезет, то к концу дня я буду знать не только место призыва Покровителя, но и священное подношение, используемое Скальгердами для вызова. А все указывало на то, что мне повезет.
— Вы уж берегите мою Зои, леди, — попрощалась Мората и двинулась к поджидавшему в стороне мужу, оглядываясь на каждом шагу.
— Ну как, получается? — бодро поинтересовался Тесий.
— Тише, — шикнула я на него. — Разбудите — заставлю укачивать.
Но малышка спала крепко, только губами причмокивала.
— Вам идет.
— Что именно?
— Нянчиться с детьми.
— Вот ещё, — строго дернула подбородком я, подавив просившуюся на губы улыбку.
— Ладья почти готова, скоро пригонят из дока, можем идти.
Мы двинулись к выходу. Предстояло отплыть из внутреннего двора, чтобы сократить время пребывания в седле, и уже на берегу пересесть на лошадей. На повторный вопрос Тесия о компаньонке для меня Бодуэн только фыркнул: «Это не увеселительная прогулка. Но ты ведь не отстанешь, поэтому так и быть: в качестве няньки для леди Лорелеи поедет Альбрехт». Упомянутый рыцарь, разменявший шестой десяток, на шутку не обиделся и выразил спокойную готовность ехать в составе немногочисленной миссии. Поскольку он пользовался уважением как среди молодежи, так и людей старшего поколения, возразить было нечего. Ему в помощники отрядили рыцаря помоложе, Пэтра, но тоже достаточно опытного. Оруженосцев не взяли.
Тесий придержал дверь, и я вышла на крыльцо. Небо пушилось серыми облаками, из тех, что с густым тяжелым брюхом — к ночи, наверняка, разродятся дождем, дул холодный ветер. Нужно вернуться засветло.
— К ужину обернетесь, — прочитал мои мысли Тесий и помялся. — Лора, должен вас предупредить: не стоит бояться его высочество.
— Я и не боюсь, — удивленно отозвалась я.
— Бояться не стоит, но… остерегайтесь его.
— В каком смысле?
Заигравший на его скулах румянец подсказал мне, в каком. Я презрительно отвернулась: тоже мне, вечно краснеет, как девица.
— Он умеет заставить принять луну за телячью шкуру[23], особенно молодых девушек. Просто держитесь Альбрехта, он хороший и честный воин.
Тут служанка вынесла и поставила у спуска к воде две большие сумы с провизией и отдельно, поклонившись, протянула мне узелок с завтраком.
— Остальные скоро выйдут, — сообщил Тесий, — но у вас есть немного времени, подкрепитесь перед дорогой.
Поскольку на общую трапезу попасть сегодня не получилось, и желудок давно грозил прилипнуть к позвоночнику, я немедленно последовала его совету и, устроившись вместе с Зои на верхней ступеньке, раскрыла узелок. Пахнуло копченым мясом с пряными травами, и рядом тут же мелькнул рыжий мех. Острая мордочка ткнулась в содержимое и разочарованно поникла. Полные укора зеленые глаза уставились на меня, потом перебежали на спящего младенца и заинтересованно прищурились.
— Ещё раз увижу этот взгляд, хвост надеру, — сурово отчитала я паршивца. — Вот, держи, — протянула я ему холодную утиную грудку. — Сырое обещаю по возвращении.
Хруст притворно-пристыженно прижал уши и с видом крайнего отвращения принялся за угощение.
— Это вульпис? — поразился Тесий.
— Да, я думала, вы не слишком разбираетесь в животных.
— Но не настолько же! — Он потянулся коснуться зверька, однако Хруст, которого я и Бланка и так затискали, на сей раз фамильярности не спустил и щелкнул зубами. Тесий отдернул руку и выпрямился. — Вижу, у вас появился грозный страж, мне теперь спокойнее. Как вам удалось его приручить? Не знаю больше ни одного случая, чтобы они шли к человеку.
— Наверное, во мне есть… звериный шарм, — предположила я, вытаскивая огромный кусок пшеничного хлеба и представляя, как вопьюсь в него зубами.
