Излияния Раэли стихли до шепота, но не прекратились. Тогда я просто отвернулась на правый бок, притворившись спящей, и поток слов постепенно сошел на нет, сменившись ровным дыханием детей. Ко мне же сон не шел. Не давал покоя вопрос, считал ли сегодня Покровитель Скальгердов моё намерение. Оставалась надежда, что нет. Считается, что у Покровителей нет души, оттого и тянутся они к людям, хоть и плохо нас понимают. Ещё я раздумывала, как быть с нерешенной проблемой — вотивным даром. Ковыряла проблему и так и эдак, но в тяжелую голову ничего не лезло, и я вдруг почувствовала такую бесконечную усталость, что захотелось все бросить. Поменяться местами с Раэли, выйти замуж за Виллема, который не ахти что, но вполне себе ничего, и провести остаток жизни, меля языком все подряд, без разбору, не сдерживаясь и не отмеряя нужные дозы лжи и полуправды. Но потом подумала о Людо и почувствовала жгучий стыд. Он, верно, места себе не находит, что мы так и не вернулись. Я, будь им, рвала бы и метала. Мысли о брате, как всегда, настроили на нужный лад.
Людо советовал раздувать затухающий под гнетом времени и невзгод уголек ненависти воспоминанием о последнем вечере. Так и поступлю. Я перевернулась на спину и стерла в воображении крышу, представив, что лежу под темной бездной неба, и капли разлетаются о невидимую преграду в нескольких дюймах от моего лица. Прикрыла глаза, прислушиваясь к треску капель, напоминающему треск огня, и открыла их уже в жарко натопленной комнате.
Здесь сумрачно, и пахнет болезнью: лекарь велел разжечь хорошенько камин и плотно закрыть окна. На высоком задрапированном тенями ложе покоится измученный отравой, кровопусканиями и неудачными попытками призвать Покровителя человек. Рядом на стуле сидит мать, как всегда, с идеально-прямой спиной и бесстрастным выражением лица, отирает ему рот и подставляет таз при позывах.
Тогда я ещё не понимала, что это конец, конец для нас всех, а она понимала, поэтому была так спокойна и собрана. Я, забившись в угол, обнимаю колени и стараюсь не смотреть туда. Людо стоит рядом, подпирает спиной стену. В отличие от меня, он не отворачивается и время от времени больно щиплет за плечо, ориентируясь по сопению и всегда угадывая нужный момент. Щипки помогают — я не плачу.
Последняя попытка призыва — и снова неудачная. Отец со стоном склоняется над тазом.
— Может, это все-таки тухлое мясо, и он ещё поправится? — шепчу я. — У меня тоже сегодня весь день живот болит…
Не просто болит: крутит и разрывает от животного ужаса. Людо поворачивает голову и смотрит с нескрываемым презрением.
— Не будь идиоткой. Отца отравили.
И снова подымает глаза на ложе.
Я все равно отказываюсь верить. Как же так? Почему не сработал роскошный набор змеиных языков, подаренный венценосными гостями? Ведь не подал ни единого малюсенького знака: единорожий рог не кровоточил, кубок не запотевал, камни не меняли цвет, и перстень не темнел. Как тогда яд просочился к отцу?
— Пусть подойдут… — раздается шелестящий и ломкий, как осенний лист, голос, захлебывающийся в бульканье.
Мать поднимает спокойный взгляд.
— Леди Лорелея, приблизьтесь проститься с отцом.
Тело прирастает к полу, я не в силах двинуться с места, но под её ледяным взором кое-как поднимаюсь, словно сам этот взгляд тащит меня к ложу умирающего. При виде иссохшейся за какие-то сутки фигуры меня охватывает неконтролируемая паника. Я мотаю головой и пячусь. Там, на кровати… это не мой отец! Мой отец здоровый и сильный, ему всего-то тридцать, а на ложе — изможденный старик. Височные кости и скулы выступают, натягивая восковую, в бисеринах пота, кожу, рука не в состоянии сжать рукоять прислоненного рядом меча, тянется ко мне и бессильно падает обратно. Черные волосы ещё сильнее оттеняют сероватую кожу. Только глаза в темных провалах горят прежним властным огнем.
Тычок в спину от Людо прерывает отступление.
— Не смей, — шипит он, и я через силу делаю шаг вперед, склонившись, целую руку отцу.
— Моя дочь… никогда… не плачет, — с расстановкой выталкивает он слова вместе с бурыми струйками, стекающими по подбородку, старается говорить прежним тоном, но голос едва различим. — Будь сильной… ничего не бойся… и никому не верь, кроме брата.
Он умолкает и прикрывает глаза, чтобы передохнуть.
— Теперь вы, Людо, — велит мать.
Брат выступает вперед и наклоняется поцеловать руку. Внезапно отец крепко хватает его за шею, притягивает к себе и что-то шепчет на ухо. Людо кивает. Рука чуть ослабляет хватку, продолжая удерживать его за шею.
— Вы двое должны выжить, вырасти и отомстить. Любой ценой. Клянись! — требует отец.
— Клянусь выжить. Вырасти. И отомстить, — отрывисто вторит Людо, и глаза у него блестят так же лихорадочно.
— И ты, Лора.
Я следую примеру брата.
