— Это я, — устало произнес он, протягивая руку.
Скорее всего в письме содержалось требование денег, какие-то жалобы или распоряжение от их покровителя.
— Послушайте, — крикнул он своим коллегам, которые бесцельно толпились на помосте так, словно — подумал он — им не надо через три часа давать здесь представление, словно в этом пыльном зале не должно произойти ничего особенного, — вам нужно пока сосчитать, сколько всего шагов у нас эта сцена справа налево, вот так, — и он широким шагом направился к босоногому мальчонке, — иначе кто-то может упасть на зрителей. Сцена-то меньше, чем мы привыкли, но другой нам не светит.
Он остановился перед мальчишкой. Странные бесцветные волосы и широко поставленные глаза. На нижней губе какая-то болячка. Под ногтями кайма грязи. На вид лет шесть или семь, может, немного больше.
Он дернул письмо из руки ребенка.
— Это мне? — уточнил он, сунув пальцы в кошелек и вытащив монету. — А это тебе. — И он подбросил монету в сторону посыльного.
Ребенок мгновенно оживился, его тощее тело изогнулось в ловком прыжке.
Он рассмеялся, развернувшись на каблуках, сорвал красный сургуч, где слегка кособоко отпечаталась их фамильная эмблема. Узнав почерк сестры, он поднял голову. Молодой парень, явно кривляясь, двигался навстречу пожилому актеру, на цыпочках проходя по самому краю помоста, словно пол между ними был залит расплавленным свинцом.
— Разрази вас гром! — взревел он, и его голос, взлетев к деревянным балкам, отразился от оштукатуренных стен.
Он уже научился владеть голосом, знал, как послать в зал громоподобную реплику. Актеры замерли, разинув рты.
— У нас всего несколько часов до того, как этот зал заполнится почтенными жителями Кента. Вы что, намерены устроить им балаган? Мы собираемся насмешить их до смерти или растрогать до слез трагедией? Живо займитесь делом, иначе есть нам завтра будет нечего.
Он развернул письмо и для пущего эффекта медленно воздел его к свету. Видимо, это сработало. Молодой парень, на грани слез, смущенно теребил завязки своего костюма. Он отвернулся, пряча улыбку, и уже спокойно взглянул на текст письма.
Глаза его выхватили несколько важных слов: «Дарагой брат… дочка твоя Джудит сильна тяжело бальна… не долга уж ей асталось. Пажалста, приежай к нам…»
Внезапно ему стало трудно дышать. Раскаленный, как печь, воздух заполняла мелкая пыль. Его грудь бурно вздымалась, однако вздохнуть ему никак не удавалось. Он пристально смотрел на страницу, вновь и вновь перечитывая послание. Белизна бумаги, казалось, пульсировала, ее яркая чистота вдруг менялась, стиралась и меркла за черными строчками страшных слов. Перед его мысленным взором возникло лицо дочери, она стояла, сцепив руки, не сводя с него печальных глаз. Ему захотелось развязать ворот, сорвать все стесняющие грудь застежки. Он осознал, что надо глотнуть свежего воздуха, быстро выбраться из этой пыльной духоты.
С письмом в руке он бросился к двери и, навалившись всем своим весом, распахнул ее. Глаза его резанула роскошная палитра красок: сияющие лазурные небеса, ядовитая зелень обочины, крона дерева, усыпанного кремовыми цветами, розовое платье молодой женщины, ведущей по дороге каурую лошадку. По бокам кобылы покачивались плетеные корзины. Он сразу заметил, что одна из них значительно тяжелее: она свисала гораздо ниже другой.
Несмотря на отягчавшее сердце бремя, ему захотелось наорать на глупую женщину так же, как он орал на актеров в зале. Но у него не хватало духу. Грудь по-прежнему тяжело вздымалась, а сердце колотилось со странными перебоями. Границы поля его зрения, казалось, сузились и туманно мерцали по краям, бледные цветы дерева виделись ему в мутном жарком мареве.
«Сильна тяжело бальна, — вспомнил он, — не долга уж… асталось».
Ему отчаянно захотелось обрушить свод лазурных небес, сорвать все цветочки с дерева, схватить горящую ветку и прогнать эту розовую девицу вместе с ее лошадью за гребень холма, просто чтобы избавиться от всего, что отвлекало его взгляды и мысли. Как же много миль и дорог между ним и его ребенком, и как мало осталось времени…
Он почувствовал чью-то руку на своем плече, чье-то расплывающееся лицо и другую руку, обхватившую его предплечье. Рядом с ним стояли два его друга, спрашивая:
— Что, что случилось, что случилось?
Один из них, Джон Хеминдж, попытался отобрать у него письмо, разгибая сжатые пальцы, но он не позволил, еще сильнее сжав бумагу. Ему казалось, что если кто-то еще прочтет эти страшные слова, то они могут стать правдой, может случиться то, что они описывали. Он вырвался от друзей, бросился прочь от всех уже столпившихся вокруг актеров, однако вдруг почувствовал, как его колени ударились о жесткую землю, и услышал голос друга, Хеминджа, он читал вслух его письмо. Дружеские руки похлопали его по спине, помогли подняться на ноги. Чей-то голос велел кому-то бежать за лошадью, нанять любую лошадь, добавив, что нужно как можно быстрее отправить его в Стратфорд.
— Живей, — велел Хеминдж тому парню, который недавно кривлялся на краю сцены, — беги и раздобудь лошадь.