Настроение у меня, несмотря на предстоящую нелегкую поездку, было отличным.
— И вы этим бессовестно пользуетесь, — улыбнулся Тесий и тут же слегка нахмурился. — Но вы так замерзнете в одном платье.
— Брат сейчас принесет плащ и дорожную обувь. А вот и он!
Тесий обернулся через плечо и сдержанно мне поклонился.
— Засим я попрощаюсь до вечера. Берегите себя, Лора.
Я кивнула в ответ, и он направился к паласу. Хруст оторвался от утки и ощетинился на приближающегося Людо.
— Не смей. Только ваших склок сейчас не хватало, — тихо, чтобы не разбудить Зои, но твердо сказала я, и он, фыркнув, перепрыгнул перила и скрылся из виду.
Людо проводил Тесия долгим взглядом, кинул на землю башмаки, набросил мне на плечи плащ и, уперев ногу в бортик, наклонился ко мне:
— Не удалось их уломать, чтоб и я поехал?
— Неа, — шепнула я. — Сам виноват, нужно было учиться с младенцами обращаться. И меня учить.
Он мельком взглянул на Зои, отнял у меня пшеничный ломоть, выскреб пальцами весь мякиш, затолкал себе в рот и вернул корку.
— Ты же только что с завтрака! — возмутилась я.
— У тебя там ещё здоровенный кусок пирога лежит. А двух баулов жратвы вам на день за глаза и за уши.
Я поскорее принялась за пирог, на всякий случай держа его так, чтобы Людо не дотянулся, но хлебную корку тоже не выкинула — сложила обратно в узел. После стольких лет впроголодь просто рука не поднималась выбросить что-то, что хоть немного вкуснее картофельных очистков.
— Нас сегодня, между прочим, не меньше двадцати миль разделит, — проворчала я. — Скажи мне что-нибудь доброе на дорогу.
Для тех, кто никогда не расходился дальше разных концов одной деревни, расстояние весьма приличное.
— Если вот этот, — дернул Людо затылком в ту сторону, где скрылся Тесий, — отпустил, значит ничего с тобой не случится. А не вернешься, я где угодно найду и приведу назад.
Я фыркнула, но на душе потеплело.
— Подержи младенца, — попросила я, встряхнув руку от крошек.
— Это ещё зачем? — брезгливо отодвинулся Людо.
— Чтоб я обувь переодела.
— Нет уж, поступим наоборот. А это держи сама.
— Вообще-то «это» зовут Зои.
— Да хоть Праматерью, — возразил он, опустившись на одно колено, и стянул с меня туфли, в которых ощущался каждый камешек, — я её в руки не возьму. Мне было пять, когда отец впервые со мной заговорил, а с тобой и того позже. И это правильно, дети — забота женщины. А чужие ублюдки и подавно.
— Да, наверное, это правильно, — рассеянно отозвалась я, притопнув, чтобы утепленный башмак сел плотнее, и подставила вторую ногу.
Брат удивленно вскинул глаза.
— Наверное?
Послышавшийся наверху шум и голоса подсказали, что сюда вот-вот спустятся остальные участники похода. Людо оглянулся по сторонам, вытащил из-за голенища нож и задрал мне подол.
— Что ты делаешь?!
— Уверенность уверенностью, а осторожность никогда не повредит, — сообщил он, привязывая мне короткий клинок повыше колена и серьезно взглянул в лицо. — Ты просто едешь с ними, смотришь во все глаза и не спишь во время разговоров. Всё. Никаких глупостей. Поняла?
— Да поняла я, поняла, — нервно отозвалась я, — подол опусти.
Он оправил платье и выпрямился как раз в тот момент, когда на лестнице показались рыцари во главе с Бодуэном. Поднявшаяся со скрипом решетка пропустила ладью. Я встала, бережно придерживая Зои и чувствуя себя во всех смыслах на перепутье. С одной стороны приближались мужчины, с другой — лодка, а я стояла посередине, держа в руках чужую жизнь и не зная, что принесет сегодняшний день: очередную ложную надежду или долгожданное избавление.