На губах отца выступает, пузырясь алым, жуткая улыбка. Влажные пряди облепили лоб черным венцом.
— И когда все до единого Скальгерды захлебнутся в крови, род их угаснет, а дом ляжет в руинах, знайте, что я смотрю на вас с небес и улыбаюсь, — задыхаясь, выдавливает он и уже совсем тихо добавляет для Людо: — И береги сестру.
— К ней ни один не приблизится, пока я жив, отец! — горячо восклицает брат.
Отец удовлетворенно закрывает глаза и в изнеможении падает обратно, потом невероятным усилием поднимает веки и сглатывает.
— А теперь позови Артура…
— Нет! — отшатывается брат.
Мать сдвигает брови:
— Людо, ты слышал, что сказал отец…
— Нет!! — Людо уворачивается от протянутой руки и отскакивает от кровати. — Последнее, что ты увидишь, будет сила!
Я съеживаюсь. Кажется, меж их взглядами натягивается звенящая нить, по которой пробегают искры гнева. Даже сейчас в груди переворачивается и трепещет, оттого что брат посмел ослушаться человека, всю жизнь воплощавшего для нас верховный закон.
Шум за дверью прерывает ссору. Мать быстро встает, впервые изменяя своему ледяному спокойствию, отодвигает гобелен и нажимает на дощечку, открывающую тайный проход.
— Скорее! В комнаты не возвращаться, никому из прежних знакомых не показываться, талисманы снять. Бегите вдоль русла.
Она хочет добавить что-то ещё, но тут дверь начинает сотрясаться от страшных ударов. Засов в пазу ходит ходуном. Мать поочередно берет наши лица в ладони и целует в лоб. Её губы сухие и холодные, словно она уже приготовилась присоединиться к отцу. Людо тянет меня в проход.
— Да шевелись же, Лора!
А я все никак не могу отвернуться, на лбу горит её поцелуй. Мать вталкивает меня внутрь, задергивает гобелен, где на уровне глаз проделаны незаметные отверстия, спокойно возвращается к кровати и, когда дверь, выломанная кусками, наконец распахивается, поднимает отцовский меч…
Следом темнота, бег, паутина, разбитые при падении колени, снова бег, хриплое дыхание, сердце, разбухшее до невероятных размеров в тесной груди, и потная ладонь Людо, крепко сжимающая мою.
— Стой! Заберем Колету!
Но забрать кормилицу уже не получится. Она оседает на пороге комнаты, невыносимо медленно заваливаясь набок, и рыцарь в красно-золотом табаре поверх кольчуги вытирает меч о её передник. Мутнеющие глаза женщины устремлены на нас, губы беззвучно шевелятся, заклиная бежать, и мы опять бежим, ныряя за поворот раньше, чем убийца успевает обернуться. Выход уже маячит впереди вожделенным избавлением, когда на дорогу высыпают новые люди. Они прибывают и прибывают, кажется, рождаясь прямо из пламени и криков, которыми объят наш дом, сея вокруг смерть и огонь.
— Туда! — дергает Людо, и наши пальцы внезапно расцепляются.
Когда я влетаю в разгромленную трапезную, брата нигде нет. Все в дыму, столы поломаны, лавки перевернуты, камин пылает багровым чревом, из которого высыпались гнилой требухой угли. Пламя лижет скатерти и гербы, отражаясь в лужах пролитого вина, карабкается по вышитым занавескам, цепляется за галерею и перепрыгивает на расписные балки, радостно спеша к деревянным перекрытиям потолка. Позади уже стучат шаги преследователей.
— Лора! — Артур машет мне из-под останков стола, и я бросаюсь к нему, проскальзывая в последний момент в укрытие.
Едва успеваю затаиться рядом с братом, вытянувшись на животе и зажав себе рот, чтобы не раскашляться, как в зал влетают двое. Они замедляют шаг — осматриваются.
— Уверен?
— Да, сюда забежала.
Из-под тлеющей скатерти видны лишь высокие сапоги, и кончики мечей, волочащиеся по полу с противным лязганьем и подпрыгивающие на стыках плит. Рваные подолы доходящих до колен хауберков хлопают о голенища, шелестя металлическими кольцами. Из соседней трофейной доносится рев, стены вздрагивают от мощного удара, и из камина вместе с помятой решеткой вылетает туча искр, на ходу облекаясь в бесплотное звериное тело со скорченной в мучительную гримасу мордой. Покореженная железка приземляется в паре шагов от нас, продолжая тащиться по полу, а выкинутые вперед граненые когти врезаются якорями в плиты в центре зала, выбивая каменную крошку, и бороздят их с душераздирающим скрежетом, пока тело утягивает обратно в камин.
Артура бьет крупная дрожь, передаваясь мне через тесно прижатое плечо. «Гость! — осеняет меня. Нужно найти Бодуэна, он поможет!» И запоздалым эхом:
…когда все до единого Скальгерды захлебнутся в крови…
Имя рода и клятва отказываются стыковаться у меня в голове. Слишком много там сейчас других мыслей, смешанных, поломанных и разорванных. Сапоги меж тем исчезают из поля зрения. Я осторожно убираю ладонь ото рта, чтобы вдохнуть, как вдруг скатерть отдергивается, и огромная ручища выволакивает меня наружу, рывком ставя на ноги.