Парень побежал по дороге, взлетавшая из-под каблуков пыль клубилась за его спиной вокруг юбок костюма — аляповатого наряда из парчи и бархата, представлявшего парня в роли женщины.
Вторая беременность Агнес подходила к концу, и Мэри стала на редкость бдительной. Она не оставляла Агнес надолго одну. Она уже заметила, как невероятно вырос живот невестки. Заметила и то, как Агнес спрятала под столом мешок, куда сложила салфетки, ножницы, веревку и свертки с какими-то травами и сухой корой. Ее внешний вид вызывал изумление, казалось, что под платьем она прятала огромные тыквы.
— Не знаю, как она еще умудряется ходить, — пробурчал Джон однажды вечером, когда они уже лежали в постели, за плотными занавесами балдахина, — как она умудряется на ногах-то стоять?
Мэри не спускала с нее глаз и наказывала то же самое Элизе и служанкам. Она решительно не желала, чтобы этот внук — мальчик, как они надеялись, — родился где-то под кустом, как бедняжка Сюзанна. Правда, утешала она себя, тогда мы еще не понимали всей чудаковатости ее натуры.
— Если она вдруг попросит вас присмотреть за Сюзанной или вы увидите, как она взяла из-под стола свой мешок, сразу дайте мне знать, — шептала она служанке, — немедленно. Поняла меня?
Девушка кивнула, вытаращив глаза.
Агнес подогрела над огнем мед, собираясь смешать его с экстрактом валерианы и настойкой звездчатки. Окунув ложку в мед, она начала помешивать его, наклоняя сосуд в разные стороны и проверяя, не начал ли мед стекать с кончика ложки. Расплавившись от тепла, мед потерял твердость и превратился в жидкость, поменяв одно состояние на другое. Ей вдруг вспомнилось письмо от мужа, полученное на этой неделе. Она попросила Элизу прочитать его дважды и сегодня хотела попросить прочитать еще разок, как только найдет девушку. В письме он рассказывал Агнес, что заключил контракт на изготовление перчаток для актеров театра: Агнес попросила Элизу еще раз прочитать эту фразу, желая убедиться, что она все верно поняла, и показать ей эти слова на бумаге, чтобы потом она могла сама узнать их. Актеры. Театр. Перчатки. «Им нужны такие длинные перчатки с крагами для сражений, — запинаясь, читала Элиза, сосредоточенно сдвинув брови, как обычно, когда встречала незнакомые слова, — тонкие перчатки, украшенные самоцветами и бусинами для королей и королев, для сцен из придворной жизни, мягкие дамские перчатки необходимо, однако, пошить больших размеров, дабы они налезали на руки юных лицедеев».
В общем, письмо мужа наводило на размышления. Несколько дней Агнес обдумывала все его подробности, вновь и вновь она мысленно повторяла новые слова, водя по ним пальцем, и теперь уже они прочно отложились в ее памяти. Самоцветы и бусины. Сцены из придворной жизни. Руки юных лицедеев. И мягкие дамские перчатки. Эти его обстоятельные описания и длинные пояснения о перчатках для актеров чем-то насторожили Агнес. Она пока не совсем поняла, чем именно. Стиль его писем изменился, что-то изменилось, видимо, и в его жизни, наверное, она вышла на новый путь. Никогда еще он не писал так подробно о подобных пустяках: заказе перчаток. Ведь это просто очередной заказ, как множество других, так почему же тогда какое-то звериное чутье подсказывает ей, что за ним таится нечто запредельное?
Наклонившись, она взяла склянку с настойкой звездчатки и уже собиралась добавить в мед несколько капель, когда почувствовала странное, но уже знакомое напряжение в нижней части живота. Появилась тянущая тяжесть: необычайно сильная и длительная. Агнес помедлила. «Странно, — подумала она, — для родов еще рановато». Ребенок должен появиться на свет не раньше чем через месяц. Должно быть, ложная схватка, одна из тех, что подготавливают организм к будущему. Она выпрямилась, опираясь рукой на камин. Ее живот стал настолько большим — намного больше, чем в прошлый раз, — что она опасалась, как бы не упасть прямо в горящую топку.
Ухватившись за каминную полку, она заметила с необычной отстраненностью, как побелели костяшки ее пальцев. Что же все-таки происходит? Она собиралась попросить Элизу — сегодня или завтра — написать брату, попросить вернуться к ним. «Мне хочется, — уверенно подумала она, — чтобы он присутствовал при родах». Ей хотелось видеть его перед собой, держать за руку в тот момент, когда их ребенку вздумается появиться на этот свет. Ей необходимо присмотреться и к нему самому, выяснить, что происходит в его жизни, расспросить об этих странных перчатках для королей, королев и актеров. Жизненно необходимо, осознала она, стоя у камина, убедиться, что он остался прежним, что Лондон не изменил его до неузнаваемости.
Агнес глубоко вздохнула, уловив сладкий, цветочный аромат меда, резкий запах валерианы, кисловатый мускус звездчатки. Боль, вместо того чтобы утихнуть, усилилась. Она почувствовала, что ее живот словно сдавил железный обруч. Нет, это вовсе не ложные схватки. Они будут постоянно терзать ее до тех пор, пока тело не выпустит этого ребенка. Возможно, придется терпеть много часов или несколько дней: она поняла, что не способна предсказать, долго ли еще ждать. Агнес медленно перевела дух, держась за камин. Какая неожиданность. Ведь не было ни малейших признаков приближения.